Сергий зашевелился в темноте, бросил цигарку в угол, но промолчал.
— Дядя Кир! Чего же это он не встает? Может, штаны к железу приклеились? Так я возьму раскаленный прут и отклею.
— Известно дело, барышник,— отозвался наконец Сергий.— Привык на краденых конях тавро выжигать и к людям с тем же пристаешь.
— Эй, вы, петухи, замолчите, а то я вас обоих утихомирю,— цыкнул из-за наковальни Кир.
Воцарилась гнетущая тишина, предвещавшая еще большую ссору. Тимко сидел сгорбившись, подыскивая обидные слова.
— Пойдем, я тебе по шее дам.
— Ты своей силой не хвастай. Был один такой, да без печенок остался.
— А ну вон из кузницы! — заорал на парней кузнец.
— Нет, вы, дядя Кир, послушайте, что он говорит,— не унимался Тимко.— Такой щенок, а как бахвалится. Ну-ка давай со мной один на один. Засучивай рукава! Подходи ближе!
Тимко встал, расправил плечи, крепко уперся ногами в землю. Сергий, застегнув пиджак, пошел к двери.
— Что, струсил?
— Нет, пойду на луг хорошего кнута сломать,— отшутился Сергий и вышел из кузницы.
Тут же в дверях показалась Лукерка.
— Добрый вечер, кузнечики,— нараспев произнесла она, остановившись у притолоки.— Не поможет ли мне кто сепаратор покрутить? Молока навезли пропасть, а крутить некому.
— А что нам за это будет? — стал торговаться Кир.
— Уж куплю четвертинку.
— И все?
— А чего еще?
— Так уж и не догадываешься?
— Эх ты, старый, а тоже, к молодым… Пойдем, Тимоша, а то с этим дядькой договоришься…
— Ты бы и Сергия взяла в придачу…
— Ничего, Тимко и за него справится,— захохотала уже за дверью Лукерка.
Тимко обнял девушку, зашептал на ухо:
— Мне четвертинки не надо, другого хочу.
Девушка вырвалась из его объятий, оттолкнула от себя:
— Ну, ты не очень, такого уговора не было.
Собираясь снова обнять ее, Тимко поглядел по сторонам: нет ли кого поблизости.
Около кузницы черным привидением стоял Сергий.
«Сейчас же побежит, все раззвонит Орысе. Ну и что ж! Тот не парень, кто только одну девушку имеет…» — подумал Тимко, идя с Лукеркой.
В комнате, куда они вошли, пахло молоком, на окнах висели марлевые занавески; горела лампа, отбрасывая свет на блестящий сепаратор.
— Ты крути, а я буду наливать,— распорядилась Лукерка.
Оставшись с Тимком наедине, девушка сразу стала другой, молчаливой и настороженной, почти не поднимала головы, ни разу не взглянула на хлопца. Тимко внимательно следил за ней, порой замечал в ее глазах какой-то странный блеск, но она тут же опускала ресницы. Эти блестящие глаза волновали Тимка все больше…
Когда работа была закончена, Лукерка молча повела Тимка в каморку, где оставалась ночевать, если было много работы; завесив окна и поставив на стол лампу, она вышла в сепараторную. Тимко сел на стул, он весь пылал как в огне. «Сама заманила, ну и дивчина!» — стучало в его разгоряченном мозгу. Лукерка принесла кусок хлеба и кружку со сливками.
— Должно быть, утомился — перекуси. Смотри, как тебя в пот бросило!
Она смело подошла к нему и концом фартука, пахнувшим молоком и ее телом, вытерла с его лба обильный пот. Потом села на кровать, сняла жакетку и повесила на гвоздь.
— Что-то и мне жарко стало,— шепотом сказала она и растерянно улыбнулась.
Тимко, отодвинув кружку со сливками, дунул на лампу.
— Лукеронька, ягодка моя…
Запах ее сильного тела дурманил его. Она не противилась его ласкам и в то же время просила тихим шепотом:
— Не нужно, Тимоша, хороший мой, послушай, что я тебе скажу, слушай же…
Но хлопец не хотел слушать. Тогда Лукерка с силой оттолкнула его, и он, стукнувшись головой о стену, притих.
Девушка подошла к нему, чуть не плача, стала ощупывать его голову:
— Сильно ударился? Ну прости. Прости.
— Нецелованной прикидываешься? — Тимко тихо, злорадно рассмеялся.— А небось девичью честь еще в пастушках загубила.