Тут Витя очухался, схватил меня за плечи и затолкал на склад. Там дышать было полегче — двери не прямо вот герметичные, но дым почти не просачивался. Вентиляция отдельная, что ли? Не до вопросов мне было, понял только, что здесь мы какое–то время отсидеться сможем. Ну, если перекрытие на голову не рухнет.
Вить, говорю, что там могло взорваться–то? Или это диверсанты?
А он чуть не плачет: какие диверсанты, откуда им взяться? Сами что–то намудрили или оставили на выходные… ну и вот. Может, температурный режим не тот, может, еще что, оно и бабахнуло. И если дальше пойдет, то хана нашему институту и нам с ним вместе. А потом — и всему району, потому что пока сообразят, в чем дело, пока спецвойска пригонят, пока начнут эвакуацию… А у нас через дорогу НИИ вирусологии, между прочим! И там тоже не лекарство от насморка ищут (хотя лучше бы его). А чуть подальше — еще парочка НИИ посекретнее нашего…
Мне даже как–то поплохело, но это, наверно, от дыма, воняло им все–таки.
Ты б вот, Колька, наверно, сразу начал домой названивать, чтобы драпали куда подальше, а у нас, повторяю, не было мобильных. И городского телефона на складе тоже не было, а по вертушке Витя уж попробовал звонить — не отвечал никто. И куда удирать? Поди знай, в какую сторону облако понесет!
И тут сирена замолкла. Мы с Витей переглянулись, подумали, что обойдется… и тут свет погас.
Я ему говорю, наверно, обесточили, чтоб не замкнуло где–нибудь, но сам себе не верю. За стенкой какой–то грохот и треск слышно, а я на пожаре в своей деревне бывал, помнил этот звук. Здание института–то старое, перекрытия деревянные, а раз так, то сложится он прямо нам на головы. И жди, пока откопают. Если откопают, да.
Слышу, Витя скулит, страшно ему. Мне тоже страшно, но я все–таки постарше буду. Вспомнил, что вроде бы видел на одном стеллаже керосинку и еще удивился — на кой она здесь?
Витя еще эту лампу туда–сюда переставлял, когда мы его ящик на место громоздили, и ворчал, мол, опять Полозков опыты ставил прямо на складе, ведь попадется когда–нибудь… Но я это мимо ушей пропустил, подумал только, что теперь знаю, кому за нарушение правил пожарной безопасности надо втык сделать. Огнетушитель–то на месте, но всё равно… Полозков — это тоже из Витиной лаборатории парень был, вроде серьезный такой с виду, в очках, а туда же!
Я тогда курил много (на это Надюша тоже ругалась), спички всегда при себе были. Ну я коробок достал, зачиркал, Витя спрашивает — Ильич, ты сдурел? А я ему — да хоть покурить перед смертью! Он и поверил, что я всерьез, заревел по–настоящему…
Лампа на месте оказалась, я ее взял, подумал еще — что, если керосина–то нет? Спичек надолго не хватит, а в темноте совсем паршиво! Но нет, кое–как зажег я эту древность — у нас в деревне похожая была, но поновее, а эта прямо в музей просилась. Увесистая такая, вроде даже с узорами — я на ощупь чувствовал. Правда, огонек вышел тусклый, будто кислорода не хватало… или просто стекло пыльное и мутное было? Я и пару трещин разглядел, удивился еще — толстое–то какое…
Но дышать и впрямь тяжелее стало. Глупость, конечно, склад не такой уж маленький, не могли мы с Витей весь воздух выдышать за несколько минут! Показалось, наверно.
Я так и сказал, и тут за дверью грохнуло. И сама дверь затрещала. Витя к ней подобрался, повернулся — я его еле рассмотрел, света не хватало — и говорит, мол, Ильич, всё. Перекрытие рухнуло, дверь долго не продержится. А как и она рухнет, мы тут преотлично закоптимся. Шутил, значит, хоть морда лица вся в слезах была, как у девчонки.
А я как оцепенел. Помню, думал только: как же так–то? Я вот помру… а Надюша будет думать, что я с дружками загулял, водку пьянствую. Злиться будет, к утру переживать начнет, а ей нельзя, она ж беременная, потому на меня и ворчит всё время. И Танюха только в пятый класс пошла, как же она без папки–то? То есть если я просто помру, это еще ладно, им пенсию по потере кормильца дадут, но… Их же тоже накроет, мы совсем рядом с институтом живем!
Сижу так на ящике, молчу, вроде бы молиться надо — а я атеист. Говорят, правда, в такие минуты даже атеисты живо уверуют, а я вот нет. Да и все равно я ни одной молитвы не знал, а и знал бы — все равно понимал, что чудес не бывает.
Помню, держу эту керосинку, смотрю, как огонек захлебывается, стекло машинально рукавом протираю и думаю: «Только бы этого не было, совсем не было, не ходил бы я на этот склад, и третий корпус цел остался, и…»
А потом ничего не помню.
Очнулся от того, что Витя меня тормошит и смеется, мол, Ильич, иди домой, что ты тут спать пристроился. Или с женой поссорился?
Огляделся — а я наверху, не на складе. Сижу в уголке на стуле, приуснул, вот мне и привиделось невесть что.
Посмеялись с Витей, пошли к дежурному. Я спрашиваю: тебе ничего не надо на склад занести? Он удивился, говорит, нет. И кивает, мол, авоську свою не забудь. Что, говорит, там у тебя, кирпичи, что ли?
Ну, Витя ключи сдал, расписался, на проходной мы отметились да пошли по домам. Я с Надюшей помирился, всё чин–чинарём, только ночь не спал — слушал, не завоет ли сирена.
Завыла. Ненадолго. И институт оцепили. Потом сказали, проводку замкнуло во втором корпусе, в кладовке. Обошлось, только она и выгорела.
Вот так, друг Колька. Хочешь верь, хочешь нет, а только это я устроил. Не стану говорить — город спас, может, всё и обошлось бы. Но сам уж точно спасся, и Витя заодно.
Как — сам догадаешься. Скажу только, что никакой авоськи у меня с собой не было. Обычно брал — мало ли, что в магазине выкинут, не в руках же нести, а в тот день не взял. Накануне принес кое–чего, а разбирать не стал, потому как поругались мы. Так что по карманам только пропуск, деньги да сигареты со спичками были.
Но — оказалась вот в руках. А в ней — керосинка. Та самая, в позавчерашнюю газету обернутая.
И на охране не обратили внимания, что я какую–то здоровую штуковину выношу, хотя тогда Петренко дежурил, а у него не проскочишь! И память отменная — наверняка подметил бы, что пришел я безо всякой авоськи. Нет, даже не взглянул… Витя — тот мне сказал об авоське, да и забыл тут же. Мы до трамвайной остановки рядом шли, и больше он об этом не вспоминал. Задумался, наверно, о своих экспериментах…
Он на трамвай сел, а я решил пройтись и подумать — чего там идти–то, три остановки. Если через парк у стадиона срезать, так вообще рукой подать.
Ну, вот, шёл я, курил и думал о тех Витиных словах. О «сказку сделать былью». Что–то ведь он такое изобретал, и Полозков тоже, в одной группе ведь работали!
Только лампа–то тут с какого бока? Какие опыты с ней этот Полозков мог ставить?
А потом я вспомнил сказки, которые Танюхе читал. Самому–то мне в детстве не особенно много рассказывали, не до сказок было, так что я вроде дочке всякие книжки покупал, но и сам нос в них совал — интересно же. Ну вот, было там про всяких… исполнителей желаний. Что Хоттабыч (ты, может, и не слышал даже), что прочие джинны — кто из кувшина, кто из лампы. И чтоб этого джинна вызвать и загадать ему желание, лампу надо потереть. А я ведь как раз стекло–то протирал, когда думал — вот бы время вспять повернуть, — вот и…
Конечно, это у меня не сразу в голове сложилось. Пишу я гладко, а тогда не один день думал, курил, как паровоз, Надюша меня на кухню ночевать выгоняла, так от меня табачищем несло.
И вроде бы гладко получается, только и непонятного много. Почему Полозков, если Вите верить, с этой лампой возился, но ничего у него не вышло? Или вышло, но Витя об этом не знал? Не зря же Полозков тайком этим занимался, не хотел, наверно, чтобы кто–то раньше времени о его опытах узнал.
Откуда лампа взялась? Может, из тех ящиков? Я ее потом получше рассмотрел — не с наших заводов точно, у нас таких не делали. Но почему керосиновая–то? Немцы, может, до чего–то додумались и исхитрились джинна в нее пересадить из кувшина? А зачем?
Одни вопросы, а ответов нет. Я, помню, так измучился, что ночью взялся лампу тереть — думал, вдруг джинн вылезет, вот я у него и спрошу, что за дела такие творятся. Нет, не вылез. И гадай — то ли желание одно–единственное было (хотя вроде как обычно три полагается), то ли дело вовсе не в сказках. Может, этой истории какое–то научное объяснение имеется!
Лампы, кстати, так и не хватились. Даже Полозков ни о чем таком не вспоминал, хотя в подвал шастать продолжал, я нарочно внимание обратил. Оно, конечно, в ящиках и другие лампы быть могли, кто его знает… Но у нас же инвентаризация проходила, как полагается, и опять ничего, будто и не было никогда этой единицы хранения. Обычно, если чего не досчитаются (да хоть ведра), и то шум подымут, а тут — тишина. Впору поверить, что и впрямь волшебство виновато.
Так и осталась лампа при мне. Я, правда, опасался, как бы Надюша ее не выкинула — ворчала всё, мол, зачем эту рухлядь в дом притащил, и так развернуться негде… Но ничего, отыскал местечко, ящиком с инструментами задвинул, чтобы глаза не мозолила, и ладно.
Доставал я ее с тех пор дважды: один раз, когда переезжали, а второй… Тогда у невестки, бабушки твоей, рак нашли. Сказали, не выживет. Мы с Андрюхой и Танюхиным мужем всех на уши поставили, все связи подняли, к лучшим врачам пробивались — те только руками разводили.
Помню, сидели с ними на кухне, горькую пили, потому как больше ничего не оставалось. И меня, видно, с пьяных глаз, как под руку кто толкнул — пошел, достал лампу, в сортире заперся, вроде как покурить, да и зажег ее. Стекло совсем запылилось, я его протирал–протирал, а сам думал — двое детей ведь сиротами останутся. Мы все поможем, не бросим, ясное дело, но без мамки–то им каково придется? И Андрюхе — очень он свою Маринку любит…
Те же самые светила потом только руками разводили: случаются и в медицине чудеса, сила воли побеждает болезни, всё такое. Сам спроси ее или деда, как оно было. Я же думаю, что это я второе желание использовал.
А лампу я тебе оставлю. Мне уже ничего не нужно, а вдруг тебе пригодится, в наши–то времена? Говорят же в сказках, что когда такие лампы хозяина меняют, то он заново может желания загадывать? Ну вот. Может, это и неправда, и желание осталось только одно, так что ты уж не балуйся с лампой.
Верю, что ты поймешь, когда по–настоящему нужно будет фитиль поджечь. Керосин только проверь и стекло как следует протри. И не забывай прадеда.
Ильич
(запись, найденная в смартфоне из невостребованной посылки, отправленной без обратного адреса)
Пришелиц сказал что я на карабле. Живу я тут тепер. Сказал висти нивник. Эта нада для планеты. Чтоп спасти. Мне трудна писат. Забыл. Пришелиц сказал ничиво. Вспомниш. Надели шапку с усами и я вспомнил. Даже понил как эта делать кнопками на смарфони. Надо писать. Пра то как папал. Все пра сибя все вакрук.