— Станция Орехово, — прокашлявшись, объявила трансляция. — Следующая остановка — шестьдесят седьмой километр!
Вагонная дискуссия продолжалась, но Рита с сожалением принялась запихивать журналы обратно в рюкзак. На следующей остановке им с бабушкой и Чейзом пора было выходить.
«Браток» оценил явную тяжесть поклажи и рыцарски помог вытащить ее в тамбур. Электричка свистнула и отправилась дальше — на Сосново, Приозерск и Кузнечное. Ангелина Матвеевна, Рита и пес остались на влажном перроне, спрыснутом недавним дождем. Бабушка без промедления развернула карту, нарисованную Олегом Вячеславовичем, и стала изучать подходы к Рубиновой улице. Рита же вдруг опустилась на корточки и притянула к себе кобеля.
— Ну ее, — шепнула она ему в ухо, имея в виду то ли Актрису, то ли прежнюю хозяйку, выкинувшую Чейза на улицу. — Я тебя никогда не брошу, малыш… Слышишь? Никогда, никогда…
Знал ли Джон Мак-Рилли, шериф маленького американского городка, эту русскую народную песенку времен окончания «холодной войны»? А фиг его разберет. Может, и знал…
Было самое начало «индейского лета». Однако вместо ожидаемого ласкового сентябрьского солнышка в хмуром небе зависли низкие тяжелые тучи. Потом из них на капот патрульной машины начали валиться мокрые белые хлопья. Помимо прочего, это означало, что в ближайшие часы не оберешься дорожных аварий. Да и могло ли быть по-другому, если большая часть местного поголовья автомобилей вообще никогда не видела снега? Половина еще до вечера будет торчать из кюветов, и «скорая» потащит в больницы переохлажденных… если не обмороженных. Ноль по Цельсию в здешних местах был едва ли не климатической катастрофой. Подумав об этом, шериф Мак-Рилли невольно вспомнил родные холода и выругался — длинно и сочно. Так, как было принято ругаться в краях, где он вырос. По глубокому убеждению шерифа, здешний народ даже материться толком не умел…
Его «Гранд Чероки» тем временем припарковался около входа в заведение «У Теда».
Прелесть маленького городка — если, конечно, этот городок вообще стоит доброго слова — состоит в том, что его население относится друг к дружке почти по-родственному. Когда-то, много лет назад, Мак-Рилли был здесь новичком. Чужаком из внешнего мира, объектом постоянных «проверок на вшивость». С тех пор на его глазах успело вырасти целое поколение. Прежние мальчишки называли его «дядя Джон», а девчонки… девчонки откровенно строили ему глазки.
Не являлась исключением и дочка Теда, стоявшая за стойкой папиного заведения. Суровый шериф годился ей в отцы, но с каких это пор такие мелочи, как разница в возрасте, смущают нынешнюю «отвязную» молодежь?..
Другое дело, этот родственник Стивена Сигала был неприступен, точно скала Палпит, главная туристская достопримечательность их городка.
Дороти даже гадала с подружками, каких кровей был горбоносый красавец с лихой проседью в вороных волосах. Шотландская фамилия не в счет, такие фамилии и у негров бывают. Не то чтобы происхождение шерифа имело какое-то значение, но ведь любопытно же.
Однажды она прямо спросила его об этом, когда Мак-Рилли по просьбе папаши извлек ее с сомнительной дискотеки и вез к родителям, под домашний арест. Терять было нечего, и девчонка решилась:
«Дядя Джон, а вы этнически кто?»
Мак-Рилли ответил не моргнув глазом:
«Еврей».
Шуточки у него были, однако.
— Здравствуйте, дядя Джон! — обрадовалась Дороти, заметив в дверном проеме поджарую фигуру шерифа. Поправила свечку, воткнутую в бутылку, и похвасталась: — А у нас света нет. Уже часа два!
— Приплыли, — буркнул Мак-Рилли. То, что с утра во всем городе напрочь вырубилась связь, он уже знал. Причем вырубилась очень по-хитрому, на трезвую голову не разберешься. Даром ли на середине Линкольн-стрит весь день торчит красный микроавтобус телефонной компании и здорово мешает движению. Хотя какое там движение, по нынешней-то погоде. Хуже то, что еще со вчерашнего дня почти поголовно стали «глючить» мобильники. А теперь еще, оказывается, и электричество медным тазом накрылось.
«Действительно, приплыли. Городишко того и гляди точно замерзнет…» — подумал шериф. Если уж у Теда могут предложить только ветчину с вареньем и холодный чай, значит, дела в корень плохи. Это только в кино несгибаемая Америка дружно и с неизменным успехом борется то со стихийными бедствиями, то с нашествиями инопланетян. В реальной жизни, если час-другой не включаются тостер, хлеборезка и картофелечистка, все катится в жопу. Ни тебе у кого ни дровяных печек, ни сохраняемых на чердаке керосинок, а костер без покупных углей и баночки «поджига» умеет развести только инструктор бойскаутов. Нутам, еще шериф.
Что же будет, если придется по-настоящему туго?..
Тем не менее Мак-Рилли молча и не торопясь — должен ведь кто-то олицетворять спокойствие и надежность! — съел пару толстых мясных трубочек, начиненных брусничным джемом, запил их приторным чаем и, швырнув на стойку засаленный доллар, вышел наружу.
Погода, похоже, стала еще более мерзкой — со стороны далеких гор налетел резкий и по-настоящему ледяной ветер. Он закручивал сплошные полотнища снега (уже, кстати, не таявшего на лету) в бесконечные спирали метели, слепил глаза и, кажется, всерьез примеривался сбить с ног. Забравшись в джип, Мак-Рилли вытер ладонью мокрое лицо и первым делом отрегулировал климат-контроль на какой следует обогрев. Так дело пойдет, стрелять фазанов на уик-энде ему придется навряд ли…
Тут в машине ожила рация. Шериф снял с держателя микрофон.
— Да, Толстяк, слушаю.
— Сэр, тут на Линкольн-стрит, около автобуса телефонистов… тут… тут…
Обычно невозмутимый помощник буквально срывался на крик. Чтобы довести его до подобной истерики, требовалось нечто воистину экстраординарное.
— Ясно, Толстяк, скоро буду, — твердо сказал Мак-Рилли в эфир. Врубил четыре ярких прожектора на крыше джипа и тронул тяжелую машину с места.
Мощные фары выхватывали впереди только белую колышущуюся стену. Джип двигался со скоростью контуженной улитки и прибыл на место только минут через двадцать, и то больше благодаря инстинкту водителя, знавшего свой городок наизусть. Мак-Рилли затормозил, буквально упершись бампером в красный микроавтобус, и вылез в снежную круговерть. Прикрывая лицо рукавом, он медленно двинулся в направлении зажженных огней машины помощника, едва различимых за мутной мчащейся пеленой.
Примерно на пол пути, у открытого люка, в свете фар он увидел одетые в кроваво-красные комбинезоны тела ремонтников из телефонной службы. Именно тела. Они лежали на снегу лицами вверх, да не просто лежали, а выгибались дугой, как в приступах эпилепсии. Мак-Рилли подскочил к ближайшему из них и попытался придержать его голову, бешено колотившуюся о занесенный снегом асфальт…
И тотчас понял, что невероятная погода и чудеса с электричеством были еще, как говорится, цветочками.
Пальцы шерифа вдруг ощутили вместо нормальной человеческой плоти что-то аморфно-мягкое, словно он держал в руках не голову собрата по виду, а сдутый футбольный мяч. Тут уж не помогла никакая выдержка — Мак-Рилли отдернул ладони и отшатнулся.
Почти тотчас же Джонсон по прозвищу Толстяк, склонившийся над другим телефонистом, дико вскрикнул и, не отрывая взгляда от лица лежавшего, истошно заорал:
— Сэр, смотрите, он же стареет!..
Шериф посмотрел… Лицо несчастного в самом деле стремительно изменялось. Вот оно покрылось сетью глубоких морщин, потемнело, сморщилось… Мак-Рилли покосился на другого телефониста и увидел, что и с ним произошло то же — за неполную минуту человек превратился в столетний иссохший труп. Не в силах поверить увиденному, шериф коснулся плеча мумии, обтянутого ярко-красным новеньким комбинезоном… и даже сквозь завывание ветра услышал шорох рассыпавшихся костей. Еще через секунду послышались звуки несколько иного рода. Это неудержимо тошнило Джонсона, явно не вынесшего обилия впечатлений. А ведь «индейское лето» еще только начиналось… Мак-Рилли мрачно глянул в сторону Толстяка и, отвернувшись, сплюнул. С помощниками ему не везло постоянно.
Есть такой фантастический рассказ… Где-то в очень дальнем космосе сидит в закупоренной капсуле астронавт. Капсула полностью автономная, воздух регенерируется, запас пищи неиссякаемый. Астронавт, прошедший всевозможные тесты на психическую устойчивость, следит за локаторами, настроенными уловить приближение флота враждебных (а какими еще они могут быть, по мысли фантаста?) пришельцев. Следит и следит… вот уже двадцать лет. Все книги давно выучены наизусть, все убогие развлечения, предоставляемые компьютером капсулы, надоели до сумасшествия, а смены нет и не будет — слишком велико расстояние до Земли. И даже связи ему не положено, бедолаге, чтобы не нарушить секретность. И вот наконец локаторы выдают заветный сигнал: явились, голубчики, не запылились! И астронавт нажимает большую красную кнопку, и его ликование невозможно передать никакими словами, хотя он вполне понимает, что злобные пришельцы его капсулу сию минуту спалят… Вот так примерно чувствовал себя Джон Мак-Рилли, шериф тихого американского городка, когда стоял на Линкольн-стрит, превращенной в арктическую тропу, и, держа в руке мобильник, собирался вызывать федералов.
Впрочем, ручаться не будем. Вполне возможно, он насвистывал нечто совершенно иное.
Юркан рулил на древнем «жигуленке» по Пулковскому шоссе, и настроение у него было самое скверное. Машина дышала на ладан, рука, покореженная в Афганистане, все чаще ныла не только по ночам, но и средь бела дня, вот как теперь. Наверное, оттого, что у Юркана болела душа.
Чердачный промысел иссяк, в горячий цех, к мартену, что-то не тянуло, да и кто ж его туда теперь возьмет. Вот и приходилось «бомбить» на замшелой тачке, доставшейся в наследство еще от отца-инвалида. И каждый день думать о том, как бы, поэтически выражаясь, «не пропасть поодиночке». А то ведь запросто… Родители в земле, и, если хорошенько подумать, кому ты, кроме них, на этом свете нужен? Врачеваться Юркан не сподобился, ну а друзья, те, которые боевые, — опять-таки словами поэта, «одних уж нет, а те далече». Серый упокоился на Южном кладбище, а Натаха… Натаха того. Тоже далече. В смысле, от мира сего.
Собственно, к ней-то сейчас Юркан и направлялся, к единственной живой душе, которая была ему в этой гребаной жизни не совсем безразлична.
Двигался он при этом со скоростью шестьдесят километров в час. Пусть нарушают те, у кого на это есть деньги. Да и куда спешить? Тише едешь, дальше будешь… Особенно на раздолбанной «копейке» образца 1974 года… Мимо, обгоняя Юркана, проносились шикарные джипы, «БМВ», «мерседесы», каждый из которых стоил небось раза в два поболее его двухкомнатной «хрущобы».
Впрочем, по мере приближения к Средней Рогатке лихачество постепенно прекратилось. Все, невзирая на марки и стати, поехали в едином темпе, не нарушая скоростного режима. Знали, что на площади почти наверняка притаился гаишник с радаром. И с бездонным карманом для «штрафов без квитанции». Так что все порулили, как один, не высовываясь.
По левую руку от Юркана пристроился джип, огромный, черный, похожий на дредноут. «Чем же это, блин, надо заниматься, чтоб такого купить? — невольно призадумался бывший «чердачник». — Вернее, что воровать?..»
Так или иначе, Юркан въехал на площадь ноздря в ноздрю с породисто урчащим броненосцем на колесах. Въехал не снижая скорости и особо не беспокоясь — дорога широкая и притом главная. Еще бы. Правительственная, как-никак, трасса…
…Все произошло, как обычно в таких случаях бывает, неожиданно и мгновенно. Мздоимца-гаишника на площади не обнаружилось. Зато, по закону стервозности, обнаружился урод в шестисотом «мерседесе», вылетевший откуда-то со стороны Варшавской. Вихрем, наплевав на всех встречных-поперечных и на пересечение с главной дорогой, он рванул прямым ходом на Московское шоссе… «Расступись, грязь, говно плывет!» В общем, и Юркану, и водителю джипа пришлось отчаянно тормозить. Джипу что? У него куча всяких антипробуксовочных и антиблокировочных приспособ, у него там и гидроусилитель, и компьютер, и черт в стуле. Он ни на йоту не ушел в сторону, оставшись строго на прежнем курсе. А вот бедную «копейку» неудержимо понесло в сторону. Причем именно в ту, в которую, ох, не надо бы. Жалобно лязгнув, она притерлась к громаде джипа, и оба остановились.