— Ожу, анун фо ти ика, ли оку.
И вдруг негр бросился на землю, к ногам Жубиаба:
— Я тоже закрыл глаз милосердия, братцы… Один раз случилось, что я закрыл глаз милосердия…
Жубиаба, прищурившись, взглянул на негра. Другие, мужчины и женщины, подались в сторону.
— Это было там, в глубине сертан. Засуха была, все кругом высохло. Скот мер, люди мерли, всё мерло. Народ бежал, — маленькая кучка людей, да и те полегли на дорогах. Потом только двое нас и осталось — я и Жозе Жанжао. А потом я уж не мог идти — ноги подкосились. Он взвалил меня на спину и понес… У него глаз милосердия был широко открыт, а в горле-то у нас совсем пересохло, братцы. Солнце больно уж сильно припекало… И где было воды достать в этой степи бескрайней? Кто знает… Как-то раз в одной усадьбе удалось нам добыть фляжку воды, и мы продолжали свой путь. Фляжку нес Жозе, воды было мало, приходилось беречь. Мы прямо помирали от жажды. Вот тогда-то мы и наткнулись на одного человека, белого, он и взаправду помирал. Жозе хотел его водой напоить, да я не дал. Честное слово, там только на донышке и было, на нас-то двоих не хватило бы… А он еще этому белому хотел дать… У него был широко открыт глаз милосердия… А мой-то глаз жажда высушила. Остался один глаз жесткосердия… Он хотел воды человеку дать, а я в драку с ним полез. И я убил его — случайно, я сам себя тогда не помнил. А ведь он весь день меня на спине нес…
И негр стал печально вглядываться в темноту ночи. В небе блистали бесчисленные звезды. Жубиаба сидел молча, закрыв глаза.
— Он у меня из головы не выходит. Хочу забыть, а не могу… Он всё тут, у меня перед глазами стоит, как будто смотрит на меня…
Негр махнул рукой перед глазами, словно отгоняя что-то. Но отогнать не удалось, и он продолжал пристально вглядываться в черную даль.
— Он меня весь день на спине нес…
Жубиаба повторил размеренно:
— Дурно закрывать глаз милосердия. Это приносит несчастье…
Тогда негр встал и ушел в темноту, вниз по холму, унося с собой свою историю.
…Антонио Балдуино слушал и учился. Это и была его школа. Суровая школа. Единственная школа, доступная ему и другим детям, жившим на холме. Так они росли, так избирали свой путь в жизни, свою профессию. Странные профессии выбирали себе эти дети холма: бродяжничество, разбой, грабеж. Для того чтобы заниматься этим, не нужны были уроки… Существовал еще и другой путь: рабство на фабриках и в мастерских, тяжелая батрацкая доля.
Антонио Балдуино слушал и учился.
Как-то раз в их край приехал незнакомый человек и остановился на ночлег у доны Дарии, толстой мулатки, которая, говорят, целый капитал нажила, сдавая комнату пациентам Жубиаба. Человек этот приехал посоветоваться со знахарем: у него уже давно очень болела нога. Врачи никак не могли его вылечить и ограничивались тем, что произносили трудные названия и прописывали дорогие лекарства. А ему тем временем становилось всё хуже, нога так болела, что пришлось бросить работу.
Тогда он решил поехать к чародею Жубиаба, который лечил всех от всех болезней в своем домике на холме Калек.
Незнакомец приехал из Ильеуса, богатого города какао. Антонио Балдуино пришел в такой восторг от новоприбывшего, что даже почти забыл своего Зе Камарао.
Случилось, что приезжий, почти совсем излечившись после двух сеансов в доме Жубиаба, зашел как-то в воскресенье поболтать с соседями у дома старой Луизы. Все обращались с ним крайне почтительно. Ходили слухи, что он — человек денежный, что он разбогател где-то на юге. Говорили, что он дал Жубиаба кучу денег. А костюм на нем был добротный, из дорогой материи.
Как-то раз пришло письмо на имя одной женщины, и принесли читать ему. Но приезжий сказал:
— Я не знаю грамоте, хозяйка…
Письмо было от брата женщины, буквально умиравшего с голоду в штате Амазонас. Приезжий дал сто мильрейс.
И вот однажды вечером он пришел поговорить с людьми у дверей Луизы. Когда он приблизился, воцарилось почтительное молчание.
— Садитесь, будьте как дома, сеньор Жеремиас, — Луиза предложила гостю соломенный стул с прорванной спинкой, единственный в доме.
— Благодарствую, хозяйка.
Так как все молчали, приезжий спросил:
— Про что вы тут разговаривали?
— По правде если, — отвечал Луис, сапожник, — то мы говорили про то, какой богатый ваш край. Что там можно много денег заработать…
Человек из Ильеуса опустил голову, и только тогда все увидели, что у него полно седых волос, а лицо изрыто морщинами.
— Это не совсем так… Работы там много, а заработки небольшие…
— По вы ведь сами, сеньор, человек состоятельный…
— Да что вы! У меня всего-навсего маленькая плантация, а уже тридцать лет, как я живу в том краю. Три раза меня чуть не убили. Там вас на каждом шагу подстерегает опасность.
— А люди там храбрые? — Но никто не услышал Антонио Балдуино.
— Ну вот, а у нас тут многие собрались ехать с вами в ваши края.
— Люди там очень храбрые, да? — Антонио Балдуино настаивал.
Человек из Ильеуса провел рукой по курчавым волосам маленького негра и сказал, обращаясь ко всем сразу:
— Суровая земля… Выстрелы, убийства…
Антонио Балдуино не отрывал глаз от нового знакомца, надеясь, что он расскажет что-нибудь о жизни тех краев.
— Там убивают на пари. Ставят ставки… И стреляют только для того, чтоб увидеть, кто выиграет…
Он оглянулся по сторонам, наблюдая, какое впечатление произвели на присутствующих его слова. Потом, опустив голову, продолжал тихонько:
— Там есть один такой… сущий черт… Жозе Эстике… Смельчак, каких мало. Храбр, как лев, можно сказать… Но уж зато и злодей! Не человек — змея.
— Бандит?
— Он не бандит, потому что он богатый помещик… Его плантации какао тянутся на многие километры, взглянешь, словно и конца им нет — всё деревья да деревья. По людей из-за него полегло еще больше.
— Он никогда не был арестован?
Человек из Ильеуса посмотрел на говорившего и подмигнул: