Когда в ответ на магические формулы тихо зазвучала арфа и неясная тень показалась на занавеске, Панкратий не узнал Филлиды; ее глаза были закрыты, щеки бледны, губы сжаты, сложенные на груди руки в повязках давали особенное сходство с покойницей. Когда, открыв глаза и подняв слабо связанные руки, она остановилась, Панкратий, спросив позволения у заклинателя, обратился к ней, став на колени, так: «Ты ли тень Филлиды?»
— Я — сама Филлида, — раздалось в ответ.
— Прощаешь ли ты меня?
— Мы все водимся судьбою; ты не мог иначе поступать, как ты поступал.
— Ты охотно вернулась на землю?
— Я не могла не повиноваться заклятиям.
— Ты любишь меня?
— Я любила тебя.
— Ты видишь теперь мою любовь; я решился на страшное, может быть, преступное дело, вызывая тебя. Веришь ли ты мне, что я люблю тебя?
— Мертвую?
— Да. Можешь ли ты приблизиться ко мне? дать мне руку? отвечать на мои поцелуи? я согрею тебя и заставлю биться вновь твое сердце.
— Я могу подойти к тебе, дать руку, отвечать на твои поцелуи. Я пришла к тебе для этого.
Она сделала шаг к нему, бросившемуся навстречу; он не замечал, как ее руки были теплее его собственных, как билось ее сердце на почти замершем его сердце, как блестящи были глаза, смотрящие в его меркнувшие взоры. Филлида, отстранив его, сказала: «Я ревную тебя».
— К кому? — прошептал он, томясь.
— К живой Филлиде. Ее любил ты, терпишь меня.
— Ах, я не знаю, не спрашивай, одна ты, одна ты, тебя люблю!
Ничего не говорила больше Филлида, не отвечая на поцелуи и отстраняясь; наконец, когда он в отчаянии бросился на пол, плача, как мальчик и говоря: «Ты не любишь меня», Филлида медленно произнесла: «Ты сам не знаешь еще, что я сделала», и, подошед к нему, крепко обняла и стала сама страстно и сладко целовать его в губы. Сам усиливая нежность, он не заметил, как слабела девушка, и вдруг, воскликнув: «Филлида, что с тобой?», он выпустил ее из объятий, и она бесшумно упала к его ногам. Его не удивило, что руки ее были холодны, что сердце ее не билось, но молчанье, вдруг воцарившееся в покое, поразило его необъяснимым страхом. Он громко вскричал, и вошедшие рабы и заклинатель при свете факелов увидели девушку мертвою в погребальных спутанных одеждах и отброшенные повязки и венчик из тонких золотых листочков. Панкратий снова громко воскликнул, видя безжизненной только что отвечавшую на его ласки, и, пятясь к двери, в ужасе шептал: «Смотрите: трехнедельное тление на ее челе! о! о!».
Подошедший заклинатель сказал: «Срок, данный магией, прошел и снова смерть овладела на время возвращенной к жизни» — и дал знак рабам вынести труп бледной Филлиды, дочери Палемона.
Красавица Мирта жила одиноко в своем большом, богато убранном доме, окруженном целым лесом стройных пальм, кровавых амарантов и ярких олеандров… С террасы был виден бесконечный желтый Нил, Мемфис с его дворцами, храмами и множеством белых домов, как гнезда ласточек, лепившихся один около другого, дальше громоздкие пирамиды, отдыхающие около них караваны…
Отец и мать Мирты были христиане и умерли еще тогда, когда ей было всего два года.
Она их не помнила и любила, как мать, свою старуху-кормилицу — Кробиллу, у которой на руках она выросла.
Кробилла, которая тоже крестилась, о христианстве имела самое смутное понятие. Она знала о существовании Бога и искренне удивлялась, зачем Он послал на землю Своего Сына, Которого люди распяли на кресте за то, что Он проповедовал людям любовь и сострадание… Знала она, что Его звали Иисус.
Вот и все, чему научила старая Кробилла красавицу Мирту, которая с наслаждением слушала эти нехитрые рассказы.
Нередко по вечерам, сидя на террасе и любуясь на пурпурный закат, она мечтала о Нем, горячо сожалея, что не родилась раньте, что не могла слушать Его учения и последовать за Ним.
Мирта росла и расцветала, как пышный южный цветок. Весь город говорил о ее красоте и богатстве.
Кробилла научила ее подводить брови, белить лицо, румянить щеки…
Научила носить драгоценности, душить маслами волосы, холить свое тело…
Однажды, возвращаясь с прогулки, она видела какого-то человека, лежавшего на дороге. Он едва дышал…
— Ради всего святого, — вдруг услышала она, — дай мне пить… Я умираю от жажды…
Мирта побежала к фонтану и принесла амфору ключевой холодной воды.
— Я из Александрии, — выпив воды, сказал он, — я ушел оттуда, чтобы бросить прежнюю жизнь…
— Куда же ты идешь?
— В Фивы… Там я буду вдали от друзей, от удовольствий… В одиночестве я буду каяться в своих старых грехах, просить у Бога Его милостей… Он милосерд, Он простит меня… Мне еще далеко до того оазиса, который я избрал, а я уже измучился, устал… Дорога так тяжела… Воздух раскален, как ночь, нечем дышать…
— У меня недалеко дом, — приветливо сказала ему Мирта, — иди ко мне… Ты будешь желанным гостем… Под моею кровлею ты отдохнешь, наберешься сил, а потом уже пойдешь туда, куда ты избрал…
Тихо поднялся измученный путник и пошел рядом с молодой девушкой.
Кробилла удивленно посмотрела на пришельца, потом по приказанию Мирты принесла ему есть…
Когда же зашло солнце, Мирта пошла со своим гостем на террасу.
— Здесь прохладнее, чем в комнатах, сказала она, — здесь тебе будет лучше спать…
Красота Мирты разбудила в нем заснувшие было чувства… Заговорила страсть, зажглись желания…
— Мирта, Мирта, — страстно шептал он, целуя ее вуали, трепетавшие при малейшем дуновении ветерка.
Она молчала. Он неожиданно обнял ее, прижался всем телом к ее пышной груди. Дрожь пробежала по телу Мирты. Беспомощно откинула она назад голову, крепко обвила его своими руками и вместе с ним упала на разостланные на полу ковры.
Взошло солнце.
Поднялся измученный путник, с грустью смотря на красавицу Мирту.
— Надо идти, — сказал он, — но я не могу покинуть тебя… Твои поцелуи спалили меня… Позволь остаться у тебя… Тебе я буду молиться… Тебе служить… Я буду твоим рабом… Жестоко гнать меня из этого рая в пустыню…