Он хрипел и хватался руками за веревку, сжимавшую его горло, но это было бесполезно. Может, он уже передумал, но было поздно. А я… Что я? Я так и не двинулся с места, захваченный этим ужасным зрелищем. Мне уже доводилось видеть публичную казнь через повешение, но никогда — так близко.
Это продолжалось несколько минут, и, думаю, я поседел за эти минуты в свои двадцать три года, находясь от самоубийцы так близко. Одно дело, когда казнят какого–нибудь негодяя, зарезавшего семью за два шиллинга, другое — когда человек сам сводит счеты с жизнью. За что он осудил себя на смерть? Наконец мужчина на веревке перестал двигаться и издавать звуки, его лицо приобрело густой малиновый цвет, отливающий в черноту, наверное, из–за притока крови, и голова бессильно свесилась набок.
Я почувствовал облегчение оттого, что все наконец закончилось. И тут меня как молнией ударило! Я впервые подумал, в какую ужасную передрягу попал. Да мне никто не поверит, если я скажу, что не приложил руку к смерти этого типа! А если сейчас прибегут его домочадцы — жена, какие–нибудь слуги — и найдут меня в комнате с повешенным! Да запросто меня отправят на виселицу, и я спляшу в Тайберне тот же танец, что и этот бедняга! Я опустился на пол — ноги меня не держали — и съежился. Но часы отсчитывали минуту за минутой, а никто не появлялся. Треснул уголек в камине, взвыл ветер в переулке, напоминая о холоде и мраке, таящихся за окнами, мерно стучал маятник, и я вдруг подумал, что, скорее всего, в доме один, не считая покойника.
Я решился и встал, выглянул из своего убежища и робко выбрался наружу. Огонь в камине почти догорел, но лампа давала достаточно света, и я первым делом подобрал табакерку, которая подкатилась почти к моим ногам. Человек в вечернем костюме был совершенно точно мертв, а значит, подумал я, ему уже не понадобятся ни табакерка, ни другие ценные вещи. Да каждый бы так подумал на моем месте! Обойдя покойника кругом, я прошел в ту дверь, откуда он появился. Короткий коридор привел меня в кухню. Там я обнаружил уже нарезанный окорок, хлеб и несколько кусков холодного пирога и с радостью съел все это. Нет, нет, не съел. Я сожрал, втянул в себя еду и впервые за несколько дней почувствовал, как желудок удовлетворенно бурлит, принимая в себя богатство. Наконец я был сыт! Мысленно поблагодарив покойника за угощение, я порыскал по шкафам еще немного, нашел в буфете остаток окорока и полбутылки вина, увязал все это в салфетку и сунул за пазуху.
Затем я продолжил осмотр дома. Кроме кухни, в нем были еще спальня и кабинет. Сразу видать, покойник жил здесь один: нигде не было даже намека на женскую руку, да и вещичек дамских я не увидел. Даже прислуга, думаю, была приходящей. В кабинете я сразу нацелился на бюро. Инкрустированное перламутром, оно выглядело очень солидно и наверняка содержало внутри что–то ценное. С помощью кочерги я взломал его и несколько минут стоял, прислушиваясь: уж больно громко прозвучал треск ломающегося дерева в пустом доме. Но никто не прибежал на звук, так что я выдохнул с облегчением и приступил к изучению внутренностей бюро.
Бюро себя оправдало. Внутри я нашел почти пятьсот фунтов банковскими билетами, два десятка блестящих соверенов и золотой перстень с печаткой. Там было еще много бумаг, но я смог только прочитать, что это акции каких–то предприятий. Как бы то ни было, я вмиг почувствовал себя богачом. А кто бы не почувствовал! Я взял эти деньги без угрызений совести — покойнику они ни к чему, а наследников у него вроде бы нет, иначе он точно написал бы прощальное письмо, верно?
Бумаги я тоже прихватил: с такими–то деньжищами я легко мог нанять какого–нибудь адвоката, чтобы он разъяснил мне, что это такое и дорого ли стоит. В ящике письменного стола (его тоже пришлось слегка попортить) обнаружилось дорогое на вид портмоне, а в нем еще десять фунтов. Нет, покойник все же был богачом, раз у него везде припрятаны деньги. Я нагрузился добычей и прошел в спальню. Здесь мне впервые пришло в голову, что можно заимствовать что–то из одежды этого джентльмена, а то моя уже была ни на что не годна.
Словом, когда я собрался уходить, моей добычи хватило бы на новую честную и сытую жизнь даже без женитьбы. Но я раз решил — обязательно сделаю.
Перед выходом из дома я все продумал. Сложил вещички в огромный кофр, найденный в спальне, не забыл и серебро из гостиной, накинул на себя теплый плащ, в котором покойный, похоже, явился домой, так как одежда была еще влажной, замотался шарфом и надел новенький цилиндр вместо своей потертой шляпы. Теперь я выглядел точно как богатый джентльмен. Пора было убираться. На улице меж тем началась настоящая буря, снег бросало в окна, стекла дрожали, ветер выл, как проклятая душа. Но делать нечего — я не мог дольше задерживаться в этом доме, нужно было уносить ноги. Перед тем как уйти, я вернулся в гостиную. Огонь в камине погас окончательно, а больше ничего не изменилось. Покойник укоризненно смотрел на меня выпученными глазами, склонив голову набок. При жизни это был видный мужчина, но теперь его ухоженные усы оказались испачканы кровью из носа, и выглядел он жалко. Я подумал, что должен все–таки выполнить свой долг перед покойным, достал из его же портмоне два банковских билета по фунту и положил на пол. Этого вполне должно было хватить на скромные похороны.
Теперь ничто не мешало мне как можно скорее покинуть дом, несмотря на то, что за окном бесновалась буря и стояла глухая ночь. И тут я впервые задумался над тем, где здесь выход. Лезть обратно в окно не хотелось, да и зачем, если можно просто выйти через дверь, как порядочный человек. Тот джентльмен же зашел, верно, значит, где–то должна быть дверь. Я припомнил, что рядом с окном находилось еще одно, заложенное кирпичом, а вот двери не было. А в доме напротив дверь, как и положено, располагалась между окнами.
Как бы то ни было, выход следовало найти. Я прошел в заднюю часть дома и там, в каком–то закутке возле кухни, нашел то, что искал. Вот уж чего не ожидал — что придется выметаться отсюда через черный ход, другого–то нет. Черный ход вывел меня в совершенно другое место — на широкую улицу с нарядными домами, богаче и красивее той, с которой я сбежал. Хотелось побыстрее убраться куда угодно, только подальше отсюда, но я шел широким вальяжным шагом, заставляя себя не торопиться, и все время сдерживая порыв оглянуться. Только теперь до меня дошло, из какой передряги я благополучно выпутался. Во рту пересохло, сердце билось как колокол. Пройдя почти до перекрестка, я немного успокоился и принялся обдумывать, как быть дальше.
На этой улице шанс повстречать полицейского констебля был куда выше, так что лучше было бы взять кэб и поскорее убраться оттуда. Словно прочитав мои мысли, из–за угла вывернул кэбмен, и, обманутый моим богатым плащом и блестящим цилиндром, лихо затормозил возле меня. Этого–то мне было и надо.
— В гостиницу, — пробормотал я, торопливо забираясь внутрь.
Кэбмен не стал спрашивать, в какую. Сразу видно опытного человека: он подсчитал стоимость моего наряда до пенса и уже через несколько минут привез меня в отель.
Дальше все пошло как по маслу. Переночевав и окончательно преобразившись в джентльмена при помощи заимствованных у покойника крахмальных рубашек и приличных брюк, я поехал на вокзал и покатил в поезде в Бат. Даже зимой там можно встретить немало вдовушек, которые не прочь познакомиться с любезным молодым джентльменом вроде меня. Там я и повстречал будущую миссис Ларкинс. Она принесла мне тысячу фунтов в год, и уже три года мы живем душа в душу.
Но есть одна вещь, которая мучает меня до сих пор, мистер Дойль. Все вещи этого покойника, которого я до их пор поминаю как своего благодетеля, были помечены буквами Л. А., так что мне даже не пришлось продавать его рубашки и прочие вещички, потому что я‑то сам Артур Ларкинс. И миссис Ларкинс не заподозрила до сих пор, что вещички–то не мои. Но вот сам покойник… Я в следующие дни просматривал все газеты, надеясь найти упоминание о самоубийце, ведь о таких вещах обязательно сообщают, тем более что покойник–то был джентльменом, а не так себе голь перекатная. Конечно, я не знаю его имени, но уж смог бы найти по первым буквам имени — не так много джентльменов кончает самоубийством. Но ничего не нашел, ни буковки. Через месяц, когда дело с моей вдовушкой было уже почти слажено, я отлучился на недельку — «уладить дела», как я сказал.
В действительности–то я поехал искать тот переулок. Я хорошо запомнил название гостиницы — «Львы и куропатки» — и улицу, на которую вывела меня дверь черного хода, но с домом пришлось помучиться. Эта улица, Нью–Аппер–стрит, как я говорил, была чрезвычайно приличной, и никакие двери черного хода на нее выходить просто не могли. Я прошел ее всю, но так и не смог найти место, из которого вынырнул в тот памятный вечер.
Тогда я направился на площадь, с которой в тот декабрьский вечер свернул в переулок. Я ее нашел–то с трудом, а переулок — с третьего раза. Да, вот здесь я плелся, ежась и пряча руки поглубже в карманы заплатанного сюртука, мимо этого особнячка, где окна только на втором этаже, мимо этой двери со сломанным дверным молотком. Наверное, местные жители проглядели все глаза, пялясь на хорошо одетого молодого джентльмена, который, посвистывая, прогуливается в грязном переулке.
Место я нашел совершенно случайно, когда собирался уже уходить. Повернулся направо — и вот передо мной знакомый закоулок, а вот два домишки — один напротив другого. Ох ты, меня как кипятком оплеснуло. Я подошел поближе, изображая скучающего франта в поисках развлечений.
В прошлый раз я был здесь вьюжным вечером, сейчас же часы едва отбили полдень, но я узнал этот дом. На этот раз ставни были не только закрыты, но и забиты досками, и дом напоминал дряхлого старика, еле тянущего лямку жизни. Я попытался заглянуть в щель между досками, но там было темно. Кстати, двери точно не было — только два оконных проема, один из которых давно заложен кирпичом. Здесь явно никто не жил. В надежде узнать хоть что–то, я отошел к дому напротив, такому же угрюмому и почерневшему, и обнаружил, что закрытые ставни и дверь также заколочены досками.
Похоже, я здесь был единственным живым человеком. Мне сделалось неприятно, и я торопливо пошел обратно через тихий переулок, удивляясь, что не вижу ни детей, ни мелких торговцев, шныряющих повсюду, ни бродячих собак и кошек. В прошлый раз их разогнала по углам вьюга и холод, а сейчас–то где они? Как будто все вымерли. Рассуждая так про себя, я с огромным облегчением увидел старичка, медленно шаркающего по грязной мостовой к небольшому дому, стоящему у самого поворота на площадь. Старичок тащил плетеную корзинку, ворча что–то себе под нос. Я еще думал, как половчее завести с ним разговор, но тут он поскользнулся, и из корзинки во все стороны покатились куски угля. Наверное, он покупает его у мальчишек, ворующих уголь с барж. Я подошел поближе и помог старику собрать их.
— Благослови вас господь, сэр, — сказал он дрожащим старческим голосом.
Я не упустил случая завести с ним беседу. Пришлось соврать, конечно, про старого дядюшку, который мне что–то там велел разузнать, но какая старику–то разница, верно? Он выпрямился насколько мог и посмотрел на меня так пристально, что я даже испугался, что старый хрыч все про меня знает, и сказал:
— Вы что–то путаете, сэр. Или дядюшка ваш почтенный напутал.
Я принялся горячо возражать, напирая на то, что Пэддинг–бэг–лейн здесь один (я увидел табличку на самом первом и самом приличном доме), а значит, я не мог ошибиться.
— Ну имя–то вы мне можете сказать, — наконец проговорил он, явно раздраженный моей настойчивостью. — Коли ищете человека, главное — имя.
— Не могу вам сказать, только первые буквы имени и фамилии. Это Л и А.
— Уж не Лайон ли Андерсон? — наконец проговорил он дрожащим голосом. Я, разумеется, этого не знал, но на всякий случай скорчил гримасу, словно он меня раскусил.
— Ну, молодой человек, — старичок покачал головой, — дядюшка ваш не особо торопился, как я погляжу, разузнать о старом друге. Ведь Андерсон–то лет тридцать пять как повесился!
Вот здесь я разинул рот совершенно искренне. И даже стал заикаться.
Старичок был очень доволен тем, как я спал с лица, он оживился и даже вроде бы помолодел.
— Да как же мне не знать, когда я сам его из петли вынимал! У меня как раз второй сынишка родился, а тут нате вам новость. Матушка с женой меня и послали подмогнуть. Точно, он и жил через три дома и направо повернуть, словно в алькове.
— Тридцать пять лет? — наконец выговорил я.
— Ну, — с удовольствием проговорил старичок. — Вот это была новость так новость, посмотреть на дом приходили со всей округи.
— А известно, отчего он вдруг повесился? — меня этот вопрос мучал с того самого момента, как покойник накинул веревку на крюк.
— Кто ж его знает… Говорят, в доме было все вверх дном перевернуто, словно искали что. Так может, он и не сам руки на себя наложил. Были сомнения, потому похоронили его как положено, на церковной земле.
— Так он был богатым? — продолжал я наседать.
— После него в доме нашли, говорят, семь тысяч фунтов, — сказал старик шепотом. — Это ж надо, целых семь тысяч! Была бы у меня половина этих денег, я бы жил в свое удовольствие, да, сэр!
Этим он меня добил, я буркнул «До свидания» и был таков.
Тридцать пять лет… Семь тысяч фунтов… Я не знал, что меня больше изумило. Как такое могло быть? Нет, старикашка напутал, точно напутал. Так я тогда думал. Но он же сказал, что этого Андерсона похоронили в освященной земле, значит, должны были остаться какие–то записи в церковных книгах. И я пошел разыскивать местного пастора. Всю дорогу меня терзали сожаления о ненайденных семи тысячах.
Пастор оказался ненамного старше меня и служил в приходе недавно, так что сам рассказать ничего не мог. Но он за несколько шиллингов, внесенных на нужды прихода, разрешил мне посмотреть церковные книги и даже сам помог в них рыться. Пыли я наглотался на всю оставшуюся жизнь, но дело того стоило: мы нашли этого проклятого Лайона Андерсона. Как и говорил старикашка, тридцать пять лет и один месяц назад.
И с тех пор я не знаю, что и думать. Каждый год, в декабре, я езжу в этот переулок и брожу, пока зубы не начинают стучать. Может быть, мне еще раз повезет, и я найду–таки эти проклятые семь тысяч. Как вы думаете, сэр Артур?
Звонок телефона поднял меня в шесть утра. Шеф был на удивление добр и покладист. Заинтриговал новой работой: «C таким никто еще не сталкивался, а ты лучший, Вася! Ну и премия с меня в двойном размере. Главное, чтобы заказчик остался доволен!» Директор обещал суточные и билеты в течение получаса, мне же осталась малость — только собраться и дождаться такси. Проглотив утреннюю порцию кофе, я кое–как разлепил глаза и спустился вниз. И вот я в городе–призраке. Появился он совсем недавно и чем–то напоминал декорацию к фильму о семейке Адамсов. Мрачные улицы, угрюмые дома, ветер гонит листья, воду и мусор по мостовой. Как ни странно, не было выбитых стекол, да и перрон просто сверкал чистотой. Вот только проводник смотрел на город с опаской и поеживался, несмотря на теплый летний вечер. А потом к нам подошел маленький, кругленький и весьма мрачный субъект в кожаной кепке, надвинутой почти на нос, и, выяснив мою фамилию, бросил:
— Господин градоначальник ждет.