— У нее приступ феминизма, — объясняет Нонна. — Мужчин проклинает.
— Нет, а почему он ее контролирует? Деньги в дом приносит она. Работу этому кудеснику голубого экрана ищет она. Да еще и родственников всех содержит.
На протяжении Юлиной тирады Соня загибает пальцы, фиксируя свои достоинства.
— И приступ правдивости, — замечает она, кивая.
Нонна нацелилась было на Сонькино пирожное, но решила сначала прекратить диспут:
— Я только хотела тебе напомнить, что мать, отец, дети, мужья — это не родственники, это родные и близкие. Очень близкие люди…
А Юлька сама неожиданным образом заканчивает пререкания:
— Ну, поскольку моя близкая мамочка довольно далеко, в маленьком северном городке Торонто, то, значит, вы мои близкие.
— Это что-то новенькое, — цокает языком Соня.
Нонна кивает:
— И приступ любви к ближним…
— Дуры. Меня завтра с работы уволят, а они все языками чешут. Готовьтесь содержать…
— Тебя содержать нетрудно — одна маковая росинка в день и пару зернышек.
— Не уволят. Блин! Ничего не слышу от этой музыки, — Соня ищет взглядом кого-нибудь из официантов: — Девочки, нельзя эту музыку потише сделать, а то мы оглохнем тут? — и снова уверяет подругу: — За эти гроши где они найдут еще одну такую идиотку.
— Да, не для всех работа — хобби.
Нонна одобрительно кивает:
— Самокритично. Воропаев твой на тебе столько денег сделал, столько твоих идей украл, что, если бы за плагиат сроки давали, он бы с пожизненного не вышел. «Ваша кожа — ваша одежда» — это же твоя идея.
Юля мрачно покусывает серьгу в губе.
— Моя…
Соня отодвигает тарелку с надкушенным пирожным.
— Я интервью с ним читала в «Космополитене». У заказчика в сортире нашла — не иначе, как его жена почитывает. И там черным по белому Воропаев говорит, что всю жизнь мечтал разработать ткань из тисненой кожи, такую, чтобы сливалась с женским телом и чтобы непонятно было, на что нанесена татуировка или рисунок — то ли на платье, то ли на плечи. Это же твоя идея! Помнишь, мы еще когда этим забавлялись? Ты нас чулками обматывала и разрисовывала.
— Да, сволочь он, — соглашается Юлька. — Мать мою обобрал: говорит, вложи, Лариса, деньги в меня, и твоя дочь станет звездой моего модного дома. Мамаше-то что, она башли ему кинула и в Канаду свою — шнырк, а я сто лет на него ишачу, — она безнадежно машет рукой. — Ай, ладно… А у тебя как с работой?
— У нее приступ феминизма, — объясняет Нонна. — Мужчин проклинает.
— Нет, а почему он ее контролирует? Деньги в дом приносит она. Работу этому кудеснику голубого экрана ищет она. Да еще и родственников всех содержит.
На протяжении Юлиной тирады Соня загибает пальцы, фиксируя свои достоинства.
— И приступ правдивости, — замечает она, кивая.
Нонна нацелилась было на Сонькино пирожное, но решила сначала прекратить диспут:
— Я только хотела тебе напомнить, что мать, отец, дети, мужья — это не родственники, это родные и близкие. Очень близкие люди…
А Юлька сама неожиданным образом заканчивает пререкания:
— Ну, поскольку моя близкая мамочка довольно далеко, в маленьком северном городке Торонто, то, значит, вы мои близкие.
— Это что-то новенькое, — цокает языком Соня.
Нонна кивает:
— И приступ любви к ближним…
— Дуры. Меня завтра с работы уволят, а они все языками чешут. Готовьтесь содержать…
— Тебя содержать нетрудно — одна маковая росинка в день и пару зернышек.
— Не уволят. Блин! Ничего не слышу от этой музыки, — Соня ищет взглядом кого-нибудь из официантов: — Девочки, нельзя эту музыку потише сделать, а то мы оглохнем тут? — и снова уверяет подругу: — За эти гроши где они найдут еще одну такую идиотку.
— Да, не для всех работа — хобби.
Нонна одобрительно кивает:
— Самокритично. Воропаев твой на тебе столько денег сделал, столько твоих идей украл, что, если бы за плагиат сроки давали, он бы с пожизненного не вышел. «Ваша кожа — ваша одежда» — это же твоя идея.
Юля мрачно покусывает серьгу в губе.
— Моя…
Соня отодвигает тарелку с надкушенным пирожным.
— Я интервью с ним читала в «Космополитене». У заказчика в сортире нашла — не иначе, как его жена почитывает. И там черным по белому Воропаев говорит, что всю жизнь мечтал разработать ткань из тисненой кожи, такую, чтобы сливалась с женским телом и чтобы непонятно было, на что нанесена татуировка или рисунок — то ли на платье, то ли на плечи. Это же твоя идея! Помнишь, мы еще когда этим забавлялись? Ты нас чулками обматывала и разрисовывала.
— Да, сволочь он, — соглашается Юлька. — Мать мою обобрал: говорит, вложи, Лариса, деньги в меня, и твоя дочь станет звездой моего модного дома. Мамаше-то что, она башли ему кинула и в Канаду свою — шнырк, а я сто лет на него ишачу, — она безнадежно машет рукой. — Ай, ладно… А у тебя как с работой?