Несмотря на потери, враги наседали всё с большим ожесточением.
Ранило в правое плечо стрелка Сергеева. Автомат выпал из его ослабевшей руки. Кое-как, наскоро, лоскутами рубах ребята перевязали Сергееву рану. Но, видя, как тяжело приходится друзьям, Сергеев, даже будучи раненным, считал себя не вправе сидеть без дела.
Превозмогая боль, он привязал верёвочку к рычагу пустого магазина от ручного пулемёта и свободный её конец взял в зубы. Ему хотелось таким способом помочь друзьям набивать патронами магазины. Но в тот же миг вражеская пуля поразила Сергеева насмерть.
До полудня погибли в бою сержант Чернов и стрелок Фролов. Заместитель политрука послал пограничников Сидоренко и Волкова в Сокаль, чтобы они связались с комендатурой, но пробраться они не смогли даже до соседней заставы: Волков был убит в схватке с врагами, Сидоренко вернулся в блокгауз. Заменив у амбразуры погибшего Фролова, он продолжал стрелять из его автомата до тех пор, пока и его не убили.
До сумерек второго дня войны в блокгаузе осталось всего четыре способных вести бой пограничника: старшина Григорьев, ефрейтор Нестеров, сержант Вожик и заместитель политрука Бродов.
Повар Тимонев умирал.
И вторую ночь последние защитники маленькой крепости провели не сомкнув глаз, голодные, усталые, но готовые к отпору. До полудня 24 июня фашисты не возобновляли попыток захватить блокгауз. Но в блокгаузе становилось всё труднее дышать. Восточный ветер заносил сюда запах разлагавшихся немецких трупов.
Пограничники решили обследовать участок, чтобы выяснить обстановку.
Они захватили с собой ручной пулемёт и три магазина к нему, автоматы, две винтовки и остаток патронов. Повреждённые пулемёты — ручной ДП и станковый «максим» — пришлось засыпать землёй.
Перебежками и ползком бойцы добрались до плотины у мельницы. Тут по ним с другого берега Буга ударили из пулемёта. Все бросились за насыпь плотины. Там было безопаснее.
Под прикрытием насыпи топким болотом пограничники пробрались в лес. Здесь было удивительно спокойно. Так, словно и не было никакой войны.
Под высокими замшелыми дубами, впервые за эти дни, на свету, как следует посмотрели друг на друга и ужаснулись: до чего же измотали их непрерывные бои! Осунувшиеся, небритые, усталые их лица были измазаны запёкшейся кровью и покрыты налётом гари.
Кое-как, на скорую руку, помылись в озере и, набрав сухих дубовых листьев, закурили...
Вечером со стороны соседней заставы донёсся шум моторов. Первой мыслью было: «Свои». Однако, готовые ко всяким неожиданностям, пограничники пошли на шум скрытно. Стараясь не задевать кустов, пробирались они к просёлочной дороге, ведущей из Забужья на восток.
По ней, увязая в песке, медленно двигались пять немецких грузовых машин, затянутых брезентами. Бродов вполголоса скомандовал:
— По кабинам — огонь!
Первой автоматной очередью был убит водитель ведущей машины, и она покатилась в кювет.
Шофёр второй машины также был сражён пулей, и грузовик, потеряв управление, с ходу врезался в огромный дуб и преградил путь остальным машинам. Судьба водителей шедших позади трёх машин была такой же, как и первых. Двое немцев, сидевших под брезентом в кузове последней машины, спрыгнули на песок и бросились к лесу, но Нестеров был отличным стрелком и не дал им уйти далеко.
В кузовах машин пограничники обнаружили ящики с боеприпасами и сожалели о том, что ничего съедобного не обнаружили.
Открыли кабины машин и обыскали убитых. Обнаружили немногое — карту-десятивёрстку в планшетке у унтер-офицера, ехавшего в головной машине, несколько пачек сигарет и галеты.
До службы на границе ефрейтор Нестеров работал трактористом. Можно было, конечно, попытаться на одной из машин добраться до Львова или до Брод, к своим. Но подобная мысль никому не пришла в голову: разве можно нарушить приказ и покинуть вверенный участок у старой мельницы?
Пограничники забрались подальше в лес. С наслаждением закурили трофейные сигареты, съели галеты и впервые за трое суток заснули.
На рассвете все проснулись почти одновременно. От утреннего тумана знобило. Двинулись лесом на левый фланг участка к шоссе.
С восходом солнца туман в лесу рассеялся и стало тепло, но голод по-прежнему давал о себе знать. Вожик сорвал ветку осины и принялся жевать её листья. Пожуёт, высосет горьковатый сок и выплюнет. Его примеру последовали другие.
Тем временем на просёлочной дороге, что проходила поблизости, опять послышалось ворчание мотора.
Пограничники побежали к дороге. Первым заметил машину Григорьев. Подпустив её совсем близко, он дал очередь из автомата. Хрустальными брызгами рассыпалось ветровое стекло. Сидевший рядом с водителем офицер взмахнул руками и закричал. Машина заюлила, передним буфером уткнулась в придорожную сосну и замерла на место.
Бродов выскочил из чащи и побежал к машине. Подняв капот, он оборвал провода, идущие к свечам. Мотор заглох. Вожик открыл кабину и принялся обыскивать убитых. У офицера сняли планшетку, в которой, кроме документов, оказалось полторы плитки шоколада и две пачки сигарет. На заднем сиденье лежал ручной пулемёт. Захватили и его с собой.
Шоколад и сигареты разделили поровну. Это немного подкрепило пограничников. До вечера, маскируясь, они обходили свой участок, поджидая новых непрошеных гостей.
Целый день гитлеровцы не показывались. Пограничники уже было расположились на ночлег в густых зарослях близ дороги, как шум походной колонны привлёк их вниманием Вскоре колонна приблизилась. Около полусотни фашистов шли в строю форсированным маршем.
Пограничники залегли полукругом за придорожной канавой и открыли огонь из немецкого ручного пулемёта. Гитлеровцы бросились врассыпную — одни падали на дорогу, другие, уцелевшие, убегали в лес, прятались за деревьями.
Рассеяв колонну, пограничники отошли километров за семь в тыл и уже в полной темноте улеглись спать.
Усталые и голодные, крепко спали в ту ночь четверо храбрецов с 16-й заставы. Не видели они, как занималась заря, не слышали, как стадо коров, позванивая бубенцами, прошло совсем близко от привала на лесное пастбище. Солнце поднялось уже высоко, когда первым открыл глаза заместитель политрука.
Растолкав спящих товарищей, он предложил как можно быстрее сменить место.
Они спали на траве близ большой поляны. На этой поляне мирно паслись коровы. Маленький пастух то и дело пугливо поглядывал на кусты, за которыми лежали пограничники.
Пришлось побыстрее покинуть это место.
Раздвигая ветви, идя гуськом, на ходу подсчитывали патроны. Маловато их осталось: тридцать штук винтовочных да ещё в кармане у Бродова штук восемьдесят от нагана. От сильной жары воспалились раны, а перевязать их было нечем. Особенно страдал Вожик: правая рука у него распухла и кровоточила. Видно было, что он силится подавить боль, но не может.
Отойдя немного, сделали привал. Издали донёсся женский крик.
— Ау! Ау! — кричала женщина, подзывая кого-то.
Послали на разведку старшину Григорьева. Через несколько минут он вернулся вместе с тремя девушками. Две из них — Фелиция Кузьма и Анна Гнатюк — работали прачками на заставе. Третью — Марию Козий — весёлую смуглую девушку, жившую на хуторе недалеко от заставы, знал хорошо один Пётр Бродов.
Девушки плакали навзрыд.
— Чего плачете? Хоронить нас рано... — хмуро бросил Нестеров.
Мария Козий, всхлипывая, протянула:
— ...Бедные, что с вами будет? Ой, лышенько! Кругом немаки, а наши далеко ушли. Под самым Львовом бьются...
Неужели это было правдой?