Чтобы мало не показалось, затем наступит очередь космического Апокалипсиса. Солнце, начав предсмертное расширение до размеров красного гиганта, либо поглотит, либо, во всяком случае, полностью сожжёт нашу планету [Аллен, Нельсон 1991].
Далее астрофизики живописали сценарии окончательной гибели Вселенной: выбор сценария – холодное расширение с исчерпанием энергетических запасов или огненный финал катастрофического коллапса – зависел от реальной плотности вещества, но все они одинаково безнадёжны в плане долгосрочной перспективы. Добавим, что в современной теории объединённого взаимодействия протон, считавшийся абсолютно стабильным, на самом деле имеет огромный, но всё же не бесконечный срок существования. Значит, всем вещественным образованиям предстоит распад, после которого пространство Метагалактики будет заполнено электронами, позитронами, фотонами и нейтрино (а также, возможно, чёрными дырами); причём задолго до того, как распад вещества завершится, соответствующие процессы начнут играть существенную роль в эволюции Вселенной.
Физик Г.В. Гивишвили [2008] не без доли иронии систематизировал долгосрочные прогнозы, вытекающие из «стандартной» космологической модели. Через 1019 лет рассеются все галактики, через 1032 лет распадутся протоны и нейтроны, а через 1096 лет испарится последняя чёрная дыра. Наконец, через 10100 лет каждой из сохранившихся частиц (электронов и позитронов) для хаотических блужданий достанется пространство, равное всей нынешней Метагалактике.
Стоит ли удивляться, что подавляющему большинству астрофизиков человеческое существование виделось «фарсом», которому только предвидение неизбежного конца придаёт оттенок «высокой трагедии» [Вайнберг 1981, с.144].
Чудовищный разнобой во временных оценках – от сотен до триллионов лет и далее – оставляет только одну неизменную черту во всех натуралистических сценариях. Сознание есть не более чем эпифеномен, сопутствующий некоторому, более или менее длительному этапу эволюции физических процессов, не играющий в них самостоятельной роли и долженствующий бесследно исчезнуть на каком-либо последующем этапе: таково естественное течение событий, не подвластных воле.
До 1990-х годов крамольная мысль о возможном влиянии цивилизации на процессы метагалактического масштаба застенчиво высказывалась едва ли не исключительно советскими астрофизиками или выходцами из СССР, испытавшими влияние космической философии (насмешники приписывали это также влиянию большевистского волюнтаризма). Например, И.Д. Новиков [1988, с.168] признался, что принадлежит «к тем крайним оптимистам, которые верят, что добываемые знания… превратят человечество в богов, смело поворачивающих штурвал эволюции нашей Вселенной». А.Д. Линде [1990, с.248] высказал предположение, что «сознание, как и пространство-время, имеет свои собственные степени свободы, без учёта которых описание Вселенной будет принципиально неполным» и т.д. Западные физики, размышляя о будущем, не рассматривали даже гипотетически перспективу влияния сознательной деятельности на космический мир.
Автор этих строк начал изучать данный вопрос в 1980-х годах. Обобщив опыт изучения Универсальной истории (возраставшая роль отражательных процессов в эволюции Земли бесспорна), результаты дискуссий вокруг Демона Максвелла и эксперименты гештальтпсихологов, я пришёл к выводу, изложенному в §1.1.3.3. А именно, любые принципиальные ограничения действительны в рамках заданной концептуальной модели; по мере того как рамки модели расширяются (т.е. умножается размерность включённых параметров) неуправляемые константы последовательно превращаются в управляемые переменные. Отсюда корректно сформулированная операциональная задача любой сложности остаётся невыполнимой только до тех пор, пока она превосходит функциональные возможности модели. Тогда же [Назаретян 1991], исходя из соображений о неограниченных возможностях инструментального управления и о балансе технологических возможностей и качества саморегуляции, а также из некоторых общесистемных закономерностей, выдвинута гипотеза о естественном отборе планетарных цивилизаций (она будет подробнее раскрыта в §2.2.1.3)2.
В 1997 году в США была впервые опубликована книга Д. Дойча [2001], в которой аналогичные выводы обоснованы с сугубо естественнонаучных позиций. По мнению Дойча, «ни наша теория звёздной эволюции, ни какая-то другая известная нам физика» не дают оснований ограничивать потенциальное влияние жизни на космические процессы. «Во всей нашей Галактике и во всём Мультиверсе звёздная эволюция зависит от того, развилась ли разумная жизнь, и где это произошло <…> Будущая история Вселенной зависит от будущей истории знания <…> Применяя свои лучшие теории к будущему звёзд, галактик и Вселенной, мы обнаруживаем огромное пространство, на которое может воздействовать жизнь и после долгого воздействия захватить господство над всем, что происходит» (с.186-189).
Далее автор обратился к «принципу Тьюринга»: не существует верхней границы количества физически возможных этапов вычисления, а потому возможности интеллектуального управления принципиально безграничны. Следовательно, если контроль над метагалактическими процессами не сможет взять на себя разум, восходящий к Земной цивилизации (например, оттого, что прежде уничтожит своего носителя), эту роль выполнит кто-либо другой – «предположительно какой-то внеземной разум» (с.356)…
Каку [2011], обсуждая возможные метагалактические эффекты интеллектуальной активности, приводит слова королевского астронома Великобритании М. Риса: «Кротовые норы, дополнительные измерения и квантовые компьютеры открывают путь для множества гипотетических сценариев, которые когда-нибудь, возможно, превратят всю нашу Вселенную в “живой космос”» (с.281). Концепция Ли Смолина и его школы, допускающая созидание цивилизацией новых вселенных (см. §1.2.2.3), выстроена в той же интеллектуальной традиции. Её лейтмотив выразил ещё один известный физик: «Наше присутствие во Вселенной представляет собой фундаментальное, а не случайное свойство бытия» [Дэвис 2011, с.243]. Какой разительный контраст с популярным всего два-три десятилетия назад убеждением в эпифеноменальности человеческого существования, которое есть нечто среднее между «фарсом» и «высокой трагедией» (С. Вайнберг)!
Складывается впечатление, что резко изменившаяся в 1990-х годах международная ситуация (результат Холодной войны?) поумерила теоретический пыл российских учёных и вместе с тем разбудила буйное воображение их западных коллег, хотя трудно поверить в столь прямолинейное влияние текущей политической конъюнктуры на универсальные естественнонаучные парадигмы. Во всяком случае, начало XXI века ознаменовано удивительно быстрой сменой настроений в космологии и астрофизике: убеждение в том, что сознание, видевшееся прежде только как побочный эффект космической эволюции, способно сыграть в ней решающую роль, широко распространилось среди естествоиспытателей.
Таким образом, традиция, которая восходит к дуализму Р. Декарта, убеждённого в потенциальном всевластии активного духа над пассивной природой, к космизму Г. Фихте, Н.Н. Фёдорова и К.Э. Циолковского, более не может третироваться как философский предрассудок космологов советского воспитания, с детства запрограммированных на «безбрежный оптимизм». Тот факт, что в последние годы её активно развивают профессиональные физики, часто даже не догадывающиеся о философских предтечах, лишний раз свидетельствует о солидном естественнонаучном основании центральной идеи: все внешние ограничения на целенаправленные трансформации преодолимы творческим интеллектом.
При таком решении первого «ключевого вопроса» следует полагать, что в обозримом будущем человечество ожидают фантастические прорывы. Но, если внешний мир принципиально не ограничивает диапазон технологического творчества, то не содержатся ли пределы во внутреннем мире человека?
То, что Д. Дойч назвал принципом Тьюринга, в биологии представлено как «оппортунизм эволюции» [Simpson 1949], а в теории систем – как «принцип равных возможностей» [Александров 1996]: все возможные события непременно происходят. На этом методологическом принципе построена таблица химических элементов Д.И. Менделеева, и целый ряд открытий в астро- и микрофизике были обеспечены прицельным поиском теоретически предсказанных явлений, включая неизвестные ранее элементы, частицы и поля. Отсюда следовало бы вывести (как это и сделал Дойч), что, коль скоро естественнонаучные законы не накладывают абсолютных ограничений на решение инструментальных задач и, следовательно, диапазон целенаправленного вмешательства в мега- и микроструктуры Вселенной потенциально беспределен, то перспектива интеллектуального освоения космоса неизбежна.
Здесь, однако, и встаёт второй ключевой вопрос – о культурно-психологических ограничениях. Признав, что дальнейшая эволюция Вселенной могла бы быть только сознательно управляемой (§2.1.1.1) и что объективные возможности управления физическими процессами в принципе беспредельны, мы обязаны задуматься о диапазоне сознательного самоконтроля, т.е. о том, какую власть над силами природы способен выдержать разумный субъект, не пав жертвой техно-гуманитарного дисбаланса.
Человеку привычно считать себя безраздельным хозяином в своём внутреннем мире: трудно отделаться от иллюзии, будто только досадные внешние препятствия лимитируют пространство возможностей, соответствующее тотальной свободе моих фантазий. По крайней мере, такой «эгоцентризм» характерен для европейцев Нового времени – когда мифологическое мышление с его богобоязнью и инфантильным переживанием потустороннего контроля уже отошло в прошлое, а психоаналитики, бихевиористы и структуралисты (теория психического поля) ещё не облили интеллектуалов холодным душем «психологического детерминизма».
Конечно, влияние новых психологических теорий было стимулировано потрясением от мировых войн, создавших болезненное ощущение неподконтрольности «звериных инстинктов» тонкому слою критического сознания, культурных ценностей и человеческой ответственности. Но и с поправкой на шоковое состояние умов вопрос о границах сознательного контроля над эмоциональными импульсами и иррациональными мотивациями остаётся крайне спорным, а от ответа на него решающим образом зависит картина будущего. Роковую роль в судьбе цивилизации может сыграть неожиданное обстоятельство: «законы психологии» на поверку окажутся более жёсткими и неумолимыми, чем «законы физики». Повторим, тот факт, что человечество до сих пор «с грехом пополам» преодолевало последствия техно-гуманитарного дисбаланса, сам по себе не гарантирует дальнейших успехов. И не даёт основания исключить, что сценарии, допустимые свойствами физического мира, купируются ограниченной способностью разума обуздывать растущую власть над силами природы.
Похоже, что наличие или отсутствие странных аттракторов на данной стадии универсальной эволюции как раз и определяется способностью разумного контроля над собственными разрушительными импульсами. Если такая способность ограничена, то по достижении некоторого технологического предела реальные паллиативы сводятся к различным сценариям сползания глобальной системы к «тепловой смерти» (простой аттрактор).
Прописать такие сценарии – задача сравнительно лёгкая. Гораздо труднее проследить контуры сохраняющих сценариев. Наиболее же актуальная задача состоит в том, чтобы конкретизировать совокупность социальных, культурных и психологических условий, от которых может зависеть выход планетарной цивилизации на тот или иной аттрактор. Этой задаче в основном и посвящены следующие главы…
…Уже в середине XXI века могут возникнуть такие условия, при которых люди существовать не смогут.
§2.1.2.1. Что такое «глобальный кризис»?
Вчерашнее снижение котировки акций… на Нью-Йоркской бирже сразу на 3% заставляет предположить начало нового глобального кризиса.
Из экономического обозрения
Возникший в 1960-х годах термин «глобальный кризис» ассоциировался первоначально с боевыми кораблями, стоящими друг против друга в Карибском море, или с баллистическими ракетами, взаимно нацеленными на жизненно важные объекты и готовыми в любой момент отправиться по назначению. Потом в западном общественном сознании стали доминировать грядущая нехватка энергоресурсов, продовольствия и пресной воды, ещё позже – качество питьевой воды и генномодифицированных продуктов, демографический рост в бедных странах и миграции. В последние годы под шапкой «глобальный кризис» комментаторы чаще всего рассуждают о снижении котировок на бирже…
Это типичный образец социолингвистического эффекта, который в §1.1.1.5 назван дрейфом семантических рядов. Там речь шла о том, что существенное сокращение физического насилия в обществе сопровождается немыслимым ранее расширением понятия «насилие». Что же стоит за тривиализацией понятия «глобальный кризис»?
В середине ХХ века актуально глобальным был военно-политический кризис, который ежедневно грозил перерасти в ядерную катастрофу и давал о себе знать почти непрерывными конфликтами между двумя военными блоками на региональных фронтах. Остальные кризисы представляли собой, скорее, линейные экстраполяции текущих тенденций, и наиболее опасных перспектив удалось избежать во многом именно благодаря своевременному предупреждению. Целый ряд прогнозируемых глобальных обострений были предотвращены совершенствованием технологий, системы доминирующих ценностей и социальных структур.
Так произошло, например, с продовольственной проблемой, терзавшей человечество на протяжении всей истории. Несмотря на возросшее население Земли, само понятие «голод» подвергается такому же семантическому дрейфу, как «насилие», «глобальный кризис» и многие другие. Где нет войны и блокады, где жадность коррумпированных чиновников имеет границы и где родители по старинной традиции постнатальных абортов (см. §1.1.1.6) не морят голодом «лишних» детей (демонстрируя их телерепортёрам для сенсационных кадров) – там «голодом» называют неоптимальную по новейшим западным меркам структуру или качество питания. Многие бедные страны уже не умоляют прислать им самолёты с гуманитарной помощью, но добиваются квот на продажу своего дешёвого зерна, сыра и фруктов «золотому миллиарду». А врачи борются не с рахитом и прочими болезнями бедноты, но с диабетом и сердечнососудистыми заболеваниями – типичными проблемами тех, кто поглощает калорий больше, чем расходует [Майло 2011].
Преувеличенными оказались страхи, связанные с демографическим ростом, грядущим исчерпанием доступных источников энергии и т.д. Аналогии Земли с космическим кораблём, обеспеченным конечным запасом ресурсов, и призывы к форсированному сокращению населения и потребления ради того, чтобы хоть немного продлить жизнеспособность «экипажа», к началу нового века превратились в дань стремительно устаревающей моде. Во Вступительных заметках говорилось о международных издержках, которые несли с собой такие удручающие выводы и «политнекорректные» призывы, а также о проведённых в пику экоалармистам сравнительных расчётах ущерба, наносимого природе средним жителем развитой и отсталой страны [Кеннеди 1997]. В §1.1.3.3 изложены глубокие суждения А. фон Хайека о том, как рост человеческого разнообразия устраняет угрозы, связанные с демографическим ростом. Принципиальная возможность сокращения затрат при росте потребления, замеченная экологами прогрессивной формации, была подтверждена математическими расчётами и практическими наблюдениями [Люри 1997; Тарко и др. 1999; Вайцзеккер и др. 2000]. А в гл. 1.1.2 показано на исторических примерах, сколь радикально увеличивалась экологическая ниша человека с совершенствованием технологии, психологии и социальной организации – тех «промежуточных переменных», которые игнорировались в двухфакторных моделях мальтузианского типа.
Сегодня уже ясно, что дефицит энергетических и прочих ресурсов определяется не абсолютными пределами запасов в «космическом корабле», а готовностью общества использовать практически неограниченную энергию окружающего мира. Не исключено, что в обозримой перспективе управляемый термоядерный синтез, нанотехнологии, прочие прорывы в области теоретической науки и инструментального творчества вовсе снимут эту проблему с повестки дня.
Для конструктивного обсуждения новых глобальных угроз, приходящих на смену термоядерной войне и ресурсному дефициту, необходимо чётко сознавать, что наиболее острые проблемы современного общества обусловлены не ошибками развития, а его универсальной тенденцией, включая грандиозные достижения гуманистической культуры. Выделив две проблемы, которые я считаю решающими, условно обозначим их как медико-генетическую и террористическую.
§2.1.2.2. Гуманистическая культура и биология человека
Современная медицина в силу своей эффективности накапливает генетический груз человечества.
В.В. Игрунов
…Человеческий род неизбежно деградирует из-за почти полного прекращения действия естественного отбора.
А.С. Кондрашов
Стержнем величайших достижений цивилизации в ХХ веке стала возросшая ценность индивидуальной человеческой жизни. Она проявилась беспримерным сокращением уровня физического насилия, развитием и распространением медицины, ростом гигиенических требований (защищающих нас от агрессивной биологической среды), качества жизни, необычайно облегчившимся доступом к образованию и т.д. (см. §1.1.2.7). Здесь уместно ещё раз напомнить (см. гл.1.1.2), что в начале XIX века не во всех городах Европы средняя продолжительность жизни достигала 20 лет, и большинство родившихся детей не давали потомства в следующем поколении. Сегодня 5% детской смертности в той или иной африканской стране считается катастрофическим показателем, а в развитых странах этот показатель рассчитывается промилле.
Тем самым человечество оказалось как никогда ранее свободно от давления стабилизирующего естественного отбора. Соразмерна и плата за великое достижение.
Как известно из биологии, популяция, оказавшаяся в чрезмерно благоприятных условиях (пищевое изобилие, отсутствие врагов и конкурентов), начинает вырождаться. В той мере, в какой человек остаётся биологическим существом, он испытывает на себе те же зависимости – освобождение от естественного отбора оборачивается снижением «биологического качества популяции».
Ещё в 1920-х годах шотландский генетик Дж.Б.С. Холдейн заподозрил, что этот механизм может обернуться серьёзными проблемами для человечества, и описал перспективу «эктогенеза» – зачатия и выращивания человеческого плода вне материнской утробы. Во второй половине ХХ века идея «детей из пробирки» приобрела новых энтузиастов [Майло 2011]. Было замечено, что устранение механизмов биологической селекции оборачивается экспоненциальным накоплением генетического груза [Haldane 1957; Бочков 1978]. Каждое следующее поколение становится биологически менее жизнеспособным и более зависимым от искусственной среды – гигиены, медицины, бытового комфорта и прочих плодов цивилизации.
Биологи и врачи обращают внимание также на дополнительный фактор риска. На протяжении тысячелетий у людей вырабатывался и поддерживался (через тот же естественный отбор) иммунитет к болезнетворным бактериям. С изобретением пенициллина этот механизм был заблокирован, между тем как естественный отбор у самих бактерий интенсивно вырабатывал резистентность к враждебной среде. О том, что такая гонка вооружений между человечеством и бактериями безнадёжна для «биологического» человека, начали писать уже в 1980-х [Cohen 1989]. А в последние годы заговорили о грядущем «апокалипсисе», когда усилившиеся патогенные микроорганизмы вовсе перестанут замечать антибиотики и чуть ли не научатся питаться ими [Sample 2013].
Как все эволюционные тенденции, процесс денатурализации бытия, начавшийся сотни тысяч лет назад с появлением первых костров, драматически ускоряется, и, по логике вещей, лидирует в этом процессе население «цивилизованных» стран. Ситуативно-линейная экстраполяция тенденции биологического ослабления (начальная процедура прогнозирования) приводит к настораживающему выводу, что к концу века процент новорождённых с генетическими патологиями станет зашкаливать, затрагивая все телесные структуры и их самую уязвимую составляющую – мозг. И в этой сфере «проклятие прогресса», которое мы иллюстрировали многими примерами в гл. 1.1.2, ставит человечество перед дилеммой: возвращаться к романтическому прошлому суровой борьбы за индивидуальное существование или двигаться далее по тернистому пути «удаления от естества»…
Первое означало бы упразднение медицины, отказ от бытовых удобств, резкое снижение жизненных стандартов, в том числе и прежде всего гигиенических, и т.д. При таком утопическом сценарии – а не его ли рисовали нам самые решительные экологи? – через сотню лет на Земле сохранились бы в основном первобытные племена. И то – ненадолго (см. §2.1.2.4).
Второе предполагает ускоряющееся развитие всех отраслей генной инженерии, трансплантологии и органопроектирования, экстракорпорального зачатия и вынашивания плода, человеко-машинных интерфейсов и прочих технологий вторжения инструментального интеллекта в самые интимные основы бытия. Со своей стороны, это влечёт за собой новые угрозы, связанные как с поспешными решениями, так и со злонамеренными действиями, поскольку едва ли не все новые технологии могут использоваться в качестве оружия. Кроме того, не исключено, что ускоренная «денатурализация» будет вызывать нарастающий протест, вплоть до агрессивных неолуддитских настроений.
§2.1.2.3. «Знания массового поражения»