И как теперь прикажете понимать рассказ Лизы о Надьке, умирающей со словами обо мне и завещании? Завещании, которое я действительно нашла в съёмной квартире Надежды – в большом англо-русском словаре, стоящем на полке в ряду других таких же крупноформатных томов! Патологоанатом ошибся?
Восстанавливаю в памяти свою встречу с Лизой кадр за кадром. Её опущенные глаза, руки, жамкающие пододеяльник, еле слышный голос, явное смятение и – внимание! – правильная речь. Никаких слов-паразитов, подросткового сленга, большой словарный запас. И это перепуганная, взволнованная шестнадцатилетняя школьница?
Едем дальше. Вот она заканчивает свой рассказ, и мы погружаемся в молчание. Я сражаюсь с колом в горле, Лиза сочувственно молчит. Потом спрашивает про завещание. Я отвечаю, мысленно переключаюсь на квартиру и Надькину мамашу, потом спрашиваю девчонку, известна ли её версия аварии полиции. Она вскидывает и тут же опускает взгляд… Стоп!
Кажется, я сошла с ума. Вот эта манера – говорить, опустив глаза, а потом на мгновение поднимать их, окатывая собеседника взглядом, точно водой из ведра – характернейшая Надькина манера…
Я вскакиваю с постели, торопливо натягиваю одежду, потом смотрю на будильник. Четыре часа. Придётся ехать на машине. Ничего, мне всё равно нужно вернуться в Москву к двенадцати, успею проскочить до воскресных вечерних пробок. Деньги, ключи, документы, тёмные очки… Сумку на плечо, всё – на выход.
Верный "Жук" птицей мчится по пустынным (о, чудо!) московским улицам. Веду машину на автомате, размышляя о своём душевном здоровье. Кажется, сомнения в нём – свидетельство того, что всё не так страшно. Настоящие психи твёрдо верят, что с ними всё в порядке. А со мной явно что-то не так. Не могу назвать себя упёртой материалисткой, но моё естественнонаучное образование вопиёт, когда я слышу или читаю всякую спиритическую ересь. Бог – допускаю, посмертное существование – возможно. Но не здесь. В нашем материальном мире всё подчиняется физическим законам, а они исключают материализацию духов и прочую фигню. И по этим физическим законам не может сознание одного человека вселиться в тело другого. Не может, и всё тут! И не спрашивайте, зачем тогда меня несёт в Дмитров!
До приёмных часов ещё далеко, а в неприёмные в больницу пускают только по спецпропускам, но я вполне обхожусь с помощью обыденных дензнаков. Охранник на въезде, медсестра в приёмном покое, охранник внутри корпуса – все молча признают пропускную способность цветных бумажек с изображением памятника первому русскому императору. Дверь в нейрохирургическое отделение закрыта, но окошко в верхней её части позволяет мне разглядеть орудующую шваброй санитарку, которая вчера любезно сопроводила меня до палаты, опустив в карман пару купюр номиналом поменьше. Мне повезло, что она здесь. Видимо, санитарки в этой больнице работают сутками через трое.
Стучу по стеклу, привлекая к себе внимание. Бабуля воровато оглядывается и шустро семенит к двери. Открывает замок, но меня не впускает, сама выкатывается на площадку.
– Погоди чуток, к твоей щас нельзя, доктор у ней. Накуролесили они с соседкой по палате сёдни ночью…
– Что случилось? – спрашиваю, нервно сглотнув.
– Да померещилось чего-то им, по бошкам стукнытым. Какой-то мужик, чи не мужик, с замотанной рожей вроде ломился к ним в палату. Убить де хотел. Твоя вскочила, дверь подпирать кинулась, да и свалилась без чувств. А вторая – тёртая вроде баба, в годах уже – схватила железяку и давай лупить по батарее. Всё отделение подняла и себе навредила: сосуд у ней в мозгу лопнул. А с твоей-то вроде обошлось всё. Капельницу ей поставили, психиатра вон позвали из другого отделения… Ты постой пока здесь, я впущу тебя, когда будет можно. Только ненадолго, нельзя ей теперь посетителей-то – чтоб не волновали.
Я жду – под нарастающее тревожное ощущение, что делать этого не стоит. Что вываливать сейчас на бедную девчонку своих крокодилов глупо и жестоко. Сейчас нужно звонить детективу, объяснять ему, что семейство Ткаченко безнадёжно отстало в забеге на почётное звание убийцы, и в первую очередь Павлу Фёдоровичу следует заняться окружением Лизы Рогалёвой. Нет, в первую очередь пусть посоветует, в какое агентство лучше образиться за телохранителем для временного инвалида – девочки, лежащей в больнице.
И всё-таки я стою и жду. Мне нужно увидеть Лизу. Не для того, чтобы смущать её безумными вопросами, нет. Тем более, что её нельзя волновать. Но я должна как-то дать ей понять, что верю в убийцу с забинтованной головой и играю на её стороне.
Бабка-конспираторша снова появляется в дверях, суёт мне синюю блузу и штаны технического персонала, поторапливает шёпотом, пока я одеваюсь, и, приложив к губам узловатый палец, втаскивает в коридор отделения. Здесь я получаю ведро со шваброй и, сопровождаемая напутственным жестом чешу мимо открытой процедурной и дежурного поста в сторону Лизиной палаты. У двери опускаю швабру в ведро, отжимаю тряпку, вхожу.
Она лежит под капельницей, спокойная и безучастная – видно, накачали чем-то сильнодействующим. Но, узнав в тётке со шваброй давешнюю посетительницу (или старую подругу?), распахивает глаза.
– Лиза, я хочу, чтобы ты знала: я верю, что ночью к вам в палату рвался убийца. И позабочусь, чтобы больше он не смог к тебе подобраться. Сегодня же найду человека, который будет охранять тебя здесь, в больнице. Не беспокойся ни о чём, выздоравливай. Обещаю тебе: мы поймаем этого маньяка.
Сегодня у меня своеобразный юбилей: уже месяц, как я в больнице. Теперь я единственная пациентка в палате, вторую койку занимает женщина-телохранитель, которую ко мне подселили восемь дней назад – под видом платной сиделки. С тех пор процесс моего выздоровления пошёл семимильными шагами. Лечащий врач сияет гордой улыбкой, а когда никто не видит, поглядывает на меня озадаченно. Видимо, пытается сообразить, в чём причина сказочных темпов исцеления.
Я могла бы ему подсказать, но делать этого не стану. Он не верит в охотящегося на меня убийцу и считает появление телохранителя в моей палате пустой блажью богатой дамочки, потакающей болезненным причудам его пациентки. А раз не верит, то и не поймёт, почему дамочкина блажь даёт такой мощный терапевтический эффект.
Богатая дамочка – это про Ксению. Она всю жизнь ухитряется поддерживать имидж легкомысленной беззаботной особы, чей единственный смысл в жизни – потакать собственным капризам. Как это ей удаётся, ума не приложу, потому что на самом деле Ксенька – человек слова, редких деловых качеств и поразительной душевной широты. Но подать себя она умудряется так, что никому не приходит в голову задуматься, зачем, к примеру, богатой дамочке брать под покровительство стукнутую башкой девицу, вся особенность которой заключается в том, что ей не повезло оказаться в одной машине с погибшей подругой дамочки. Чего тут думать? Такие вот у богатых бывают капризы. Спасибо, что дело ограничилось вселением в палату неприметной тётки, которая никому не мешает работать, а то ведь могли бы и кордебалет в больницу притащить.
Анна, моя "сиделка", и впрямь умеет быть невидимкой. Причина не только в том, что у неё заурядная внешность – русые волосы, неинтересная стрижка, невыразительные серые глаза, славянские скулы и нос, – но и в манере держаться. Она молчалива, способна часами оставться неподвижной, а двигается так бесшумно и плавно, что, если не наблюдать за ней специально, нипочём не заметишь. Иногда я даже забываю о том, что она рядом, хотя постоянно ощущаю благотворный эффект её присутствия. С ней мне не страшно.
Кроме того, Анна – живое напоминание о Ксении, забота которой даёт мне шанс не потерять подругу в моём новом воплощении. Лиза Рогалёва, беспомощно ожидающая убийцу, в которого никто не верит, безгранично благодарна незнакомой женщине, обеспечившей ей защиту и моральную поддержку. Ксения не может этого не понимать, а значит, её не удивят Лизины попытки сблизиться. Душевная же широта не позволит ей оттолкнуть девочку. А уж я постараюсь, чтобы мы подружились – вопреки датам рождения, которые проставлены у нас в паспортах. Ксенька никогда не придавала значения статусным фишкам. "Был бы человек хороший, а возраст, одежда, тату, занимаемая должность и социальное положение – вопрос сто тринадцатый".
Я так надеялась, что она приедет в минувшие выходные… Но напрасно. В последний раз Ксения появилась в больнице в то злополучное воскресенье, когда нас с Ириной Сергеевной, моей бывшей соседкой по палате, чуть не угробил зловещий призрак с забинтованной головой. Дай Бог скорейшего выздоровления и всех благ Ирине Сергеевне, чья смекалка нас спасла, но при этом дорого ей обошлась. Самое обидное, что в наше спасение, как и в призрака-убийцу, никто не поверил: все решили, что у нас случилась галлюцинация – одна на двоих. Все, кроме Ксении, мелькнувшей передо мной наутро мимолётным виденьем со шваброй. И пропавшей вот уже на девять дней.
Правда, меня дважды навестил нанятый ею сыщик – суровый парень лет тридцати пяти с внимательными доберманьими глазами. В первый раз он посидел у меня совсем немного, зато долго блуждал по корпусу, искал следы забинтованного призрака. Безуспешно. Во второй раз приезжал уже прицельно – расспросить меня о жизни и знакомствах Лизы. Пытал битых два с половиной часа, но всё равно ушёл неудовлетворённый. Напоследок просил ещё раз покопаться в памяти и подумать, у кого может быть мотив от меня (то есть от Лизы) избавиться.
Как будто без его советов я подумать не догадалась бы! Каждый день перебираю доставшиеся мне от Лизы воспоминания, ломаю и без того больную голову, гадая, кому помешала жить шестнадцатилетняя девчонка. Не богатая наследница, не роковая красавица, не шпионка, не шантажистка, не воровка, и вот уже год как не наркоманка.
Матери?
Тридцатишестилетняя Виталина поглощена устройством личной жизни и последние три года видит дочь хорошо если пару часов в неделю. После выписки из наркологической клиники Лизу поселили у бабушки с дедушкой, родителей отца, а до этого она два года жила с отцом и его новой семьёй. Как я ни напрягаю фантазию, не могу придумать, зачем бы Виталине нанимать для дочери убийцу. Не из-за того же, что Лиза ей дерзила и разбила её любимую вазочку три года назад?
Отцу?
Василий, видимо, наделал в прошлых жизнях кармических долгов, потому что в этой вкалывает с утра до ночи как проклятый, чтобы обеспечить семью. Врачи, массажисты, тренажёры, лекарства для сына-инвалида, помощница по хозяйству для жены, добровольно взявшей на себя функции круглосуточной сиделки при малыше, – всё это требует денег, причём немаленьких и постоянно. Не верю я, что человек, волокущий на себе такой воз ради сына и жены, вынашивает злодейские замыслы против дочери. Тем более, что смерть Лизы в этом раскладе ничего не изменит.
Жене отца?
Все душевные и физические силы Оксаны сосредоточены на больном сынишке. Если бы смерть его единокровной сестры могла как-то способствовать выздоровлению мальчика, я бы не сомневалась, где искать убийцу. А так – не вижу мотива. Температура отношений Лизы и Оксаны близка к комнатной. Не особенно греют, но и не требуют специальных усилий для сущестования.
Бабушкам-дедушкам?
Родители Виталины виделись с внучкой несколько раз в году – по праздникам и в дни рождения. Родители Василия после выхода на пенсию сами вызвались опекать Лизу: пригласили её к себе пожить, заботились, пытались наладить отношения, помочь в меру своих скромных возможностей в её изматывающей войне с наркозависимостью. Лиза, хоть и относилась к их внезапно проснувшейся родственной любви с настороженностью, эти усилия ценила, старалась не огорчать бабушку с дедушкой. В этой картинке тоже как будто нет места убийце.
Бывшим дружкам, втянувшим девочку в свои развлечениями с наркотой?
Лизины воспоминания о них двоятся. Один набор – наркотически окрашенный, яркий, феерический. Прекрасные юные лица, остроумные диалоги, смешные шутки, всеобщая любовь, сладостные объятия. Другой – депрессивный. Грязные подвалы, лестничные клетки, застарелая вонь мочи, бессмысленное ржание, слюнявые поцелуи, угреватая кожа нездорового оттенка, липкий пот, суетливые подёргивания… Мне неловко, я понимаю, что Лизе было бы мучительно стыдно делиться такими воспоминаниями, поэтому оба набора картинок пролистываю со всей возможной беглостью – только для того, чтобы выцепить потенциальный мотив убийства. Но его нет. Да и не способны почти утратившие связь с реальностью подростки ни на продумывание сложных схем, ни на (тем более) их воплощение.
Я почти завершила свою ежедневную умственную пробежку по кругу подозреваемых, когда мои традиционно бесплодные экзерсисы прервало появление Ксеньки. Она не входит – влетает в палату, вся какая-то встрёпанная и возбужденная. Кивает моей сиделке-телохранительнице в ответ на "здравствуйте", жестом останавливает моё приветственно-благодарственное лепетание.
– Я тоже рада вас видеть, Лиза. Извините за эту бурю и натиск, обязательно выберу время навестить вас без неприличной спешки. Но сегодня я к вам за информацией. Скажите, вам говорит о чём-нибудь фамилия Водопьянов?
Я уже открываю рот, чтобы сказать, что Водопьянов – герой-лётчик, спасавший героев-челюскинцев, но успеваю прикусить язык, сообразив, что вряд ли Ксения примчалась из другого города ко мне в больницу за сведениями, которые можно получить, набрав десять букв в строке любого поисковика. Это не вопрос на эрудицию, которой Лиза (будем откровенны) похвастать не могла, это справка о личном знакомстве девочки с кем-то, кто, возможно, причастен к покушениям. Стушевавшись под жадным, полным нетерпеливого ожидания, "терьерским" взглядом Ксеньки, опускаю глаза и мотаю головой.
– Сергей Игоревич Водопьянов. Подумайте, Лиза! – Ксения подлетает к стулу у моей кровати, плюхается, выхватывает из сумки смартфон, пробегается пальцами по экрану. – Вот, взгляните.
С фото смотрит куда-то в сторону нездорового вида мужик лет пятидесяти. Складчатое, точно морда шарпея, лицо, в склерах глаз – красные прожилки, на лысом черепе вмятина, как будто ему в младенчестве регулярно давили на темечко. Абсолютно незнакомая физиономия.
– Никогда прежде не видела этого человека, – говорю я твёрдо и вопросительно смотрю на (бывшую? будущую?) подругу.
Ксенька сдувается на глазах, как проткнутый воздушный шарик. Трёт виски, собирается с мыслями и с видимым усилием приступает к объяснениям:
– Вы ведь понимаете, Лиза, что распутывать наш клубок можно с двух концов. Один путь – отталкиваться от, так сказать, материальных следов, оставленных тем или теми, кто подстроил аварию и пытался добраться до вас здесь, в больнице. Этот путь долгий и трудоёмкий. Искать свидетелей, видевших КамАЗ, просмотреть тысячи снимков с дорожных видеокамер, обзвонить автосервисы, проверить здешний персонал, пациентов, их визитёров, отследить способы, которыми в ваш корпус мог проникнуть посторонний, – всё это требует массы времени и армии сыщиков. А у Павла, детектива, которого я наняла, маленькое агентство с полдюжиной сотрудников. Поэтому он взялся за дело с другого конца – занялся вашим окружением. Плюс заплатил нескольким людям из больничного персонала, через которых убийца может получить доступ к вам или сведениям о вас, с тем, чтобы эти люди известили его оперативников, дежурящих у больницы, если кто-то будет вами интересоваться.
Я мысленно ахаю, прикинув, в какую сумму обходится Ксении это "удовольствие", и предпринимаю слабую попытку протестовать, но она снова обрывает моё бормотание решительным жестом.
– Лиза, извините за откровенность, но с моей стороны это не благотворительность. Я не допущу, чтобы говнюк, вообразивший себя Господом Богом и распорядившийся, как мусором, жизнью моей подруги, остался безнаказанным. Всё, закрыли тему! Так вот, вчера тётушка из справочной сообщила оперативнику Павла, что кто-то звонил в больницу, интересовался состоянием Елизаветы Рогалёвой и именем её лечащего врача. Вчера же вечером вот этот господин – Ксения опять поколдовала над смартфоном и показала мне новое фото, на этот раз – узколицего мужчины лет сорока с породистой восточной внешностью, – занял пост у калитки, за которую выходит покурить народ из больницы, и подловил там медсестру из вашего отделения. К сожалению, оперативник застал лишь конец их разговора, поэтому услышал только взаимные слова благодарности. Зато он слышал другой разговор, который господин вёл со своим боссом по телефону из машины. Знаете, есть такие шпионские приспособления, которые позволяют считывать звук по колебаниям стекла?