— Ну что ж, — задумчиво отвечает Глеб-старший.
Глебка смотрит на отца в ожидании последнего решающего слова. В глазах — упрек и затаенная надежда.
— Ну что ж, — повторяет отец. — И мы… и мы тоже почти готовы!.. Собирайся, Глебка!
Лицо у сына вспыхивает от радости, а отец добавляет суровым тоном:
— Собирайся! Только знай: нянчиться с тобой некому, да и некогда!.. И не сын будет у меня в отряде, а рядовой боец Глеб Прохоров!
— Хорошо! — улыбается Глебка.
— Бойцы говорят — есть! — поправляет его отец.
— Есть! — отвечает Глебка.
Москва. Бьют куранты.
У ворот — часовой. Мимо него, показывая пропуска, проходят люди. Здесь и крестьяне с котомками, в лаптях, и рабочие, и матросы.
Чуть в стороне, у кремлевской стены, столпились знакомые нам питерские рабочие.
Глебка стоит в нескольких шагах от часового и с любопытством наблюдает за вереницей выходящих людей. Среди них — Глеб-старший. Идет веселый, подтянутый, решительный.
Глебка бросился к нему.
— Ну?.. Видел?
Отец растопырил широкую рабочую пятерню, полюбовался на нее и сказал:
— Вот!.. Этой самой рукой только что с Ильичем прощался!
Подоспели остальные рабочие, окружили их. Глеб-старший осторожно, уважительно вытащил из кармана бумагу.
И пошла она из рук в руки. Глебка видел, как светлели лица рабочих.
— Дайте!.. Дайте мне! — взмолился он.
Василий передал ему документ. Это был обычный мандат, но внизу стояла подпись: «В. Ульянов (Ленин)». В верхнем углу приклеена старая фотография отца.
— Ну и похож же ты на меня, батя! — с завистью воскликнул Глебка.
— Может, наоборот? — усмехнулся отец.
— А какая разница?
— Большая! — произнес Глеб-старший. — Мне из-за тебя Владимир Ильич замечание сделал!
Бойцы насторожились. Глебка растерялся.
— Ильич так и сказал, — продолжал отец. — Вы, товарищ Прохоров, недооцениваете опасность. Я бы вам не советовал брать сына с собой.
— Зачем же ты… про меня! — вырвалось у Глебки.
Отец строго, осуждающе взглянул на него.
— Ленину, кроме правды, ничего не скажешь!..
Обоз с продовольствием стоит на дороге. Вокруг — разъяренная, орущая толпа.
Мелькает рука с ножом и из разрезанного мешка упруго брызжет зерно. Мужики, сгрудившиеся у передней подводы, умолкают. А дальше — у других саней, груженных мешками, ящиками, кулями, бочками, толпа продолжает шуметь.
Широко раскрыв глаза, смотрит Глебка на струйку зерна, падающего в грязный снег.
— Не нашим — так и не вашим! — орет верзила и заносит руку над вторым мешком.
Подбежал Архип с винтовкой, прислонился спиной к подводе.
— Ты лучше мне кровь пусти!
Глянув на винтовку, верзила опускает нож.
Подскочил опомнившийся Глебка. Руками прикрывает прорезь в мешке, но это не помогает: зерно просачивается между пальцев. Тогда Глебка сдергивает с головы кепку и начинает затыкать дыру.
Архип глядит под ноги на пожелтевший от зерен снег, с болью произносит:
— Сколько хлеба загубил! По теперешней питерской норме — это недельный паек на такую семью, как у меня! А у меня таких, — он кивает на Глебку, — девять в Питере осталось… Они хлеба этого уже два года досыта не едали! А ты его — в грязь!..
— Наплодил нищих, а теперя на чужое заришься! — злобно хрипит верзила.
— Докомиссарились, работнички христовы!
— Им жрать нечего, так они и нас по миру хотят пустить!
Человек в полушубке, с бритым не деревенским лицом, незаметно подталкивает верзилу кулаком.
Архип, настороженно следя за рукой, сжимающей нож, вскидывает винтовку.