— Ладно, — тихо сказала миссис Нортон. Она сунула окурок в рот рыбы и протолкнула его ей в брюхо.
— Я пойду наверх, — сказала Сьюзен.
— Хорошо. Можно мне почитать эту книжку после тебя?
— Если хочешь.
— Я бы хотела с ним познакомиться.
Сьюзен пожала плечами.
— Ты поздно вернешься?
— Не знаю.
— Что мне сказать Флойду, если он позвонит?
Гнев снова вспыхнул:
— Говори, что хочешь, — пауза. — Ты ведь все равно это скажешь.
— Сьюзен!
Но она убежала наверх, не оглянувшись.
Миссис Нортон осталась на месте, глядя в окно на город невидящими глазами. Над головой она слышала шаги Сьюзен и стук, когда она поставила сумку.
Она поднялась и снова принялась гладить. Когда она решила, что Сьюзен уже достаточно занята своей работой (хотя эта идея пришла к ней сама собой, подсознательно), она подошла к телефону и набрала номер Мейбл Вертс. Как бы невзначай в разговоре она упомянула, что Сьюзи познакомилась с известным писателем, и Мэйбл спросила, тот ли это писатель, что написал «Дочь Конвея», и миссис Нортон ответила утвердительно, и Мэйбл воскликнула, что это не роман, а откровенная порнография; тогда миссис Нортон спросила, где он остановился, в мотеле или…
Узнав, что он остановился у Евы, в единственном в городе пансионе, миссис Нортон почувствовала облегчение. Ева Миллер была вдовой строгих правил. Женщин в своих владениях она не терпела, кроме матерей и сестер. Если вы не мать или сестра — не смейте заходить дальше кухни. Никаких исключений.
Через пятнадцать минут, искусно скрыв цель своего звонка, миссис Нортон повесила трубку.
«Ох, Сьюзен, — подумала она, возвращаясь к утюгу. — Ох, Сьюзен, я ведь хочу тебе только добра. Как ты этого не видишь?»
Они возвращались из Портленда по дороге 295 еще не очень поздно — около одиннадцати. Предел скорости на выезде из Портленда был пятьдесят пять, и этого было вполне достаточно. Фары «ситроена» разгоняли тьму впереди.
Кино им обоим понравилось, но говорили они о нем осторожно, как бы нащупывая границы вкусов друг друга. Ей вспомнился вопрос матери, и она спросила:
— Где вы остановились? Снимаете дом?
— Я живу на третьем этаже в пансионе Евы на Рэйлроуд-стрит.
— Но это же ужасно! Там сейчас, наверное, сто градусов!
— Я люблю тепло, — ответил он. — Мне там хорошо работается. Разденусь до пояса, включаю радио, выпиваю галлон пива — и за дело. Я пишу сейчас по десять страниц в день. Кроме того, там есть очень занятные старики. А когда выходишь вечером на крыльцо и подставляешь лицо ветру… просто чудо.
— Ну да, — сказала она с сомнением.
— Я подумал снять дом Марстенов, — продолжал он, — даже начал переговоры. Но оказалось, что его уже купили.
— Дом Марстенов? — она улыбнулась. — Что за идея!
— Он самый. Вон там, на холме. На Брукс-роуд.
— Купили? Кому, ради всего святого….
— Меня это тоже заинтересовало. Я пытался это узнать, но агент так и не сказал мне. Словно это какая-то страшная тайна.
— Может какие-нибудь бандиты хотят устроить там резиденцию, — предположила она. — Но кто бы это ни был, они не в своем уме. Старые дома — это хорошо, я сама их люблю, но это не то место. Оно считалось проклятым, еще когда я была ребенком. Бен, а почему вы хотели там поселиться?
— Вы были там внутри?
— Нет, только заглядывала в окно. А вы?
— Да. Один раз.
— Жуткое место, правда?
Они помолчали, думая о доме Марстенов. У обоих воспоминания были неприятными, хотя и по-разному. Трагедия, связанная с домом, произошла еще до их рождения, но у маленьких городов долгая память, и они передают свои страхи из поколения в поколение.
История Хьюберта Марстена и его супруги Берди была самой близкой по времени тайной в истории города.
Хьюби в 1920-х был президентом крупной транспортной компании в Новой Англии, которая, как утверждали, по ночам занималась более прибыльным бизнесом, тайно перевозя канадское виски в Массачуссетс.
Они с женой переехали в Салемс-Лот весьма обеспеченными в 1928 году и потеряли большую часть своего состояния (а размеров его, по словам Мэйбл Вертс, не знал никто) во время биржевого краха 29-го.
Последующие десять лет Марстены прожили в своем доме, как отшельники. Видели их только по четвергам, когда они выходили в город за покупками. Тогдашний почтальон, Ларри Маклеод, говорил, что Марстен выписывал четыре газеты, «Сэтердей Ивнинг пост», «Ньюйоркер» и фантастический журнал «Занимательные истории». Он также получал каждый месяц чеки от своей компании, обосновавшейся в Фолл-Ривер, штат Массачуссетс. Ларри утверждал, что он опускал всю почту в ящик, ни разу не общаясь с хозяевами.
Ларри и нашел их однажды летом, в 1939-м. Он обнаружил, что уже пять дней никто не забирает из ящика почту, и решил сложить ее на крыльце.
Это было в августе, и трава у дома Марстенов была высокой и сочной. На западной стороне буйно разрослась жимолость, и пчелы деловито жужжали над ее тяжелыми белыми цветами. Тогда дом выглядел еще довольно приятно, несмотря не некошеную траву, и все считали, что Хьюби отхватил себе лучшее гнездышко в Салемс-Лот.
Ближе к крыльцу, как он рассказывал почти шепотом каждой новой участнице Женского клуба, Ларри почуял что-то нехорошее, похожее на тухлое мясо. Он постучал в дверь. Ответа не было. Заглянув внутрь, он не смог ничего разглядеть из-за полумрака. Тогда он обошел дом сзади. Там запах был еще сильнее. Ларри толкнул дверь, обнаружил, что она не заперта, и вошел в кухню. Там лежала, раскинув босые ноги, Берди Марстен. Полголовы у нее было снесено выстрелом.
(«Мухи, — всегда вставляла в этом месте Одри Херси. — Ларри говорил, что на кухне они прямо кишели. Жужжали, летели туда… вы понимаете. Мухи»).