Стрельба откатывалась все дальше в тыл, на запад, к Сен-Виту. Немцы смяли левый фланг дивизии, брали ее в кольцо. В тылу тревожно шныряли цветные трассы врага.
Эрику удалось зацепить и второй «королевский тигр». Бронированное чудовище откатило в предгорья Шнее-Эйфель. Эта новая победа помогла преодолеть растущее смятение. Но что толку от его успехов, если полк сдался в плен, дивизия окружена, дивизион почти весь уничтожен!
Осколочными залпами он отсек пехоту от танков.
И тут его отбросило взрывом. «Панцерфауст» пробил круглую дыру в стальном щите гаубицы, оторвал голову ординарцу. Два средних танка «Марка-4» и одна «пантера» с 75-миллиметровым орудием брали в клещи последнюю гаубицу — ее выкатили на плохо защищенную позицию. А стрельба в тылу дивизии уносилась все дальше и дальше.
«Пантеру» что-то отвлекло в сторону. Отогнав оба танка, Эрик услышал, как ожили вдруг пушки 3-й батареи. Он послал туда связного. Тот вернулся, доложил: 3-я батарея подорвала толом две гаубицы, две остальные подбиты немецкими танками.
— Прекратить огонь! — хрипло прокричал Эрик. Только тут он заметил, что с перегретого дула гаубицы облупилась, повисла хлопьями краска цвета хаки. Никто не удосужился выкрасить орудие в зимний белый цвет.
К рассвету немцы ушли на запад, добивая дивизию, оставив небольшой заслон с двумя танками. В дивизионе оставалось три гаубицы из двенадцати.
Эрик собрал артиллеристов, приказал им спасти два брошенных орудия. Еще дважды отбивал он атаку танков, лупил прямой наводкой, потом прорвался в деревню, отбил у эсэсовцев три американских тягача. Он решил вывезти гаубицы. Дул пронизывающий ветер, хлестал по разгоряченным, распаренным лицам снег пополам с дождем.
Когда стемнело, артиллеристы подцепили к тягачам все три орудия. Немцы пускали осветительные ракеты, обстреливали артиллеристов из двух пулеметов и автоматов. К этому времени Эрик остался единственным офицером в дивизионе. Одни были убиты, другие разбежались, командир сдался в плен. Одно время казалось, что им не удастся спасти пушки. Колеса гаубиц увязли в жидком месиве по самую ось, тягачи буксовали. Под беспокоящим пулеметным огнем они все же ухитрились погрузить на машины до двухсот пятидесяти снарядов в зарядных ящиках. Эрик сел с водителем переднего тягача, скомандовал, высунувшись из кабины:
— За мной!
Отступали по дороге к Шенбергу. Но ив этом местечке не удалось удержаться. С севера в него ломились эсэсовцы «Лейб-штандарта». На шоссе царила паника. На обочинах и проезжей части валялись шинели, ранцы, винтовки, пулеметы ручные и крупнокалиберные, рационы. Жгли прямо с домами штабные документы. Части потеряли и не могли восстановить связь друг с другом. Иные из них сражались в полном окружении или сдавались в плен. Кто-то из офицеров 106-й дивизии сказал Эрику, что крауты, наступая от Снежного Эйфеля до Высокого Венна, вбили во фронт 1-й армии пять клиньев, разгромив три американские дивизии. Один из клиньев пришелся по батарее Эрика. В высших штабах никак не могли решить, какое наступление начали немцы — местного или стратегического значения. Именно на панику и растерянность в малоопытных или вовсе необстрелянных штабах и войсках и рассчитывал Гитлер.
До Сен-Вита тягачам Эрика так и не удалось добраться. Остановились на ночь в нескольких милях северо-восточнее городка. Выплевывая огонь, как из форсунки, чадя, с натужным воем пронесся на восток реактивный «мессершмитт».
Стрельба вокруг затихла только к полуночи. Такого дня не знали прежде Эрик Худ и его товарищи по дивизиону. В Нормандии 6 июля 1944 года, в день открытия второго фронта, было несравненно легче. Сейчас, после стольких часов непрерывных боев, все валились с ног.
Глотая бодрящие таблетки бензедрина, Эрик воспаленными глазами всматривался в картину отступления. Видел, как джи-ай сидели на капотах «джипов», лежали вповалку в три слоя в кузовах грузовиков, цеплялись за броню танков, а танкисты удирали, оставляя без прикрытия пехоту, а то и давя ее. Один раненый майор, сидя за обочиной, разделся до пояса и рвал рубаху, чтобы забинтовать продырявленное осколком плечо. Великан негр свалился с переполненного прицепа под гусеницы самоходки, — в общей неразберихе никто не услышал его воплей. Все как в пословице: каждый за себя, и пусть дьявол заберет отставшего! Он видел людей в шоке, уже ничего в панике не соображавших, объятых животным ужасом. Лица у них были похожи на жуткие застывшие маски с выпученными остекленевшими глазами. Офицеры и рядовые поднимали друг на друга оружие, ругались на чем свет стоит, дрались спиной к немцам. У одного фургона замкнулся клаксон — водителя чуть не линчевали, целая толпа набросилась во время очередной остановки на эту машину, сорвали капот, стремясь скорее оборвать адский вой. Когда машина Эрика переезжала через какие-то мягкие бугры, он с ужасом гадал: человек под его колесами или какая-нибудь вещь.
Когда стало смеркаться, водитель Эрика зажег фары — и хотя в облачном небе не было ни одного самолета, его едва не растерзали. В хвосте колонны не раз начинали палить по своим. Колонна едва тащилась, бампер к бамперу, подолгу застревала. Под утро Эрик уснул, сидя рядом с водителем. Во сне его трясло от всего пережитого, от жгучей горечи поражения.
«Впереди ждал тяжелый удар. Не прошло и десяти дней, как разразился кризис. Решение союзников нанести сильный удар из Аахена на севере одновременно с ударом через Эльзас на юге оставил наш центр весьма ослабленным. На участке Арденн один-единственный корпус, 8-й американский, из четырех дивизий держал фронт в семьдесят пять миль. Риск был предусмотрен и сознательно принят, но последствия были серьезными и могли оказаться еще более серьезными. Проявив замечательное искусство, враг собрал около семидесяти дивизий на Западном фронте, из которых пятнадцать были танковыми. Многие из них были неполного состава и нуждались в отдыхе и переформировании, но одно соединение, Шестая панцирная армия, являлось, как нам было известно, сильным и боевым. Это потенциально ударное войско находилось под тщательным наблюдением, пока оно находилось в резерве восточнее Аахена. Когда же бои на том фронте закончились в начале декабря, оно исчезло на время из поля зрения нашей разведки, и плохая летная погода препятствовала нашим усилиям обнаружить его. Эйзенхауэр подозревал, что что-то назревает, но масштабы и силы удара захватили нас врасплох…»
Черчилль позвонил в военное министерство:
— Немедленно пришлите последний гороскоп Гитлера!
В дни Арденн в военном министерстве в Лондоне вспомнили о штатном астрологе Луи де Воле. Свой предсказатель был и у немцев, но англичане, вводя штатную должность астролога в штат военного министерства, считали, что поступают «по науке». Ведь было широко известно, что Гитлер, на словах порицая веру в астрологию, нередко советуется с различного рода прорицателями, ему составляют гороскопы. Следовательно, Луи де Волю вменялось в обязанность с помощью разведки изучить методы астрологов фюрера и по их гороскопам выявить расчеты Гитлера и его штаба. Уверяют, что астролог де Воль значительно точнее британской разведки определил цели и задачи германского главнокомандования в Арденнской операции, притом без помощи сверхъестественных сил.
В своей книге «На Берлин» бывший командир 82-й воздушно-десантной дивизии генерал-майор Джеймс М. Гэйвин писал о начале наступления немцев в Арденнах:
«16 декабря 1944 года я впервые узнал, что в Арденнах неспокойно, услышав, что противник кое-где неглубоко вклинился в наш фронт. Меня это несколько встревожило, потому что некоторые наши войска в Арденнах были еще совсем зелеными и их рассеяли по большой территории.
Их и разместили там, чтобы они приобрели хоть немного боевого опыта, не участвуя в тяжелых боях. Позднее Брэдли назвал это сознательным риском».
И генерал Гэйвин, находившийся со своей дивизией в Сиссоне под Реймсом, преспокойно лег спать. И снились ему вовсе не предстоящие в Арденнах тяжелые бои, а быть может, лихая выброска в Берлин.
В тот день солнце в Арденнах зашло незаметно в 4 часа 45 минут. Ярче горели в ночной темноте осветительные и сигнальные ракеты, очереди трассирующих пуль, сполохи разрывающихся снарядов.
Три фашистские дивизии, сметая все на своем пути, стремительно продвигались на фронте шириной всего в семьдесят миль. Три армии против трех дивизий: 99-й пехотной, прибывшей из Штатов в ноябре, 106-й «зеленой» и 28-й, находившейся на отдыхе и переформировании. Да еще был у ами заслон из 14-й кавалерийской дивизии.
Как водится, Гэйвин и другие генералы потом всячески преувеличивали в своих боевых отчетах, не говоря уж о мемуарах, силы противника и преуменьшали собственные силы, раздували потери немцев и умалчивали о своих.
Эрик проснулся с острым чувством вины. Еще ночью его обожгла мысль: спасая остатки дивизиона, он бросил товарищей, которых был обязан защищать, даже если у него оставалась хоть одна пушка! Скорее всего, он ничего не смог бы сделать для 422-го пехотного полка, и вряд ли кто обвинит его в дезертирстве. Но что значат эти оправдания перед судом совести! А от кого зависела правильная расстановка орудий дивизиона? Разве только от капитана Менке? Почему он, Эрик, не настоял на том, чтобы все гаубицы его батареи перекрывали ту роковую дорогу через Снежные горы!
Его мучила мысль: что стало с товарищами, окруженными краутами в Шнее-Эйфель? Ведь там оставалось целых два полка. Можно не сомневаться, что командир 106-й дивизии генерал Алан Джонс, чей штаб находится в Сен-Вите, сделает все возможное, чтобы деблокировать эти полки — ведь в одном из них, как раз в 422-м, том самом, который обязаны были до последней капли крови защищать Эрик и его дивизион, служил молодой лейтенант — сын генерала Алана Джонса, младший приятель Эрика по Вест-Пойнту.
Захотелось есть, но тут выяснилось, что многие уцелевшие артиллеристы побросали свои рационы, а те, кто оказался более бережливым, не всегда соглашались поделиться своими запасами.
На протяжении всего дня Эрик почти не переставал думать о судьбе товарищей, попавших в окружение. Было бы лучше, если бы они все укрылись в лесистых холмах Арденн. У краутов на счету каждый полк, и они наверняка пожадничают выделить солдат для того, чтобы прочесать лес. Все время Эрик искал солдат с наплечным шевроном 106-й дивизии — львиной головой, как у кинокомпании «Метро — Голдвин — Мейер», но никто из них ничего не знал об окруженных полках. Может, попытаться пробиться к ним? Но как это сделать с машинами и пушками, ведь все дороги забиты немцами. Его место здесь, с гаубицами, с жалкими остатками дивизиона. Странно, в Вест-Пойнте его учили только наступать, но не обороняться.
Дороги отступления были завалены противогазами, винтовками, надувными матрацами, постельным бельем… Ни в ту, ни в другую сторону нельзя было сделать ни шагу. «Джипы», «студебекеры», штабные «шевроле», транспортеры на полугусеничном ходу, орудия, «Шерманы», зенитки, никому не нужные грузовики со штабными бланками, комиксами, инвентарем для игры в бейсбол и регби… В сбившейся колонне то и дело вспыхивали потасовки, пускались в ход кулаки, гремели выстрелы. Чей-то танк смахнул в кювет «шевроле», битком набитый шумными штабными полковниками. «Дави сукиных сынов!» — орали солдаты. Все тонуло в гуле голосов, истошных криках, какофонии клаксонов.
Напрасно Эрик вновь и вновь пытался пробиться в Сен-Вит, где он не раз бывал на дивизионном КП генерала Джонсона, размещавшемся в здании церковноприходского училища святого Иосифа. По слухам, крауты из «Лейб-штандарта» прорвались севернее Сен-Вита далеко на запад, за Мальмеди, почти до реки Маас. Это уже не походило на местное контрнаступление. Танковым прорывом руководил один из самых известных командиров СС — оберштурмбаннфюрер Иохен Пайпер, снискавший себе мрачную славу в боях на Восточном фронте. Зная о секретном приказе фюрера — «показать этим слабакам ами, что такое настоящая война со всем ее зверством, кровью и грязью, что такое тевтонское бешенство!..», двадцативосьмилетний Пайпер лез напролом. Он считал себя самым боевым и удачливым командиром в 1-й танковой дивизии ЛАГ — «Лейб-штандарт Адольф Гитлер», самой боевой дивизии 1-го танкового корпуса СС, самого боевого корпуса в 1-й танковой армии СС, с которой, по его страстному и непоколебимому убеждению, не могла сравниться ни одна танковая армия в мире. Он упивался своими успехами, обожал свои фотографии в журналах и газетах, наслаждался рассказами о своих подвигах по радио.
Своим панцирникам он приказал: «Время на пленных не тратить! Пусть ими занимаются фольксгренадеры из 12-й дивизии!»
Это был один из немногих обер-офицеров СС, награжденных фюрером Рыцарским крестом к Железному кресту с мечами и дубовыми листьями. В СС он был известен и как бывший адъютант Дядюшки Хайни — рейхсфюрера СС Генриха Хайнриха Гиммлера. В глазах Гиммлера он был образцовым арийцем. В 1943 году он отпросился в Ваффен СС, став командиром 2-го полка 1-й танковой дивизии «Лейб-штандарт Адольф Гитлер». Характеризовался как безмерно преданный Великой Германии, волевой, выдающийся офицер. В 1943 году его дивизию, изрядно потрепанную Красной Армией под Харьковом, отвели сначала на переформирование во Францию, а затем в Италию.
Пайпер взбесился, узнав, что маршал Бадольо с благословения короля Италии «предательски» заявил о выходе Италии из войны. Он немедленно стал применять против населения те же методы, которым научился на оккупированной советской земле. 19 сентября он дал честное слово офицера СС, что пощадит деревню Бовес в провинции Пьемонт, в которой партизаны похитили двух его эсэсовцев, если эти эсэсовцы будут возвращены. «Мое слово, — высокомерно сказал он местному священнику, — стоит обещаний ста тысяч итальянских свиней». Пленных вернули через сорок минут, но Пайпер без промедления сжег и подорвал гранатами в Бовесе триста пятьдесят домов. Все заложники — по одному от каждого дома — были расстреляны по его приказу на площади.
Теперь «герой» итальянской кампании возглавил «шверпункт» — танковое острие дивизии СС ЛАГ. Он мчался вперед, сидя в бронемашине, сметая все на своем пути. Уже на следующий день наступления, 17 декабря, по приказу Пайпера за две-три минуты пулеметным огнем были расстреляны сто двадцать пять американских военнопленных.
Пайпер свято верил в силу устрашения, которую не раз применял в оккупированной Белоруссии. Но самым большим его зверством считают в США расстрелы около городка Мальмеди, стоящего на полпути между немецким приграничным городом Битбургом и бельгийским Льежем.
Вот как описал американский генерал-лейтенант в отставке Джеймс М. Гэйвин в своих воспоминаниях эти зверства:
«К середине утра 17 декабря Пайпер решил, что прорыв ему полностью удался.
Сразу после полудня его головные танки столкнулись с колонной американских грузовиков, которая продвигалась на юг как раз ему наперерез. Это была часть 7-й танковой дивизии, направленной генералом Ходжесом в Сен-Вит.
Внезапное появление немецких танков захватило колонну врасплох… Головные танки обстреляли колонну и ринулись дальше, предоставив расправу с американцами другим немцам в своей группе. Им потребовалось часа два, чтобы собрать уцелевших раненых и контуженых джи-ай на заснеженном поле. По сигналу командира немцы открыли огонь из пулеметов и пистолетов, пока не убедились, что перебили их всех. Они выискивали тех, кто был только ранен и подавал признаки жизни, и стреляли им в голову.
Это была настоящая бойня. Некоторые спаслись, прикинувшись мертвыми; по крайней мере, 86 американцев были убиты.
Позднее неоспоримые свидетельства удостоверили, что колонна Пайпера убила 19 невооруженных американцев в Гонсфельде и 50 в Бюллингене. Его танки давили также и невооруженных бельгийцев, оставляя за собой кровавый след ужаса, непревзойденного на этой войне, видавшей, казалось, все».
Как видно, Гэйвину и не снились ужасы, содеянные эсэсовцами на Восточном фронте. О них ему могли бы рассказать и Зепп Дитрих, и его подручный Иохен Пайпер. (Дитрих, Пайпер и еще 73 эсэсовца будут преданы в 1946 году американскому суду. Кроме убийств, упомянутых Гэйвином, Пайпера обвинили еще в убийстве около 200 джи-ай и 100 бельгийцев. 43 палачей приговорят к смертной казни, но приговоры не будут приведены в исполнение. Морозные ветры «холодной войны» остудят гнев вашингтонской Фемиды. Защитник приговоренных адвокат Уильям Мид Эверрет-младший добьется пересмотра дела под тем предлогом, что обвинители якобы прибегали к пыткам, чтобы вынудить экс-эсэсовцев признаться в убийстве. Судебные власти США помилуют осужденных, заменив смертный приговор для главных преступников, включая Пайпера и Дитриха, различными сроками тюремного заключения. Ворота Ландсбергской тюрьмы откроются для Пайпера 22 декабря 1956 года.)