— Сама ты корова, — Юля достает изо рта жвачку и демонстративно прилепляет ее к столу. Нонна отлепляет и бросает ее в пепельницу.
— Я мать. Я должна быть рядом, помогать…
— Да он сам тебе уже должен помогать.
— Вот роди ребенка, и я на тебя посмотрю…
— А, для того, чтобы ты злорадствовала, да? Ненавижу детей, — Юлька морщится и решает привлечь Соню к спору о жизненных ценностях: — А я знаю, почему она с Мишкой так носится.
Соня корчит ужасные рожи, только чтобы Юля заткнулась, но ту уже несет.
— И почему же? — угрожающе спрашивает Нонна.
Но Юля по-прежнему обращается к Соне. Она точно знает, что так скорее уколет подругу:
— Да она в Мишке своего мужа сбежавшего видит! Этого своего инженера человеческих душ. Первый раз вижу, чтобы в человеке сочетались карьерист и бабник.
Нонна пожимает плечами. Скандала не получается.
— Что, разве не так? — настаивает Юля, решившая, видимо, выяснить этот вопрос раз и навсегда.
Нонна обстоятельно растолковывает:
— Вот Америку открыла. Многие карьеристы — бабники, это им как раз в работе помогает.
— То-то же.
Соня устала слушать их перепалку, к тому же она съела уже два жирных пирожных и почувствовала, что ее тошнит:
— Не ссорьтесь, девочки! На самом деле мне тоже надо торопиться, а то мой благоверный меня на горох поставит. Он какую-то новую передачу затеял. Я ему нужна.
— Горох перебирать? — осторожно поинтересовалась Нонна.
Ну что ей ответить? Что не так-то она ему и нужна, что лежит он сейчас на разобранном, а по всей видимости, не убранном с утра диване и щелкает пультом, перескакивая с канала на канал. И что на его лице с тонкими, как будто траченными молью, чертами отражаются только разноцветные блики чужих фильмов и передач. А когда она выходила за него два года назад, казалось — отражается недюжинный интеллект и свет будущей славы. Каким-то образом он умудрился заверить Соню, что вот-вот снимет гениальный фильм и прославится, а она, дуреха, поверила и ждала. А сейчас она зуб дает, а также руку на отсечение может предложить, что он прикладывается к бутылке пива и плюется в телевизор. На полу еще пара бутылок и одна уже пустая, рядом с мемуарами Кокто и фотоальбомом Лени Рифеншталь. И что самое гадкое, об этом знают и Юля, и Нонна. Но Юлька продолжает бушевать:
— Горох! На твоем месте я бы этот горох затолкала в его вислый зад.
— Спокойнее, — Нонна, как обычно в конфликтных ситуациях, выступает миротворицей.
— Спокойнее… — ворчит Юля. — Спокойнее.
— Да чего это ты разбушевалась сегодня? — удивляется Соня.
— Сама ты корова, — Юля достает изо рта жвачку и демонстративно прилепляет ее к столу. Нонна отлепляет и бросает ее в пепельницу.
— Я мать. Я должна быть рядом, помогать…
— Да он сам тебе уже должен помогать.
— Вот роди ребенка, и я на тебя посмотрю…
— А, для того, чтобы ты злорадствовала, да? Ненавижу детей, — Юлька морщится и решает привлечь Соню к спору о жизненных ценностях: — А я знаю, почему она с Мишкой так носится.
Соня корчит ужасные рожи, только чтобы Юля заткнулась, но ту уже несет.
— И почему же? — угрожающе спрашивает Нонна.
Но Юля по-прежнему обращается к Соне. Она точно знает, что так скорее уколет подругу:
— Да она в Мишке своего мужа сбежавшего видит! Этого своего инженера человеческих душ. Первый раз вижу, чтобы в человеке сочетались карьерист и бабник.
Нонна пожимает плечами. Скандала не получается.
— Что, разве не так? — настаивает Юля, решившая, видимо, выяснить этот вопрос раз и навсегда.
Нонна обстоятельно растолковывает:
— Вот Америку открыла. Многие карьеристы — бабники, это им как раз в работе помогает.
— То-то же.
Соня устала слушать их перепалку, к тому же она съела уже два жирных пирожных и почувствовала, что ее тошнит:
— Не ссорьтесь, девочки! На самом деле мне тоже надо торопиться, а то мой благоверный меня на горох поставит. Он какую-то новую передачу затеял. Я ему нужна.
— Горох перебирать? — осторожно поинтересовалась Нонна.
Ну что ей ответить? Что не так-то она ему и нужна, что лежит он сейчас на разобранном, а по всей видимости, не убранном с утра диване и щелкает пультом, перескакивая с канала на канал. И что на его лице с тонкими, как будто траченными молью, чертами отражаются только разноцветные блики чужих фильмов и передач. А когда она выходила за него два года назад, казалось — отражается недюжинный интеллект и свет будущей славы. Каким-то образом он умудрился заверить Соню, что вот-вот снимет гениальный фильм и прославится, а она, дуреха, поверила и ждала. А сейчас она зуб дает, а также руку на отсечение может предложить, что он прикладывается к бутылке пива и плюется в телевизор. На полу еще пара бутылок и одна уже пустая, рядом с мемуарами Кокто и фотоальбомом Лени Рифеншталь. И что самое гадкое, об этом знают и Юля, и Нонна. Но Юлька продолжает бушевать:
— Горох! На твоем месте я бы этот горох затолкала в его вислый зад.
— Спокойнее, — Нонна, как обычно в конфликтных ситуациях, выступает миротворицей.
— Спокойнее… — ворчит Юля. — Спокойнее.
— Да чего это ты разбушевалась сегодня? — удивляется Соня.