— Я должен был быть в этом бою, Миша, — отвечал лишь Илья, — ведь я сделал Ратшу муромским князем, я целый год был муромским посадником. А теперь тамошний посадник убит, а князь здесь лежит раненный.
— Там ещё остался тысяцкий — Полюд Одноглазый.
— Я тебя умоляю, ты же знаешь Полюда. На него нельзя оставлять город, чего доброго, он сдаст его печенегам или просто убежит, когда прижмёт.
— А почему Полюда называют одноглазым? — спрашивал Добрыня.
— Потому что у него нет одного глаза, — отвечал Михаил, — носит повязку на лице.
— Это кто его так? Соловей-разбойник?
— Нет, Соловей ему другую отметку оставил, прямо на лбу — звезда.
— Как это звезда?
— Вот так, большая, многоконечная. Это ему так кистенем вдарили. Полюд нарочно носит повязку на лице так, чтобы раненный глаз закрывать, но шрам на лбу чтобы оставался открытым. Я с детства его знаю, мы с ним вместе росли.
— И Илья тоже?
— Нет, Илья деревенский, он пришёл к нам уже взрослым.
И вот богатыри закутались в меха, оделись в доспехи и отправились отражать натиск кочевников. Местность вскоре стала похожа на огромную снежную пустыню, в которой не было никакого просвета и убежища. Только мрак и холод, холод и мрак. Развести огонь было почти невозможно, все дрова и хворост были сырыми. Ели копчёное мясо и хлебные сухари — всё, что взяли с собой. Кони и лошади порой увязали в снегу по самые животы, застревали в сугробах и начинали болеть. Богатыри тоже постоянно были мокрые и с трудом согревались лишь во время привалов. И всё же они отлавливали печенегов отряд за отрядом и разбивали их. Кочевники нередко скрывались в каком-нибудь посёлке, где в одно помещение забивались до 30. И в такой холод, когда онемевшие руки уже отказывались что-либо хватать, Илья поднимал свой меч и разил им без устали и без пощады. Казалось, ему нипочём ни холод, ни мрак, он будто совсем не уставал. Просыпался раньше всех, а ложился позже, всегда шёл впереди и первым рвался в бой. Многие печенеги укрылись в лесу. Здесь было хорошо, ветер не проникал, метели не было. Здесь богатыри однажды одолели половину тысячи кочевников. Бой был тяжёлым и длился почти весь день, ведь в декабре темнело рано. Кровь падала на ослепительно белые сугробы, смешивалась со снегом и делала его красным. У многих богатырей сдохли кони, и потому до леса они добирались пешком и были смертельно уставшими. Встреча с врагом в таких условиях не предвещала ничего хорошего. По колено, а то и по пояс в сугробах, у воинов, закутанных в меха, почти не было возможностей для манёвра. Но Илья как всегда был упрям, настойчиво рвался в бой. Добрыня старался не отставать и держался рядом. Один рубил направо, другой налево, и потому ни к одному из них нельзя было подобраться со спины. В итоге печенеги бросились бежать. Илья успел схватить одного и повалить ниц.
— О, взял пленного? — вымолвил Добрыня, переводя дух.
— Ты их язык понимаешь? — спросил Илья.
— Нет, — честно отвечал новгородец.
— Вот и я не понимаю.
И с этими словами Илья перерезал врагу горло.
— Передай Симарглу моё почтение.
Он просто принёс этого печенега в жертву своему богу. После битвы в лесу богатыри почти сразу отошли ко сну, даже не обращая внимания на свои раны. Но Илья проснулся раньше всех, да ещё забрался в палатку, где спал Добрыня, и принялся будить его.
— Ну чего тебе? — спрашивал новгородец, которому меньше всего сейчас хотелось выходить на холод.
— Пойдём же, — звал его Илья, — ты должен это увидеть.
И Добрыня поддался уговорам и вышел на улицу.
— Ты тоже это видишь? — спрашивал Илья, указывая на небо. Добрыня поднял голову и вдруг увидел летящего под серым небосклоном трёхглавого Змея.
— Змей Горыныч, — вымолвил сын Никиты.
— Интересно, что он здесь забыл?
— Не знаю, может ему стало скучно, он ведь очень одинок.
— Скажи, ты ведь сражался с ним, Добрыня. Какой он?
— Он — человек, — отвечал Добрыня, — хоть звериного в нём не меньше. Но я видел его человеческое лицо. Он уже не молод, хоть и не очень стар. Мы заключили с ним союз дружбы, так что, Илюша, можешь его не опасаться, он на нас не нападёт.
— Ну, я бы не был так уверен, — отвечал Илья, — он ведь познал безграничную свободу, как истинное дитя Симаргла.
— Опять ты со своим Симарглом. Какое Змей имеет к нему отношение?
— Симаргл, так же, как и мы с тобой, несёт службу на заставе. Только его застава находится между миром живых и миром теней — Туманом. Между нашим миром и Туманом протекает река Смородина. Над рекой этой проходит мост — Калинов мост. Это единственное место, где Симаргл может ходить. Больше нигде ему не позволено ходить по земле, он может только летать.
— Ну а Змей Горыныч тут причём?
— Змей Горыныч может ходить по земле. Симаргл нарочно создал себе помощника. Они разделили обязанности. Симаргл должен был охранять наш мир от душ умерших людей, что обитают в Тумане, а Змей Горыныч наоборот, должен был защищать Калинов мост от вторжения чародеев, которые хотят стать бессмертными.
— Да, я где-то слышал эту легенду, — отвечал Добрыня, — если кто-то живым перейдёт через Калином мост, он сможет загадать любое желание, и боги его выполнят.
— Именно. Симаргл — божественный мытарь, покровитель всех, кто находится на заставе. И Змей Горыныч так же на службе, как и мы с тобой. И служба эта его не порабощает, а, напротив, делает слишком свободным, настолько свободным, что никто не может стать ему другом. Все мы после смерти попадём на Калинов мост к Симарглу. Он — бог-шут, он не будет судить нас строго, он отправит нас обратно в этот мир. Шутки ради мы родимся снова неразумными детьми и снова пройдём тот жизненный путь, который уже прошли однажды. Вот так вот забавляется с нами Симаргл, от души веселится.
— Эх, Илья, Илья, — молвил в ответ Добрыня, — это же язычество.
— Это утешение. Единственное утешение для таких проклятых, как мы, бродяг и изгнанников. Я не знаю, есть ли Бог или боги, наверное нет. Но Симаргл точно есть. Если есть Змей Горыныч, значит, есть и он.
Уже ближе к середине зимы богатыри добрались-таки до Мурома, перебив по дороге немало потерявшихся печенегов. Добрыня был здесь впервые и несколько удивился, что у города совсем не было стен. Впрочем, у Новгорода их тоже не было, да и в Киеве они были не везде. В Муроме сама местность служила естественной защитой — город стоял на холме возле реки. Одноглазый тысяцкий радостно приветствовал Илью, и они заключили друг друга в крепкие объятия.
— Так, значит, Ратша жив? — спрашивал Полюд, силясь одним глазом изобразить радость.
— Он ранен, но будем надеяться, что выживет. Я молю Симаргла об этом.
— Кстати, насчёт Симаргла. Мы укрепили его храм, сделали отопление, теперь там зимой не холодно.
— Прекрасно, Полюд, прекрасно. Я как раз привёл нам пленных.
— Храм Симаргла? — удивлённо спросил Добрыня у Михаила, но тот в ответ лишь пожал плечами.
Но вскоре Добрыня и сам увидел этот храм, который оказался большим стадионом под куполом. Зимой арочные окна были прикрыты ставнями. Поэтому на стенах внутри висело множество подсвечников, в которых горели свечи. В результате на небольшом стадионе было светло, как днём. О назначении этого стадиона Добрыня узнал лишь спустя несколько дней. Илья лично пригласил его на зрелище, и богатырь не смог отказать бывшему муромскому посаднику. На арене стадиона теперь стояло несколько раскосых печенегов, вооружённых мечами, топорами и копьями. Все они были легко одеты, но в помещении действительно было довольно тепло. По сигналу кочевники разбились на пары и принялись сражаться друг против друга.