Например, И.М. Дьяконов [1994, с.352-353] писал, что фазы всемирной истории, нанесённые на график, «складываются в экспоненциальное развитие, которое предполагает в конце концов переход к прямой линии или, вернее, к точке – так называемой сингулярности… Вертикальная линия на графике равносильна переходу в бесконечность». При этом Дьяконов видел впереди либо «стремительное падение линии на графиках», либо «непрогрессирующие или слабо прогрессирующие фазы» (с.353). Другой выдающийся историк, также указав на последовательное укорочение эволюционных фаз, был убеждён, что, наоборот, человечество приближается «к той части кривой, где ускорение будет незаторможенным, неограниченным и непрерывно нарастающим» [Поршнев 1966, с.209]. Эти противоположные трактовки сингулярности и её последствий мы подробнее обсудим в гл.2.1.2.
С публикацией независимых расчётов Г.Д. Снукса, А.Д. Панова и Р. Курцвейла, охвативших также и биологическую эволюцию, понятие сингулярности приобрело хронологические очертания. Напомню (см. §§1.1.2.8 и 1.2.2.2), расчёты показали, что сокращавшиеся периоды между глобальными фазовыми переходами в истории биосферы и антропосферы образуют геометрическую прогрессию, знаменатель которой примерно равен основанию натуральных логарифмов. Экстраполировав гиперболическую кривую в будущее, все три автора пришли к неизбежному выводу: около середины XXI века она превращается в вертикаль. Этот результат, обозначенный в международной литературе как Вертикаль Снукса-Панова, должен означать, что скорость эволюционных изменений устремляется к бесконечности, а интервалы между фазовыми переходами – к нулю.
Какая предметная реальность скрывается за загадочным математическим результатом? Вероятно, в ближайшие десятилетия антропосферу Земли ожидает полифуркация, сопоставимая по значимости с образованием живого вещества. Сопряжённый с ней фазовый переход легче всего представить как развитие дальнейших событий в сторону простого аттрактора – саморазрушение цивилизации, начало «нисходящей ветви» истории с перспективой более или менее болезненной деградации антропо- и биосферы к состоянию термодинамического равновесия (тепловая смерть). Горизонтальный странный аттрактор предполагает включение каких-то механизмов стабилизации («зависания»? «замораживания»?) на достаточно высоком синергетическом уровне и на длительную перспективу. В некотором смысле это тоже «конец истории», так как, перестав прогрессивно развиваться, носитель интеллекта ограничивает способность управления масштабными процессами и становится заложником естественных тенденций старения биоты, Земли, Солнца и т.д. Наконец, вертикальный странный аттрактор означал бы беспрецедентно крутой виток по вектору «удаления от естества»1.
Как мы убедились, исследуя векторы социально-исторической, биологической и космофизической эволюции, интегральной характеристикой изменений служит последовательный рост сложности Вселенной. При обсуждении же антропного космологического принципа физики пришли к выводу, что во вселенных с иными фундаментальными константами сложность материальных структур не достигла бы столь же высоких значений. «Чем дальше может зайти эволюция в сторону усложнения материи, тем более тонкая настройка физических постоянных для этого требуется… Чем “хуже” настроены физические постоянные, тем раньше обрывается прогрессивная эволюция» [Панов 2011а, с.289].
Но, если в «нашей» Метагалактике оказалось возможным образование тяжёлых элементов, органических молекул, живого вещества, общества и постиндустриальной цивилизации, то следует ли отсюда, что сложность способна расти неограниченно? Не означает ли замаячившая на горизонте Вертикаль, что «та фаза эволюции материи, свидетелями которой мы являемся, близка к потолку, который может быть достигнут в нашей Вселенной» (с.291)?
Сам автор приведённой цитаты, как и автор этой книги, не склонны признать безусловную справедливость такого предположения: по достижении некоторого предела дальнейшая корректировка настроек могла бы осуществляться искусственно изнутри системы – если бы успел сформироваться управляющий субъект (Демон) с адекватными возможностями. Соответственно, в поиске альтернативных вариантов фазового перехода на близящейся (в некотором отношении – тупиковой) стадии планетарной и, возможно, универсальной эволюции мы в этой главе постараемся ответить на два ключевых вопроса. А чтобы лучше понять, почему оба они касаются сознания – потенциального субъекта управления, – ещё раз обратимся к феномену сложности.
Ранее было отмечено, что при прямых методах её оценки трудно избегнуть произвольности в выборе исходной точки – например, единицы структурной организации или ёмкости элементарной операции, от которой рассчитывается длина алгоритма (выбор определяется конкретной задачей). И всё же прямой расчёт структурной сложности способен дать сравнительное представление.
Так, американский нейрофизиолог М. Хорост [2011] обратил внимание на то, что число нейронов головного мозга у человека эквивалентно числу звёзд в Галактике – 100 млрд., – но связи между ними несравненно разнообразнее. Только в неокортексе число синапсов, через которые осуществляются межнейронные контакты, составляет от 164 до 200 триллионов, а во всём мозге оно значительно больше. Другой автор [Seung 2012] рассчитал, что для составления карты-схемы всех синаптических связей понадобилось бы (при нынешнем технологическом развитии) 10 тыс. работающих в автоматическом режиме микроскопов и 30 лет непрерывных наблюдений, а для записи полученных данных – жёсткий диск ёмкостью в 100 млн. терабайт.
Более интересны косвенные оценки сравнительной сложности, о которых рассказано в §1.1.3.3: астрофизик Э. Чайсон, использовав критерий удельного энергетического потока, показал, что травинка сложнее любой звёздной туманности. Иначе говоря, Вселенная «с мышью» (по А. Эйнштейну) кардинально превосходит по сложности стерильную Вселенную. Допустив же, что в ней отсутствуют более развитые цивилизации (насколько правдоподобно такое допущение, мы обсудим в гл. 2.2.1), следует признать, что в последние 4.5 млрд. лет резервуаром роста совокупной сложности Метагалактики оставалась биота. А по мере становления антропосферы определяющим агентом усложнения Метагалактики сделалось человеческое сознание, т.е. онтологическая сложность мира увеличивалась за счёт эволюции ментальных структур и каналов коммуникации.
Всё это даёт основание полагать, что человеческий мозг в комплексе его рецепторных и эффекторных связей составляет предел сложности, достижимой естественным путём, т.е. без прямого интеллектуального вмешательства. Отсюда некоторые философы выводили, что «мыслящая материя мозга… есть абсолютно высший и непроходимый предел поступательного развития» [Ильенков 1991, с.419], отсекая тем самым последующие десятки тысячелетий социокультурной и социоприродной эволюции, которая обеспечивалась преимущественно умножением внешних связей. В действительности как минимум с началом неолита – целенаправленного конструирования антропоценозов и многослойных сообществ (вождеств) – эра спонтанного роста сложности переросла в новую эру, когда лидером универсальной эволюции становится развивающееся сознание. Именно его качества и состояния обеспечивали устойчивость сложнейших социоприродных систем на очень высоком уровне неравновесия со средой. В §§2.1.1.2 и 2.1.1.3 будет показано, почему без целенаправленного регулирования пик устойчивого неравновесия неизбежно должен смениться последовательной деградацией антропосферы и биосферы, а в отдалённом будущем – обесцениванием энергетических источников в Метагалактике (т.е. сползанием её к термодинамическому равновесию).
Выходит, что, если дальнейшая эволюция Земли и Вселенной в принципе возможна, то она может быть только сознательно управляемой, и именно диапазон потенциальных возможностей и качеств сознания определяет, в конечном счёте, эволюционную перспективу. Эти соображения обусловили ключевые вопросы, обсуждению которых посвящён следующий параграф.
§2.1.1.2. Два ключевых вопроса стратегической прогностики
По мере того как эволюционирует Вселенная, обстоятельства создают новые законы.
Илья Пригожин
Вазген Гарун
Первый вопрос, от ответа на который зависит оценка стратегических перспектив цивилизации, Земной природы и Вселенной, касается потенциальных возможностей конструктивного творчества и представляет собой функциональное преломление старых философских споров об отношении материи и сознания и о границах свободной воли: в какой мере объективные законы ограничивают диапазон целенаправленного вмешательства в естественные процессы?
Словосочетание «закон природы» приобрело широкую популярность в начале XVIII века с лёгкой руки Г.В. Лейбница и первоначально воспринималось как смелая метафора с явным пантеистическим и даже атеистическим привкусом – она перевела представления теологии и юриспруденции на естественнонаучный язык. В духе набравшего силу материализма Нового времени законы природы стали трактоваться как вневременные сущности, которые «управляют» реальными процессами, а не производны от них. Законы существуют вне и помимо сознания и не конструируются исследователем, но «открываются» подобно новым звёздам или континентам.
Отсюда вытекала и «интердиктивная» интерпретация: закон природы есть то, что запрещает те или иные события и, в частности, принципиально ограничивает возможные технические решения («техника никогда не отменит законов природы» [Качановский 1983, с.57]). На этом основании О. Конт за семь лет до изобретения спектрального анализа доказал, что люди никогда не узнают химический состав Солнца, не увидят оборотную сторону Луны и т.д.; потребовалось немногим более ста лет, чтобы весь список контовских «никогда» был дезавуирован. На улицах Калуги мальчишки бросали камни в К.Э. Циолковского, мечтавшего о полётах в космос. Да что мальчишки – «многие величайшие учёные… спешили объявить чуть ли не любую неизвестную технологию принципиально невозможной» [Каку 2011, с.11]. У. Томсон (лорд Кельвин) с помощью подробных математических выкладок доказал невозможность летательного аппарата тяжелее воздуха, а рентгеновские лучи объявил мистификацией, и его убеждённость разделяли многие коллеги. Авантюрный Г. Маркони, заявивший, что передаст радиосигнал из Европы в Америку, повергся публичной обструкции: этот неуч не ведает о шарообразности Земли!..
Львиная доля технических устройств, окружающих нашу повседневную жизнь в начале XXI века, считались абсолютно невозможными в начале XIX века, многие – в начале ХХ века, а часть из них – ещё полвека назад. Категорические запреты, доказанные на основе естественнонаучных знаний, опровергались с удивительной регулярностью. А в 1960-70-х годах приобретшие небывалую популярность экологи объявили, что человек «нарушает законы природы», причём делает это уже на протяжении добрых десяти тысяч лет, с тех пор как начал культивировать растения и пасти скот. Наконец, в 1980-х годах апологеты рыночного хозяйства наперебой доказывали, что централизованное регулирование производственных отношений «нарушает законы экономики». Робкие попытки философов осмыслить новое прочтение «объективных» законов апеллировали к дисциплинарному размежеванию. С налётом гротеска их выводы можно резюмировать примерно так: нарушать законы физики «невозможно», нарушать законы биологии «преступно», а нарушать законы экономики – «невыгодно».
Поначалу все, кажется, были удовлетворены таким компромиссным решением. Серьёзные сомнения в независимости объективных законов от сознания возникли, прежде всего, при попытке системного анализа социальных процессов. Выяснилось, что само понятие «сознание» имеет как минимум три значения, которые часто путают. В философии оно традиционно трактовалось в оппозиции к бытию (сознание – бытие) или материи, т.е. как синоним субъективной или «виртуальной» реальности. В социологии (сознательность – стихийность) это понимание действующими людьми своих долгосрочных интересов. Наконец, в различных психологических школах (сознание – подсознание; сознательное – бессознательное) речь идёт о рефлексии или рационализации собственных мотивов.
Конечно, люди очень часто не осознают подлинную подоплёку своих действий и даже мыслей и смутно представляют отдалённые последствия – в этом смысле может обсуждаться независимость социальных и психологических зависимостей от их актуального осознания действующими субъектами. Но если принять собственно философское значение (сознание = субъективная реальность), то материалистический тезис о независимости объективных законов от сознания становится весьма уязвимым.
Поскольку социальные законы суть законы человеческой деятельности, которая регулируется вполне определёнными мотивациями (принцип единства деятельности и сознания), то любой вразумительно сформулированный экономический или социологический закон, общий или частный, имплицитно содержит устойчивые психологические зависимости соразмерной степени общности (см. подробнее [Назаретян 1981]). Проще говоря, социальный закон является функцией конкретных ценностей, представлений и норм и реализуется там, где преобладают носители соответствующего мировоззрения. История ХХ века (в том числе новейшая история России) даёт тьму примеров того, как экономические или политические модели, апробированные в одном обществе, навязывались обществу с иной культурной традицией, оборачиваясь эффектами бумеранга.
Сказанное справедливо в отношении «человекомерных» систем, таких как отдельный индивид, малая, большая группа или общество в целом. Известный тезис о перерастании биосферы в ноосферу означает, что и Земля стала «человекомерной» системой: процессы в антропоценозе определяются качествами управляющей подсистемы – человеческого сознания. Физические константы можно считать независимыми от сознания постольку, поскольку в масштабе Метагалактики влияние человеческой деятельности (пока?) исчезающе мало. Отсюда одна из формулировок вопроса о пределах целенаправленного вмешательства в физические процессы может быть связана с тем, является ли Вселенная потенциально человекомерной системой.
Вернувшись к исходной формулировке, условно разведём гносеологический и онтологический аспекты вопроса.
Сегодня грамотный методолог обязан понимать, что наука является элементом культуры, и все обобщения социологии, биологии или физики представляют собой конструкты, отражающие конечный, т.е. исторически ограниченный опыт. Последующий опыт, умножая необходимые оговорки и уточнения, превращает устойчивые зависимости, сформулированные ранее как всеобщий закон, в «предельный частный случай» более общих зависимостей. То, что во Вступительных заметках к этой книге названо принципом неопределённости заблуждения, выдающийся физик Р. Фейнман [1987, с.66] иллюстрировал следующим рассуждением. «Если мы хотим, чтобы от науки была какая-то польза, мы должны строить догадки. Чтобы наука не превратилась в простые протоколы проделанных экспериментов, мы должны выдвигать законы, простирающиеся на ещё не изведанные области. Ничего дурного тут нет, только наука оказывается из-за этого недостоверной».
Но – продолжим мысль цитатой из А. Эйнштейна [1965, с.61] – «тому, кто творит, плоды собственной фантазии кажутся настолько необходимыми и естественными, что он сам их считает не образами мышления, а заданными реальностями и хочет, чтобы все так считали».
Здесь важно то, что действительная незавершённость любого сконструированного «закона природы» делает преодолимыми те категорические запреты, которые этот конструкт накладывает на решение технологических задач. Строго говоря, закон гравитации в его классической формулировке действительно исключает возможность летательного аппарата, законы геометрии и оптики запрещают наблюдение событий на противоположном полушарии планеты, а адронный коллайдер, использующий эффекты сверхпроводимости, нарушает закон электротехники. Если бы взаимодействия в мире ограничились гравитацией, то самолёт не оторвался бы от земли. Но когда сила гравитации функционально вплетается в единую информационную модель с силами аэродинамики, с накопленной в органических отложениях солнечной энергией (нефтепродукты) и прочими факторами, – полёт оказывается осуществимым. Когда над земным шаром располагаются ретрансляционные спутники, прямолинейное движение светового луча не мешает москвичу наблюдать за спортивным соревнованием в Буэнос-Айресе. Когда сильно снижается температура проводника, его сопротивление перестаёт препятствовать электрическому току…
Американский учёный М. Каку [2011, c.17] выделил «три класса невозможностей». К высшей категории он отнёс «технологии, которые нарушают известные нам (курсив мой – А.Н.) законы физики» и которые тоже когда-нибудь могут оказаться возможными. Но «нам» – это кому и когда? Архимед представить себе не мог, что при нейтрализованной гравитации (например, в космическом корабле) жидкость не выталкивает погружённое в неё тело. И. Ньютон – что конечная скорость света превратит его универсальные обобщения в предельный частный случай ещё более универсальных моделей. Г. Ом – что свойства проводника могут зависеть от его температуры и ряда других параметров. Можно сказать, что далее закон Ома уточнялся и корректировался, а можно откровенно признать, что явление сверхпроводимости нарушает закон в его классическом определении.
Не менее существенна онтологическая сторона дела: устойчивые зависимости образуются в рамках конкретной системы и определяются особенностями её внутренней и внешней структуры, а диверсификация структур качественно усложняет причинные связи. Поэтому стремление распространить концептуальные обобщения с одной эволюционной стадии на другую то и дело приводит к недоразумениям.
Примерив законы первобытного, рабовладельческого или феодального общества к обществу с развитыми товарно-денежными отношениями, социалист считает противоестественным поведение сытых благополучных людей, упорно работающих ради увеличения банковского счёта. А когда западные менеджеры пытались повысить трудовой энтузиазм выходцев из архаического социума, используя финансовые рычаги, результат обескураживал: работники, не расположенные копить деньги на далёкую перспективу, мыслили «естественно» – текущим днём – и, получив удвоенную оплату, следующий период предпочитали отдыхать.
По той же самой причине, опираясь на выводы равновесной термодинамики, физик должен признать направление энергетических потоков в биосфере Земли (от зон большего равновесия к зонам меньшего равновесия, а не наоборот) противоречащим естественному закону. Между тем с образованием жизни и разума зоны устойчивого неравновесия сохранялись и расширялись, наглядным свидетельством чему служит собственное существование физика-теоретика.
Аналогичную ошибку совершают биологи, буквально перенося зависимости, наблюдаемые в девственной экосистеме, на антропогенные ландшафты. Когда человек рассматривается только как «один из многочисленных видов», «крупное растительноядное кочующее животное» [Арский и др. 1997, с.269, 282], тезис о нарушении законов природы выглядит вполне логично. В действительности, конечно, существование антропосферы нарушает законы биосферы не в большей и не в меньшей мере, чем существование живого вещества нарушает законы физики, рыночное хозяйство нарушает законы психологии, а первобытные отношения нарушают законы экономики. Чтобы лучше понять противоречивую суть этих отношений, мы и обратились к образу максвелловского Демона.
Разумное «существо» в мысленном эксперименте Дж.Г. Максвелла упорядочивает скоростное распределение молекул в направлении, противоположном естественному росту энтропии, и производит потенциальную энергию, сколь угодно превышающую собственные энергетические затраты. В §1.1.3.3 показано, как включение в систему взаимодействий агента с более ёмкой информационной моделью преобразует качество всей системы. Активность живого вещества переориентировала энергетические потоки, и по мере усложнения биоты (т.е. образования многоступенчатых иерархий управления) физические свойства биосферы всё сильнее отличались от «естественных» свойств эквилибросферы безжизненной планеты. Устойчивые причинные сети в антропоценозе отличаются от законов в диком биоценозе так же существенно, как причинные связи в биосфере Земли отличаются от связей в лунном ландшафте – они опосредованы растущим разнообразием и растущим могуществом управляющих «Демонов». В соответствии с общесистемным законом иерархических компенсаций, рост совокупного разнообразия антропосферы оплачивается упрощением несущих подсистем. Поэтому ход событий в антропосфере во всё большей мере определяется качествами культуры, и катастрофы всё чаще провоцируются не природными катаклизмами, а рассогласованием в управляющей подсистеме – человеческом сознании (типа техно-гуманитарного дисбаланса).
Обратившись к Универсальной истории, можно проследить, как эволюция, заходя в тупик, каждый раз находила совершенно неожиданные продолжения. А чтобы оправдать «антропоморфное» понятие неожиданности, обратимся к ещё одному старому Демону – лапласовскому, – немного подредактировав его под современность.
В 1814 году французский математик П.-С. Лаплас предположил, что некий Абсолютный Разум, знающий тотальную совокупность всех причин, мог бы с точностью предвидеть все следствия. Сегодня можно показать, что Эксперт, обладающий исчерпывающим знанием о прошлом и настоящем, но ничего не знающий о будущем и лишённый творческой фантазии, на каждом переломном этапе эволюции должен был попасть впросак.
На пике верхнего палеолита он бы убедительно доказал, что Земля не в состоянии прокормить больше нескольких миллионов человек (мы сделали это за него в §1.1.2.3, разделив площадь планеты, пригодную для человеческого обитания, на площадь, необходимую в среднем для пропитания одного охотника-собирателя). Имея данные о присваивающем хозяйстве, он не представлял себе человека в роли земледельца, скотовода, тем более инженера или программиста – и эта «философская» ошибка, состоящая в недооценке творческого характера эволюции, приводила к ложным выводам.
В Олдовайской эпохе, у истоков протокультуры, наш Эксперт столь же решительно доказал бы, что вместимость экологической ниши для стервятников, подобных грациальному австралопитеку, исчерпывается десятками тысяч особей, а использование искусственных орудий, нарушив баланс между убойными способностями и инстинктивным торможением внутривидовой агрессии, неизбежно приведёт к самоистреблению популяции (см. §1.1.2.1).
Физические законы, выведенные на основании огромного предыдущего опыта, должны были исключить теоретическую возможность образования эукариотных клеток, многоклеточных организмов и прочих качественных скачков в эволюции биосферы. Полтора миллиарда лет назад была бы доказана невозможность существования биоты в атмосфере с высокой концентрацией кислорода, образовавшейся в результате активности анаэробных организмов. Пять миллиардов лет назад – несовместимость с законами физики длительного сохранения белково-углеводородных молекул: зная о механизмах спонтанной самоорганизации, Эксперт указал бы на то, что неравновесное состояние по определению неустойчиво. И так далее.
В XVIII-XIX веках, когда идея прогрессивного развития овладела умами европейцев, наш бессмертный Эксперт воплотился в реальных естествоиспытателях и философах, размышлявших о пределе роста (демографического, технологического и т.д.), допустимого законами природы. Большинство были убеждены в том, что современная им наука вплотную приблизилась к исчерпывающему знанию объективных законов и, соответственно, к пределам возможного технологического творчества, и в ХХ веке это убеждение окончательно приобрело алармистский характер. Недооценка культурно-конструктивного генезиса знания актуализовала пережитки мифологической апперцепции (см. §§1.1.1.4 и 1.1.2.6). Поскольку наиболее авторитетные хранители и глашатаи законов природы считали их (по словам Эйнштейна) «не образами мышления, а заданными реальностями», т.е. онтологизировали ментальные конструкты, они раз за разом оказывались в роли нашего незадачливого Эксперта, объявляя оригинальные технологии принципиально невозможными. А жизнь то и дело демонстрировала справедливость немудрящей поговорки, раздражающей естествоиспытателей так же, как строгих администраторов: «Если нельзя, но очень хочется, то – можно». И каждый раз, когда эволюция заходила в очередной тупик, происходили индуктивно невероятные изменения, формировались более сложные системы взаимодействий, а в них – новые механизмы и законы. Так было до сих пор в истории человечества, живой природы и космоса, и без учёта творческого фактора глобальное прогнозирование остаётся линейным – таков один из главных уроков мегаистории.
Существуют ли всё-таки категорические пределы управляемости масс-энергетическими структурами со стороны творческого интеллекта? Если да, то как их определить?
К концу ХХ века на этом предметном поле всё ещё доминировали натуралистические убеждения: технические решения ограничены узким коридором объективных законов, причём законы эти в основном уже открыты и потому границы технических возможностей определимы раз и навсегда. Отсюда вытекали и совершенно безнадёжные сценарии отдалённого будущего, объединявшие естествоиспытателей всех специальностей.
Так, исходя из гипотезы о генетически ограниченном сроке существования каждого вида в обратной пропорции с морфологической сложностью организма, авторитетные биологи [Федоренко, Реймерс 1981] определили, что возраст вида Homo sapiens – уже «за сорок» и максимальный срок его дальнейшего существования – 30-40 тыс. лет. Известны и более пессимистические прогнозы: человек с его непропорционально развитым мозгом есть «ошибка природы» и срок его дальнейшего существования ограничен 20-50 поколениями (т.е., вероятно, 0,7 – 1,7 тыс. лет) [Lobsack 1974].
Если мы не согласимся с этими спорными гипотезами, то предельный срок существования может быть увеличен. М.И. Будыко [1975] показал, что с затуханием вулканической активности Земли приток углекислого газа в атмосферу сокращался на протяжении последних 100 млн. лет, снижая тем самым продуктивность биоты. Таким образом, человек застал «последние геологические секунды» умирающей биосферы. Если его деятельность не изменит наблюдаемую тенденцию, то снижение продуктивности до нуля должно произойти в ближайшие 3 – 4 млн. лет, и дальнейшее сохранение более или менее сложных форм жизни станет невозможным.
Далее вступали в силу прогнозы геологического порядка: через сотни миллионов лет на планете иссякнет водообмен, сильно обмелеют океаны и «обезвоженная среда… едва ли станет пригодна для жизни». Кроме того, химические процессы в атмосфере приведут к образованию большого количества свободного кислорода, и «вся органика на поверхности Земли должна будет сгореть». Спустя ещё некоторое время «тектоническая история Земли закончится» [Арманд и др. 1999, с.27].