Голос ее стал хриплым, она откашлялась и замолчала.
И снова Борис с ней согласился:
— Так все-таки, чего же мы ждем?
— По правде сказать, я надеялся, что мы сможем обойтись с вами и без таких крайних мер, — ответил Берестов.
— И обошлись? — резко спросила Ленка.
— Вы сами знаете.
— Значит?
— Значит, хоть виляй, хоть ковыляй — приходится решаться на ваш план.
Ленка откинулась в кресле. Все видели, что она порозовела, что ее глаза стали блестеть, — словом, все поняли, что она очень обрадовалась. Но никто не знал и не мог знать, как сжалось ее сердце, когда она вспомнила мгновенную встречу на улице и мысленно вновь увидела бледное, грязное и внимательное личико беспризорника. «Вздор, — подумала она, — ведь не отказываться мне от этого плана, исполнения которого я так добивалась (и по поводу которого так много нахвастала — могла бы она прибавить), только потому, что какой-то беспризорник как-то на кого- то посмотрел. Во всяком случае, после той ночи над девочкой из исполкома это уже не имеет значения».
— Только я хочу предупредить, — сказала она, — ни один человек в розыске не должен знать об этой операции. Ни один. Я предсказываю вам: если об этом будет знать хоть один человек, я на дороге тоже никого не встречу:
— Вы хотите сказать…
— Да, хочу.
Наступило тягостное молчание.
— И у вас есть основания? — резко спросил Берестов.
— Ваши знаменитые засады достаточное основание.
«А комната в корпусах, опустевшая к нашему приходу, — мысленно поддержал ее Борис, — разве это не основание? Да что там говорить, все мы понимаем, что с этим делом неблагополучно».
Тут он увидел, что Водовозов смотрит на Леночку, и на потемневшем лице его глаза кажутся больными. По-видимому, он хотел что-то сказать, но раздумал, Ленка заметила это движение. «Ну, сейчас что-нибудь брякнет», — подумал Борис, но и она промолчала.
— Хорошо, — сказал Берестов, — не будем спорить. Давно решено: кроме нас троих, об этой операции ни один человек не знает. Пойдете послезавтра, в ночь на субботу. Согласны?
Ленка кивнула, и все поднялись. На Бориса она, как и весь вечер, впрочем, не обращала внимания.
Только когда она ушла, Борис понял, что произошло непоправимое: Ленка пойдет по дороге. Там, у Берестова, ему казалось, что все средства хороши, лишь бы ни >в городе, ни в поселке не произошло больше ни одного убийства, но теперь… Неужели среди ребят может быть предатель? Однако последний раз они с Водовозовым выходили в засаду, не сказав об этом никому, кроме Берестова. Правда, их знают в лицо, за ними могли следить, а Ленку никто не знает. Расчет ее верен. Но примириться с этим нельзя.
Завтра. Завтра пойдет она по проклятой дороге. Это завтра казалось чертой, разделившей жизнь надвое, бедой, что сторожит из-за угла, порогом, который не переступить. Борис бродил и по городу и за городом — несколько часов. Бывали минуты, когда он готов был пойти прямо к Ленке в тот окраинный домишко, где она жила, однако он не имел права этого делать. Сколько ни твердил он себе, что каждую минуту нужно уметь перенести или хотя бы переждать, ничто не помогало ему в тот вечер.
«Интересно, увидится ли она сегодня с Водовозовым или нет?» — вдруг подумал он и сейчас же пошел в розыск. Водовозова не было. «Ну конечно, они сейчас вместе. Это только мне нельзя к ней приходить. Он приходит».
В жажде горьких воспоминаний побрел он в старый парк, где так недавно и так расточительно, не понимая своего счастья, виделся с Леночкой. На ту самую скамейку под бузиной.
Скамейка была занята. На ней сидела Ленка.
— А позже прийти ты не мог? — сварливо спросила она. — Второй час здесь торчу.
— Ты только не волнуйся, — говорила она. — Брось. Все будет в порядке. Впрочем, это всегда так, — добавила она задумчиво, — мне идти — ты волнуешься, тебе придется идти — я себе места не найду. Уж такое наше дело.
Борис не узнавал ее. Это была новая Ленка.
— Тебе тогда здорово жаль было бабушку? — спросила она.
— Очень жаль. Был такой добрый гриб-боровик, смешливый старый гриб.
— Вот видишь, как же мне не идти?
— Неужели завтра пойдешь? — спросил он, за плечи привлекая ее к себе.
Она кивнула, глядя ему в глаза.
— Неужели завтра действительно пойдешь?
Она снова кивнула.
— А поцеловать тебя можно?
И она кивнула в третий раз.
С силой он сжал ее в объятиях и слышал, как она что-то шепчет, уткнувшись лицом в его куртку. Ему даже показалось, что она плачет.
— Что ты, что, хорошая моя?
— Ты расплющил мне нос о пуговицу, — внятно сказала она, поднимая к нему лицо. А глаза ее были туманны.
— Я не волнуюсь, — сказал он. — Только бы скорее прошла эта ночь. Вот и всё.
— Перешагнем, — весело ответила прежняя Ленка. — Только не убирай руку, — прибавила новая.
Он и не думал убирать руку, которой прижал к груди ее стриженую голову.
— Какие волосы у тебя странные. Даже ночью видно, что полосатые, светлые и темные.
— Это они летом так странно выгорают. Милка так и называет их продольно-полосатыми.