— Ребенок.
Борис собрался было еще расспросить про следователя, но тут Ряба объявил, что ему, Борису, если он не хочет опоздать на поезд, — пора отправляться на вокзал. Рябе предстояли еще дела в городе. «Какие?» — спросил Борис. «Тайна», — ответил Ряба.
Поезд был переполнен. Люди, груженные мешками, после неудачных попыток сесть в вагон бежали вдоль поезда на подогнутых ногах. Состав вот-вот должен был отойти. Какая-то старушка топталась на перроне и, конечно, осталась бы, если бы не Борис, который молча подхватил ее и внес в первый вагон, где было несколько посвободней.
Вагон был маленький, с разбитыми стеклами, — пропахший острым запахом влажной грязи. В проходе сидели на вещах, с полок свешивались ноги. Борис вместе с бабушкой протиснулся к окну.
— А ну, — обратился он к какому-то парию, белобровому и губошлепому, — уступи место.
— Что ты, что ты, господь с тобой, — зашептала бабушка.
— С каких это радостей, — ответил парень и отвернулся к окну.
По составу прошел стук и скрежет, наконец толчком сдвинулся с места их вагон.
— Поехали, — объявил кто-то.
— Ты что, оглох? — тихо спросил Борис, чувствуя, что звереет.
Парень смотрел в окно, но по напряженному и невидящему взору его было ясно, что он весь поглощен столкновением.
— Не встанешь, — подыму.
— Да что ты, мне недалеко, — шептала старушка, дергая его за рукав.
Но Борис ее не слушал. В такой тесноте нелегко было поднять парня и толкнуть на его место старушку, — Борис сам чуть не упал на нее. Все ждали скандала и драки, но парень драться не полез, а сказал желчно:
— Небось был бы здесь комиссар, ты бы его за ворот не хватал.
— Еще бы. Комиссар сам бы уступил, — ответил Борис и прибавил примирительно: — Не видишь, человек пожилой, устал.
— Я, может, больше ее устал.
Усевшись, бабушка тотчас же стала домовито усаживаться; подтянула, подняв подбородок, концы белого платка и обратилась к Борису:
— Давай, батюшка, свой чемоданчик-то, — она похлопала себя по коленкам, — давай, чего зря держать.
— Да что вы, бабушка, не надо, у вас и так узелок.
— Положь, положь, — сказала она, покойно закрывая глаза, — положь, узелок сверху пойдет.
Борису пришлось отдать свой чемоданчик. Бабушка положила его себе на колени, сверху поставила узелок и совершенно исчезла за этим сооружением.
— Ты куда, стара беда, собралась? — спросил с полки какой-то мужик.
— К своим, — охотно ответила бабка, поднимая к нему лицо, — к невестке со внуком. Невестка у меня заболела, некому даже и обед сварить.
— Смелая ты, бабка, что в такое время одна на поездах ездишь.
— Что ж поделаешь. Надоть ехать, я и еду. Вот гостинца везу.
— Отчаянная ты, бабка, — продолжал мужик. — А сама-то ты откуда?
«Вот привязался к бабушке», — подумал Борис, однако она была, видно, довольна разговором.
— Сейчас-то я из города. А так-то мы из Рязанской губернии, деревня Ежи. Наша деревня в лесу, мы ежи и есть, в самый лес забрались.
Она засмеялась тихонько, от этого вся засветившись, как зажегшийся во мху огонек, и снова спряталась за чемодан.
Поезд шел с многочисленными остановками, законными и незаконными. Правда, по сравнению с зимними поездками это была благодать: зимою то и дело приходилось выходить, чтобы отыскать дрова для топки или скалывать лед с обледеневшего за время стоянки паровоза.
— А у тебя, бабка, ноги-то ходят?
— У меня правая нога очень хорошо ходит.
— Этого мало, бабушка, если левая не ходит.
— Нет, левая не ходит.
Кругом все засмеялись, засветилась и бабушка. Она явно становилась душой общества. Только губошлепый парень, тая обиду, отвернулся к окну. Вагончик качало, стучали колеса.
— Интересно, в вашей деревне все ежи такие веселые?
— Все, сынок, все.
Она собралась выходить перед самым поселком.
— Постойте, бабушка, я вас сажал, я и высажу, — сказал Борис. — Далеко ли вам до дому?
— Да версты четыре.
Как только Борис поставил бабушку на землю, она тотчас же бойко пошла — делала шаг правой, а потом к ней приставляла левую.
— Как же вы этак четыре версты пройдете?
Она посмотрела на него серьезно и сосредоточенно, сделала шаг и приставила ногу.