Где-то в параллельной вселенной
- Но почему? Почему я должна идти вместо Лушки?
Я, обомлев, обводила взглядом свою семью. Нет, они не могли такое предложить. Да что там предложить - приказать. Я, конечно, знала, что в семье меня не особо любят, но чтобы настолько!
- Да ладно, с тебя не убудет, а так, хоть разок с мужиком поваляешься, - Лушка сказала это таким тоном, словно это она делала мне великое одолжение, а не наоборот. - Всё равно в старых девах куковать.
Сестра, хоть и была младше меня на два года, а переросла ещё в раннем детстве, и с тех пор частенько поколачивала. Да что она, даже тринадцатилетняя Парашка уже была не только выше, но и фигуристее меня. Батя меня «ласково» называл «самый мелкий поросёнок в помёте». А матушка только головой качала: «И в кого такая дохлая уродилась?»
Да, я «уродилась дохлая», и в свои восемнадцать - уже старая дева без всякой надежды на изменение этого звания. Наши деревенские мужики берут в жёны баб крепких, дородных, чтоб и в поле хорошая работница была, и по хозяйству, и детей легко рожала-выкармливала. Девушки у нас созревали рано, невестились лет в четырнадцать, а к шестнадцати все уже замуж выходили. Кроме меня. Кому такая бесполезная жена понадобится?
Но это же не значит, что я должна ложиться под барина, потому что Лушка умудрилась своё девство раньше срока потерять! Виновата - вот пускай сама батога и получает, не нужно было с Агафоном своим по сеновалам шастать. Я-то здесь причём?
- Да ты пойми, - матушка посмотрела с укоризной, - от тебя не убудет, а Лукерья от порки может ребёночка скинуть.
- Не надо было нагуливать, - пробурчала я и тут же словила подзатыльник от Нестора, старшего брата.
- Ты, Фроська, не ерепенься! - сказал батя своё веское отцовское слово. - Толку с тебя всё одно никакого, а так хоть хлеб свой не зазря есть будешь - сестру спасёшь. Отправляешься вместо Лушки без разговоров, или сама ремня отведаешь. С кумом Епифаном я договорился уже.
Развернувшись, выбежала из избы, кинулась к речке - есть там, под ивой старой, что почти на землю легла, место схоронное, никто не найдёт, хоть выплакаться в одиночестве. Потому что понимала - придётся идти и ложиться под барина, иначе меня родители со свету сживут. И почему меня в семье так не любят - не понимаю. Сколько себя помню, Лушка напроказит - а влетает мне, Лушка требует - у меня отнимают. А теперь вот - это... За что меня так?
Я ревела, свернувшись калачиком в ямке у корней ивы, мысленно проклиная и долю свою невезучую, и барина, Афанасия Еремеича, и этот дурацкий обычай, испокон веков бывший неизменной традицией в нашей земле - право первой ночи.
Откуда пошёл тот обычай - никто уж и не помнит. Всегда он был. Чтобы в первую брачную ночь невеста не с мужем своим девство теряла, а с барином местным. А какая девка честь не сберегла - той батогов давали, чтобы другим неповадно было. А кому ж охота битой быть? Вот и блюли девки себя до свадьбы. На моей памяти никого не пороли, может, в других деревнях было, у нашего барина их аж целых четыре ещё, да все поболе нашей, а и в нашей-то восемьдесят шесть дворов, тоже большая деревня считается. Так что уж больно неохота родителям, чтобы их доченька любимая такой позор приняла, первая за бог весть сколько лет. А нелюбимую не жалко, её можно и на поруганье отправить.
- Фроська, - громкий шёпот. - Фрось, я знаю, что ты здесь. Вылезай! Я ж сама не влезу уже.
Варюха, подруга моя лучшая, дочь старосты нашего, Епифана Поликарпыча. Моего бати крестница, мы с ней с детства дружим. Она хоть и младше почти на год, а меня всегда защищала, и Лушке лещей навешивала, если та меня обижала. Жаль только, что по осени замуж выскочила, теперь редко видимся, не до девичьих посиделок ей, мужнина жена.
У нас, вообще-то, свадьбы зимой играют или поздней осенью, как урожай весь соберут, люди освободятся. И только Лушке сыграют сейчас, летом. Самый покос, народ и дома почти не бывает, да тянуть тоже некуда, к осени ей пузо на нос полезет, тут уж никакой подменой позор не скроешь. Так что свадьба через три дня будет, вот тогда-то меня барину и отдадут.
Вылезла из-под ветвей старой ивы и уселась рядом с Варюхой. Да уж, сама она в наше детское убежище теперь точно не влезет, живот не позволит.
- Фрось, мне батя всё рассказал, - жарко зашептала она, обняв, насколько возможно, крепко, и прижав моё заплаканное лицо к своему плечу. - Я б этой Лушке все космы повыдергала бы. Натворила делов, а тебе отдувайся.
- Так всегда... - всхлипнула я.
- Ну, зато она ж теперь у Агафошки жить будет, вам и видеться часто не придётся, - утешала, как могла, лучшая подруга. - Узнает, каково это, не у маманьки с папанькой за пазухой жить, а со свекрухой да свёкром. Агафошка-то меньшой в семье, его отделять не будут, так что взвоет скоро Лушка от счастья такого. У Степаниды-то, сама знаешь, не забалуешься, она баба - во! - и Варька крепко сжала кулачок. - Так Лушке и надо!
А и правда. Это у Варьки Антип - старшой у родителей, ему дом отдельный на околице поставили, землю выделили, дядя Епифан кобылу с жеребёнком за Варькой дал, да свинью супоросную, а корову дойную и курочек они сами купили. И живут припеваючи, любятся, вон, к осени первенца ждут. А Лушка и сама не понимает, в какую петлю лезет.
Мне как-то сразу полегчало. Вот всегда так - знает Варюха что сказать, как утешить. А подруга совсем губами мне в ухо уткнулась и зашептала ещё тише.
- Ты, Фрось, барина-то не бойся. Добрый барин-то, да и старый уже. Ну, грудь пожамкает маленько, поцалует пару раз, так не убудет с тебя. Да и немощный он уже, как мужик-то. Девство моё нарушить сумел, ещё пару раз тыкнулся, да и всё. Ну, упало всё у него, понимаешь, даже не спустил в меня, так что малыш мой точно от Антипки.
И она погладила свой большой живот. Да уж, в этом ей повезло. Свадьбу обычно так подгадывают, чтобы девка точно от барина не понесла, кому ж байстрючонок-то в семье надобен? Вот только с Лушкиной свадьбой подгадывать никто не стал. Она только вчера родителям в позоре призналась, а сегодня уже всё и решилось. Тянуть-то нельзя, малыша можно за недоношенного выдать, коли родился месяцев через семь-восемь после свадьбы, а у Лушки второй месяц уже пошёл, дура-девка всё признаться не решалась, тянула. А расплачиваться снова мне.
Варюха, похоже, о том же подумала.
- Фрось, а у тебя краски-то когда придут?
- На той неделе, - прикинула я.
- Это хорошо. Тебе-то точно от барина понести нельзя, но, похоже, пронесёт. Хоть в этом повезло.
- Да уж. Сплошное везенье...
- Ты это... Ты, что барин подарит, родителям не отдавай! Твоё это, поняла? Лучше спрячь, а то твои заберут и Лушке отдадут! Вот мне барин колечко подарил! Красивущеее! Прям так жалко продавать было. Зато мы корову и курочек купили, и семян на посев, и ещё немного осталось, хотим ещё гусят прикупить. Так что, то, что барин подарит - твоё, поняла?
- Поняла, - вздохнула я, не особо веря, что удастся уберечь вещицу от родителей и загребущих Лушкиных рук. Все ж знают, что барин щедрый да богатый, за первую кровь всегда девке цацку драгоценную дарит. Как бы приданное получается, потому-то и не сильно народ против того обычая ропщет. Да и как роптать на то, что было испокон веков, и на века же останется?
- А знаешь, - оглядевшись, чтоб убедиться, что нас никто не подслушает, снова зашептала Варька. Она то забывалась и говорила нормальным голосом, то, как сейчас, вспоминала, что вообще-то мы секретничаем. - Я даже рада, что у меня барин был первым. Мне с ним почти и не больно было, всё ж закончилось очень быстро. А вот ежели б мой Антипка своей дубинкой меня б в первый раз порвал, да потом бы полчаса долбился, ух, я б орала бы. А барин что - поелозил маленько, да и сдулся. Почти и не заметила.
- Полчаса? - ахнула я.
- Ну, может, поменьше, - залилась краской Варюха. - Но дооолго! - и она, с довольной улыбкой потянулась, словно сытая кошка.
Везучая... Я за Варьку рада, но порой так хочется и себе такого же счастья. Только на меня из парней за все эти годы и не глянул никто. Сама слышала, как кто-то из них сказал обо мне: «Да у этой пигалицы и подержаться-то не за что!», а остальные с ним согласились. Они не знали, что я слышу, но от этого было не менее обидно.
- Ладно, пойду я, - подруга встала, держась за поясницу и опираясь на моё плечо. - Ох, уже и на земле не посидишь, не встать потом. Скорее бы на руки малыша взять, устала уже в пузе таскать. А ты, Фрось, иди домой, да помалкивай, меньше огребёшь. Исправить ничего нельзя, так что просто закрой глаза и потерпи чуток. Не ты первая, не ты последняя. Может, за это время барин ещё сильнее выстарился, и у него вообще ничего не получится? Ну, вдруг? Тогда вообще хорошо будет. Ты, главное, думай не об этом, а о том, что Лушка на другом конце села теперь жить будет. Вот это на самом деле замечательно! А остальное - пройдёт и забудется.
- Спасибо, Варюш. И правда, пойду я. Реви-не реви, ничего не изменится.
Вернулась домой. Вытерпела очередную выволочку от маменьки. К свадьбе ж нужно готовиться, дел немеряно, а я прохлаждаюсь где-то, и толку с меня никакого, и в кого я только такая уродилась... в общем, ничего особо нового я не услышала. И утешалась словами Варюхи, что нужно потерпеть немного, и Лушки рядом уже не будет.
Три дня пролетели, как в тумане. Я вскакивала чуть свет и падала на свой топчанчик заполночь. И готовила, готовила, готовила! Это ж виданое ли дело - свадьбу за три дня справить! Батя барашка заколол, половину кур зарезал. Нестор с друзьями сколачивал столы и лавки, чтобы было, куда гостей усадить. Мы с маманькой, Парашкой да бабушкой Пелагеей готовили, жарили, пекли, крошили, лепила. Даже Макарку, младшего брата, гоняли то за водой, то ещё за чем.
И только барыня Лукерья изображала умирающую и в приготовлениях участия не принимала. А чего уж такого-то страшного в беременности той? Дело-то житейское. Ну, проблюётся баба поутру пару раз, да и всё, работать бежит. А Лушка целыми днями валялась, ножки задрав, страдалица. А маманька ей то компотику кисленького, то сушек приносила. А то, что неделю назад, пока не призналась, эта умирающая носилась, как кобыла - это маманькой уже забылось. Даже Парашка, вечная Лушкина подпевала, и то разок вызверилась на сестру, когда маманька послала её в погреб за мочёными яблоками для болезной. За что и огребла подзатыльник. А я, по совету Варьки, молчала, зато и не влетело больше ни разу.
День свадьбы наступил и пролетел, как одно мгновение. То есть, он тянулся долго, учитывая, что я с утра была на ногах, накрывала на столы, расставленные под деревьями в саду, потом помогала обряжать невесту, участвовала в выкупе, а пока молодые ездили в церковь, продолжала что-то готовить, греть, носить к столам. Потом подносила, подавала, мыла, снова грела и разносила. И к концу дня уже едва держалась на ногах. К счастью, незадолго до окончания торжества меня отпустили мыться и переодеваться - не могла же я приехать к барину потной растрёпой.
Потом наступил особый момент - староста, Епифан Поликарпыч, Варюхин батя, подъехал к воротам на украшенном цветами возке и громко крикнул:
- Пора!
Невесту, с шутками и прибаутками, а кто и со слезами, проводили в возок, и староста погнал лошадь в сторону барской усадьбы, до которой было около десяти вёрст. А гости остались праздновать дальше. Подумаешь, невесту увезли. Вот если бы выпивку увезли - это да, а без невесты не хуже пьётся.