— Угащайся, дарагой.
Повторять не пришлось. Оба знали, что угощение было гонораром за консультацию, необходимую Хомякову, — те же деньги, только претворенные в наиболее удобную форму. А посему гостю не было никакого резона отказываться и стесняться. Все на этом столе принадлежало ему, о каком стеснении речь?
Он приступил к реализации гонорара очень по-деловому и в то же время, не побоимся этого слова, чертовски красиво. Между прочим, в тонкости застольного этикета он некогда вник именно по долгу службы, состоявшей, не в пример Скудину, отнюдь не в бегании по джунглям с гранатой. И скрупулезно соблюдал сейчас все эти тонкости. Не потому, что ресторанная обстановка обязывала. Семен Петрович отнесся бы с пониманием, влезь он хоть с ногами прямо на стол, на эту вьюжно-метельную скатерть… Дело было в другом. Долгая практика давно и неколебимо убедила профессионального проглота, что вот так — совершая все ритуалы, намазывая отдельно каждый кусочек — было еще и гораздо вкусней…
Когда на рыбном блюде образовалась достаточно заметная убыль, Хомяков (отведавший всего по чуть-чуть, просто из вежливости, чтобы сотрапезнику не было одиноко) повел речь о деле.
Повел он ее весьма специфически.
— Тут намедни чувак захарчеванный людям порядочным…
Что в переводе на традиционный русский язык означало: человек, выдающий себя за знатока воровских обычаев, — настоящим ворам-законникам или же лицам, тесно связанным с оными. Семен Петрович Хомяков одинаково свободно чувствовал себя и на трибуне Законодательного собрания, и среди тех самых «порядочных людей», признававших только один закон — воровской.
Поэтому основную часть его речи мы приводим в адаптированном варианте, уходя от подробного комментария и надеясь, что все будет понятно и так.
А дело было в том, что означенный кадр засветился с «корабельником» — чеканной золотой монетой времен Ивана Третьего. Казалось бы — ну и что? А вот что. Монета сия была известна всему нумизматическому миру… в одном-единственном экземпляре. Это следует знать каждому, кто намеревается промышлять старинными золотыми. Так ведь можно и в неловкое положение угодить. Попав в переделку, кадр «раскололся до жопы» и запел, что «взял ее гоп-стопом на хапок до кучи с перевесом у косящей под вольтанутую прикинутой смешно самостоятельной марьяны. И цепку из рыжья уже загнал, а бляху не успел». Все сказанное проверили. И когда убедились, что в дом жизнерадостных недавно действительно поступила невменяемая девица, одетая так, словно сбежала со съемок хорошего костюмного фильма о пятнадцатом веке, то ненадолго «впали в распятье», а потом…
Итогом последующих хлопот и стал внеплановый рыбный день в ресторане «Забава».
— Это дымка. — Чекист отодвинул опустошенное серебряное блюдо и пояснил Семену Петровичу: — По-научному фиг выговоришь — энергоинформационное образование. Ну а мы по-простому — дымка и дымка… Не знаю, откуда пошло, но вот прилипло.
Хомяков недоуменно поинтересовался:
— А бляха рыжая здесь при чем?
— А гоп-стопом где ее взяли? — усмехнулся гость. — Не на Новоизмайловском где-нибудь?
— В парке Авиаторов, — слегка оторопев, кивнул Семен Петрович и уморительно надул щеки. Так происходило всегда, когда его мысль начинала работать на полную мощность. И несколькими мгновениями позже был сделан совершенно правильный вывод, заставивший депутата аж вспотеть: «А ведь корабельник-то небось подлинный…»
Тем временем принесли черепаховый суп. Аромат от него исходил настолько безумный, что застольный этикет на мгновение оказался забыт. Федерал нетерпеливо зачерпнул прямо из супницы и вздрогнул всем телом, дуя на ложку, а Семен Петрович прозорливо подумал, что его гость переживал нечто вроде оргазма. Тем не менее чекист справился с собой, прикрыл дразнящую крышку и прояснил ситуацию. Оказывается, в последнее время из-за «дымки» начали возникать коридоры, по которым стало возможно перемещение в альтернативные хронологические пояса.
«Перемещение… — задумался Хомяков и пуще прежнего надул вислые щеки, наблюдая, как достойно, небольшими порциями, черепаховый суп перекочевывает в тарелку, а из нее — в желудок собеседника. И куда, спрашивается, в человека столько влезает? Но вот влезает же. Обед стоил целое состояние, однако Хомяков был весьма далек от сожалений о потраченных деньгах. Он нутром чуял: затраты окупятся сторицей. — Хронологические пояса… Перемещение…»
После супа принесли форель на вертеле в раковом соусе, шашлык из молодого осетра по-астрахански, зеленый салат «Фиалка Монмартра» и красное вино «Лыхны».
— Над проблемой целый отдел бьется. — Чекист запил восхитительно нежную рыбу бокалом терпкого вина. — Только ни хрена у них не выходит, что у наших, что у американцев. Говорят, не хватает математической базы. А я так думаю, мозгов у них не хватает.
Вот тут он попал в самую точку. Ученые действительно до сих пор не знали, что делать. А Семен Петрович Хомяков с семью классами образования — знал. Перед его мысленным взором уже появились решительные молодые люди с автоматами Калашникова, берущие на гоп-стоп целые караваны, битком набитые высокопробной старинной рыжухой и столь же высококачественной наховиркой. Затем проплыли вереницы белокожих древнерусских красавиц в кокошниках, сдаваемых в аренду зарубежным любителям экзотики. А под конец в голову полезло такое, от чего натурально перехватило дух. Куда там гастрономическому оргазму его сотрапезника!.. Хомяков мысленно шарахнул двухкилограммовой гранатой ПГ-7В прямо в бритую харю позднеримскому цезарю-извращенцу. Потом в капусту покрошил калибром пять сорок пять сенаторов с охраной. И вот, как говорили древние, «финне коронат опус» — конец венчает дело, царствуй, дорогой Семен Петрович, на долгие годы, «кум део» — с Богом то есть…
Возвращение к реальности оказалось, правда, довольно суровым.
— А самое непонятное — это то, что с мозгами происходит по ходу перемещений во времени, — рассказывал «порченый высоковольтный». — Нам недавно в дурдоме прибывших демонстрировали… Не поверишь, люди из разных исторических эпох, говорят, тысячи лет их разделяют. Но все как один — шизанутые напрочь. И глаза у всех от ужаса — по полтиннику. Хотел бы я знать, что им там привиделось?
«Ну уж нет. Пускай дураки это выясняют…» Семен Петрович понял, что размечтался несколько рано. Следовало подумать еще. Может быть, подождать. Ну что ж… Он подумает и подождет…
Когда они встали из-за стола, скатерть, не оскверненная ни единой капелькой или крошкой, была по-прежнему девственно бела и чиста. Как свежевыпавший снег. Как совесть чекиста.
Люди, имеющие к истинно православным примерно такое же отношение, как чуваки захарчеванные — к людям порядочным, некоторое время назад любили при каждом удобном и неудобном случае повторять: теперь-то, дескать, в России совершенно точно все пойдет на лад, поскольку нынешний Президент — человек верующий, а стало быть, высоконравственный.
Оставляя в покое как личную религиозность Главы нашего государства, так и его несомненно высокие нравственные достоинства, позволим себе сугубо в скобках заметить, что по такой логике Семен Петрович Хомяков был ну выставочным образцом добродетели. Он не просто блюл посты и подавал нищим у храма. Он этот самый храм выстроил самолично — в пригородном поселке, где стоял его особняк, — и был зато удостоен церковной награды. Злые языки, правда, утверждали, что на колоколе той церкви была отлита уж очень странная надпись, чуть ли не «От братвы». Но злые языки для того и существуют, чтобы нести всякую околесицу. А колокол висит высоко — без бинокля не разглядишь, что там на самом деле написано.
И надо ли говорить, что приборный щиток хомяковского «мерседеса» вряд ли уступал средней руки иконостасу.
Должно ли было от этого все пойти на лад в питерском Зак-Се, мы судить не беремся, но вот то, что в своем личном промысле Семен Петрович определенно рассчитывал на помощь свыше, — это есть факт.
И не просто рассчитывал. Время от времени у него появлялись веские основания считать, что «оттуда» за ним, в самом деле, присматривали с самым благожелательным вниманием.
Позже он любил вспоминать, как, расставшись с чекистом, уселся за руль «шестисотого», — и ему, дескать, сразу же показалось, будто святые угодники, густо населившие Торпедо, поглядывали на него значительно и с некоторой хитрецой. Мы, правда, думаем, что это была позднейшая аберрация памяти. Могли он догадаться, что его невысказанные пожелания были услышаны и приняты во внимание, более того — очень скоро ему будет явлен знак!
Только оказался этот знак весьма нетривиальным, поди распознай. Но таков уж обычай у Высших Сил, и ничего тут не поделаешь.
…Ресторан «Забава» помещался на Московском шоссе, особняк же Семена Петровича, как и полагается жилищу деятеля такого масштаба, — на Приморском. К моменту нашего рассказа кольцевую дорогу еще не достроили, поэтому, хочешь не хочешь, приходилось пересекать по диагонали весь город.
Так вот, когда впереди замаячила площадь Победы, Хомякова, по обыкновению сидевшего за рулем, посетила вполне авантюрная идея проехать в непосредственной близости от первоисточника дымки. Тщился ли он детской надеждой, что именно сейчас там снова появится вольтанутая марьяна, увешанная драгоценным рыжьем? Или рассчитывал, что вблизи «Гипертеха» его посетит особо ценная мысль?.. Трудно сказать. Факттот, что Семен Петрович повернул руль, и вместе с ним, как выразился один умный писатель, повернула история.
По крайней мере — история, рассказываемая на этих страницах…
Чего Хомяков в принципе не боялся, так это того, что в радужных отблесках иномирового сияния у его машины безнадежно заглохнет мотор. Ну заглохнет. Ну и плевать. Пацаны из джипа сопровождения выкатят на руках: не первый раз!
Могли знать Семен Петрович, с какой стороны подберется к нему беда! Только-только он вырулил на Новоизмайловский, когда в животе внезапно заурчало, потом возникла характерная тяжесть и наконец бешено закрутился свинцовый ком. Господи, за что?! Можно было подумать, это сам Семен Петрович, а вовсе не его гость опустошил сегодня рыбные кладовые «Забавы»! Максимальная нужда навалилась внезапно и со всей беспощадностыо, тут и поймешь, с какой стати народная мудрость числит ее одним из синонимов быстроты…
Конечно, кругом «Гипертеха» было полно пустующих домов, благополучно загаженных и до Хомякова, но кто поручится, что где-нибудь не щелкнет затвор фотокамеры и мощный объектив не увековечит народного избранника за малопочтенным занятием?.. Большие люди, между прочим, на таких вот мелочах и погорали.
На свое счастье, Хомяков был депутатом со стажем. Он приезжал сюда непосредственно после взрыва, обещал разобраться и успокаивал жителей. Кто теперь помнил об этом?.. Зато сам Семен Петрович запомнил нечто жизненно важное. А именно — сортир в скверике на углу. И у него даже были основания полагать, что сортир, как ни странно, функционировал поныне. Ведь именно оттуда, по его же словам, вышел тот чувак за четверть часа перед тем, как наткнуться на свою марьяну!
Взревел шестилитровый двигатель, завизжали колеса… Святые угодники благополучно препроводили незаглохший «Мерседес» чуть не к самой двери обшарпанного заведения, но там-то Хомяков тормознул так, что машину, технически неспособную к заносам, занесло все равно.
— Сидеть! — Волевым движением подбородка Семен Петрович вернул в машину выскочивших было телохранителей. И, на ходу расстегивая пряжку ремня, устремился к неказистой двери с самой значимой сейчас в мире буквой «М»…
От предельного напряжения он частично утратил обычную наблюдательность и даже не обратил внимания, что из недр сортира пахло совсем не отходами человеческой жизнедеятельности, а, наоборот, чем-то очень съедобным. Какое! Мироощущение сузилось до предела, Семен Петрович рванул дверь на себя…
И увидел такое, отчего его ноги враз ослабели, а перед глазами пошли красные круги. Вход туда, где маняще журчало, был заперт на швабру и, видимо для верности, заблокирован стулом. На стуле же восседал небритый помойщик, прикинутый в камуфляжную куртку, стоптанные ботинки и, представьте себе, подшлемник. Его поза выражала непреклонное намерение никого внутрь не пускать, а на роже читалось ехидное злорадство. Под стулом и вокруг него громоздилась сущая баррикада из бутылок. Естественно, пустых. От тридцать третьего портвейна.
— Отлезь, парашник!!! — страшным шепотом выдохнул Хомяков.
Пьянчуга вдруг заулыбался, отчего из уголка рта потекла неопрятная струйка, и внезапно, заикаясь, сказал: