Денатурализация бытия и тела, продолжающаяся сотни тысяч лет, затрагивала прежде всего человеческую психику. Согласно экспериментальным данным и наблюдениям, «опосредованный характер носят не только сложные, но и традиционно считавшиеся элементарными психические процессы» [Венгер 1981, с.42], т.е. по содержанию и механизмам все психические акты у человека насквозь семантизированы, опосредованы интериоризованными социальными связями, являясь продуктами и событиями культуры. Даже генетически унаследованные (безусловные) рефлексы запускаются актуализацией соответствующих образов и могут быть заблокированы или модифицированы сменой доминирующего образа с помощью разнообразных приёмов – от гипноза до сознательного волевого усилия. Соответственно корректируются содержание, острота и даже валентность (приятно – неприятно) эмоциональных переживаний.
Проще говоря, мышление, память, восприятия, ощущения современного человека суть давно уже явления искусственные, а в экспериментах по обучению антропоидов жестовому языку (см. §1.1.2.1) мы видим впечатляющую попытку выстроить искусственный интеллект на обезьяньем мозге. По мере социальной эволюции в структуру материальных носителей памяти включалось растущее разнообразие рукотворных «текстов» – от первых стандартизированных орудий (ручное рубило) до компьютерных файлов, – подготавливая эволюционные предпосылки для дальнейшего «человеко-машинного» симбиоза.
Вместе с тем кибернетическая эра началась формулировкой А. Тьюрингом фундаментального принципа изофункционализма (см. об этом [Дубровский 2013]), и ещё на заре её Дж. фон Нейман теоретически предсказал, что количественное наращивание мощности и быстродействия ЭВМ приведёт к непредсказуемым и неподконтрольным качественным эффектам. Об опасности такого поворота событий предупреждал Н. Винер. В 1980-х годах было отмечено, что контроль над функционированием компьютерных систем обеспечивается посредством всё более сложных систем, и таким образом машинный интеллект неуклонно обособляется от человеческого [Zimmerli 1986]. В 2000 году Б. Джой [Joy 2000] рассчитал, что к 2030 году мощность компьютеров возрастёт более чем в 1 млн. раз, и этого будет достаточно для появления разумного робота («нанобота»). Вероятно, расчёт строился на так называемом законе Мура. При всём разнобое в формулировках этого «закона» и его производных, близкий к экспоненциальным значениям рост продуктивности информационных систем, по-видимому, продолжится, во многом благодаря созданию квантовых компьютеров [Ladd et al. 2010; Лапинский 2011]. По Р. Курцвейлу, к 2015 году сложность вычислительных систем превысит сложность мозга мыши, к 2023 году – сложность человеческого мозга и к 2045 – совокупную сложность нейронных связей всех людей Земли [Kurzweil 2005]. Основания расчётов небесспорны, но их результаты заставляют задуматься.
Параллельно ведутся работы по формированию рефлексивной модели мира, квазипотребностных механизмов автономного целеполагания, способности к самообучению, к оценке успешности действий, отношения между общими и частными задачами и аналогов эмоциональной удовлетворённости/неудовлетворённости результатами. Включение же в электронную конструкцию белковых молекул (биочипов), выращенных в генетической лаборатории и ускоряющих искусственное формирование сенсорных органов, должно особенно впечатлить тех, кто склонен придавать большее значение субстратным (органика – неорганика), чем функциональным признакам.
Последнее соображение существенно в свете так называемой квантовой концепции сознания. Английский математик Р. Пенроуз [2011], развивая теорему Гёделя о неполноте, доказал, что конечный автомат сколь угодно большой мощности неспособен реализовать некоторые функции мозга. По его гипотезе, функционирование мозга и психики связано с квантово-гравитационными эффектами в субклеточных структурах нейронов – эффектами, принципиально недоступными исчерпывающей формализации, исчислению и алгоритмическому представлению. Следовательно, полноценный интеллект (Сильный Искусственный Интеллект, по терминологии американского философа Дж. Сёрля [Searle 1990]), независимый от белкового носителя, невозможен.
Решающий аргумент Пенроуза построен на дискретном противоположении искусственного и естественного, исключая встречную эволюцию и взаимопроникновение. Между тем проведённый в Части I исторический обзор содержит обильные доказательства того, что искусственное и естественное суть полюса длинного континуума и что эволюция происходила именно по этому вектору. Продолжение развития по вектору «денатурализации» может, вероятнее всего, означать симбиоз носителей, вещественных субстратов и интеллектуальных процедур.
И здесь и складывается ещё одна интрига. Признав неизбежность обретения «души» искусственными информационными системами, их разработчики вместе с философами принимались доказывать, что внедрение в неё моральных «законов робототехники», сформулированных А. Азимовым, невозможно. Значит, впереди дарвиновский «межвидовой отбор», обрекающий человечество на поражение [Moravec 2000; Joy 2000]. Такая футурологическая конструкция построена на уверенности в том, что разум и мораль – внешние относительно друг друга субстанции.
Ч. Дарвин действительно считал отставшие в развитии племена и расы обречёнными на вымирание. Ещё бы: современные великому учёному власти США официально платили белым гражданам премию за индейские скальпы, да и на других континентах происходил банальный отстрел докучливых туземцев (см. §§1.1.2.6, 1.1.2.7). Ста лет не прошло с тех пор, как английские интеллектуалы кокетничали теориями «негативной евгеники».
Легко заметить, насколько изменились представления, ценности и нормы всего за одно-полтора столетия. В Части I показано, что разум и культурная регуляция не внеположены друг другу. Культурные ограничители агрессии выплавлялись разумом в горниле острых антропогенных кризисов и катастроф, формировались ростом его информационного объёма (в частности, временнóго диапазона отражаемых связей) и «послепроизвольно» (см. §1.1.1.6), монтировались в глубины подсознания. Догадка Сократа о сопряжённом росте знания, мудрости и морали подтверждается огромным опытом социальной истории, и не видно оснований полагать, что смена материального субстрата заставит разум забыть свою историю. «Сверхчеловеческому» разуму, как и разуму человеческому, необходимы гуманитарные регуляторы, соразмерные инструментальным возможностям – примитивный агрессор, управляющий невообразимо мощными энергетическими потоками, оказался бы нежизнеспособным.
Таким образом, смертоносная агрессия против человечества со стороны неблагодарных роботов – сюжет столь же киногеничный, сколь неправдоподобный. Встречное развитие двух тенденций – денатурализация человеческого тела (и интеллекта) и «одушевление» вторичных информационных систем – с перспективой продуктивного симбиоза могло бы ознаменовать переход Мегаистории в новую, «послечеловеческую» стадию. Правда, такая альтернатива вырождению человека как биологического вида не многих сегодня способна вдохновить, но, похоже, она представляет собой ещё не самую шокирующую линию универсального будущего.
Приведу только один фантастический, но не совсем беспочвенный пример. В §1.1.1.6 показано, что последовательно изменяющееся соотношение масс-энергетического и виртуального факторов составляет стержневой вектор развития и что этот процесс интенсивно ускоряется. Неоднократно упоминавшаяся гипотеза о многомерности ранней Вселенной предполагает также, что в масштабе 10‒33 см. (планковская длина) пространство остаётся многомерным и лишённым временнóго параметра. Сходная посылка содержится в большинстве последовательных моделей квантовой космологии. Инструментальное овладение сверхмалыми масштабами могло бы кардинально изменить состояние как Вселенной, так и (сверхчеловеческого?) разума.
С одной стороны, проникновение в иные пространственные измерения сняло бы ограничение на скорость передачи сигнала – это так же мало ущемит теорию относительности, как самолёт ущемляет теорию гравитации, – и тогда разумная активность превратится в метагалактический фактор. Между прочим, М. Каку [2011] относит превышение скорости света к «невозможностям II класса» (т.е. осуществимым с большей вероятностью, чем, например, «предвидение будущего»). Он связывает перспективу сверхсветовой скорости с освоением астрофизических «кротовых нор» и т.д. И – выскажу совсем безумную мысль: мгновенные причинные связи могли бы лишить Вселенную пространственно-временных измерений, превратив её в геометрическую точку.
С другой стороны, сам разум перемещается во вневременнóе измерение, превратившись в бестелесную Психею. Не здесь ли кроется исполнение мечты о «бессмертии»? Метагалактический Разум интегрируется в поле Мультиверсального Разума-Демиурга – это трудновообразимое допущение, созвучное новейшим естественнонаучным теориям, начинает смахивать на что-то вроде Евангелия от Космологии…
В туманной дымке фантазий, связанных с нарастающим влиянием интеллекта, просматриваются контуры «живого космоса» М. Риса, «пробуждающейся Вселенной» Р. Курцвейла, творения новых метагалактик в версии Ли Смолина. И даже – слияния с Богом, предрекаемого некоторыми теологами, о чём будет рассказано в следующем разделе. Но как не признаться, что лично мне – человеку, привязанному телом и душой к «этому» миру, – подобные картины больше напоминают кошмарный сон. А мятежный ум, «не мне, но Логосу внимая», упорно вырисовывает на горизонте тревожно-притягательные «постсингулярные» миражи. И снисходительно утешает пугливую душу, напоминая, что таким же кошмаром выглядел бы в глазах кроманьонца современный мегаполис. Чтобы убедиться в этом, не нужна даже машина времени – в этнографической литературе описано достаточно наблюдений за типичными реакциями охотников-собирателей, впервые увидевших большой город.
К тому же надо признать, что и в религиозной, и в светской сотериологии будущее выглядит привлекательным только для некритического ума. Библейский Рай даже под пером великого Данте остался царством смертельной скуки: редкий эрудит похвастает, что дочитал до конца песни Рая в «Божественной комедии». Образ бесконфликтного Коммунизма волновал воображение до тех пор, пока идеологам удавалось обрамлять его героикой постоянной «борьбы» с вражеским окружением. «Конец истории» либеральных политологов также оказался похожим на стоячее болото, и сам Ф. Фукуяма [1990] завершил знаменитую статью грустным признанием: «Может быть, именно перспектива многовековой скуки в конце истории вынудит историю начаться вновь» (с.118). А двумя с половиной тысячами лет ранее греческий философ Эмпедокл из Аграганта с потрясающим остроумием и беспощадной убедительностью растолковывал читателям, почему идеальный мир всеобщей любви («Сфайрос»), объятый скукой бессобытийности, непременно взорвётся взаимной ненавистью [Сёмушкин 1985]…
В §1.1.1.2 было показано, что фундаментальная амбивалентность эмоциональной жизни исключает оценочные критерии прогресса. Поскольку будущее не может быть улучшенной копией настоящего, постольку действительная история неуютна актуальному сознанию. Человеческое сознание насквозь исторично, но, оставаясь наследником природной психики, оно сохранило естественный хроноцентризм, зациклено на текущем моменте и всячески стремится игнорировать свою историческую сущность. Что же касается стратегической перспективы, людям проще представить её по схеме «всё или ничего» – будущее либо прекрасно, либо ужасно. Попробуем, однако, отвлечься от утопий, антиутопий и эмоциональных оценок и ещё раз рассмотреть альтернативные сценарии.
Известные обстоятельства биосферной эволюции, а также гиперболическая кривая, отражающая последовательное ускорение эволюционного процесса на Земле, подсказывают, что технологический путь развития начался именно тогда, когда он и должен был начаться, хотя, вероятно, ступить на него не обязательно должны были гоминиды. И, как мы видели, если бы даже был возможен безболезненный уход человечества с исторической сцены, для повторения эволюционной траектории в сторону цивилизации каким-либо иным видом животных в биосфере уже не остаётся времени. Вероятно, провал «нашей» истории будет означать, по меньшей мере, выпадение Земли из универсального эволюционного процесса.
Не ясна и перспектива самой универсальной эволюции. Чтобы в некоторых точках Вселенной могло образоваться живое вещество, требовались определённые предпосылки. Во-первых, Вселенная должна была в достаточной мере остыть. Во-вторых, первое поколение звёзд должно было завершить цикл своего существования и взорваться, выбросив в космос синтезированные в их недрах тяжёлые элементы – основу будущих органических молекул. Насколько же длительна фаза метагалактической эволюции, чреватая образованием жизни? Сохранила материя способность через миллиарды лет образовывать новые очаги жизни взамен угасших или эра абиогенеза осталась в прошлом?
Для основательного ответа на эти вопросы у нас недостаточно сведений, но в последние годы предложена новая версия панспермии, подкреплённая косвенными аргументами и гармонично укладывающаяся в синергетическую модель [Панов 2007]. Первые же белково-углеводородные соединения, образовавшиеся в одной точке, должны были быстро «заразить» жизнью космическое пространство3. Транспортируемые кометами и метеоритами, они укоренялись на всех космических телах, где находили для себя достаточные условия, делая неконкурентоспособными автохтонные предбиологические процессы: «пришельцы» пожирали органические молекулы на других планетах, вовлекая их в собственный вещественно-энергетический круговорот.
Кстати, ещё Дарвин сходным образом объяснял невозможность повторного образования жизни на Земле: существующие организмы поглощают органику, исключая синтез более сложных структур. А недавно сотрудниками Института палеонтологии РАН выявлены признаки жизни на Земле в эпоху, предшествовавшую образованию океанов, и директор Института А.Ю. Розанов [2009] считает это доказательством её внеземного происхождения. Вместе с тем биологами обнаружены бактерии типа Deinococcus radiodurans, способные выдерживать громадные дозы радиоактивного излучения и очень долго обходиться без воды – организмы, пригодные для длительного космического путешествия. Астрофизик В.А. Мазур [2010], исключая вероятность независимого образования ещё одной первичной макромолекулы, настаивает на том, что жизнь во всех уголках Вселенной должна иметь единое происхождение и быть идентичной на молекулярном уровне.
Моноцентрическая концепция происхождения жизни созвучна убеждению, что эпоха абиогенеза во Вселенной завершена. На том же убеждении основаны и все натуралистические сценарии (см. §2.1.2.1), которые, однако, содержат дополнительный штрих: становление жизни, общества, разума и культуры есть лишь эпифеномен некоторой стадии развития материальных структур. Если это так, то цивилизация, а за ней и биосфера на Земле (и, вероятно, в других областях космоса) обречены на разрушение. Тогда не только планетарная, но и вселенская альтернатива сценариям последующего прогресса, вызывающим у нас эмоциональный дискомфорт, в конечном счёте, сводится к перспективе «тепловой смерти». Метагалактика продолжит расширяться, рассеивая энергию, что уже не соответствует понятию «эволюция»; эра универсальной эволюции сменится растянутой на квадриллионы лет стадией необратимого роста энтропии, сопровождающегося угасанием активности. Иной перспективы невозможно усмотреть, отказав разуму в космологической фундаментальности.
Итак, эволюционный процесс в «спенсеровском» значении этого термина («изменение от неопределенной бессвязной однородности к определенной взаимосвязанной разнородности») ретроспективно прослеживается на протяжении 13.75 млрд. лет, но будет он продолжаться или вплотную приблизился к апогею – неизвестно. Синергетическая модель подсказывает, что чем сложнее система, тем большую роль в фазе неустойчивости способны сыграть малые флуктуации, а наиболее регулярным и всё более существенным генератором малых флуктуаций в истории служила та же «ехидная дама» – психология. Сегодня диапазон её изменчивости определяет как наличие или отсутствие странных аттракторов, так и способность Земной цивилизации эволюционировать в сторону таких аттракторов, если они в принципе существуют.
Что считать «меньшим злом» – головокружительную перспективу «послечеловеческого» прогресса или планетарный «всхлип» со сменой универсального вектора в сторону естественного равновесия – это, наверное, дело вкуса. Но, признав, что спонтанная эволюция Земли и Вселенной исчерпана и гипотетически допустив возможность управляемой эволюции (см. §2.1.1.1), необходимо исследовать, обладает ли управляющий интеллект таким ресурсом самоконтроля, который обеспечил бы удержание внутренних балансов при неограниченном росте инструментального потенциала.
Так мы возвращаемся ко «второму ключевому вопросу» в его психологическом развороте: от каких качеств может зависеть способность интеллекта (соответственно, культуры и социальной организации) восстанавливать и удерживать техно-гуманитарный баланс в обозримом будущем?
Длительный прогресс в прошлом – наглядное опровержение нашего отчаяния.
Герберт Уэллс
Из отношений «мы» и «они» соткана всемирная история.
Б.Ф. Поршнев
§2.2.1.1. Понятие идеологии. Идеология, религия и квазирелигии Нового времени
Прежде чем объединиться, нам надо размежеваться.
В.И. Ленин
Данные, приведённые в §1.1.1.5, демонстрируют, что во все времена и во всех весях самыми частыми объектами насилия оставались родственники и соседи. Это подтверждают и ставшие уже классическими расчёты социологов и криминологов («закон Веркко»), да и библейское: «…враги человеку домашние его» (Матф. 10: 36), возможно, предупреждает о том же.
Мы видели также (§1.1.2.1), что с появлением искусственного оружия инстинктивно не ограниченное насилие по отношению к ближним составило смертельную угрозу для популяции, и сохранение рода Homo настоятельно потребовало искусственной регуляции (канализации) агрессии. От палеолита до наших дней антиэнтропийная задача духовной культуры состояла преимущественно в том, чтобы упорядочивать социальное насилие, по мере возможности предотвращать его хаотические формы, а самое древнее, примитивное и распространённое средство решения задачи – перенацеливание агрессии на внешний (по отношению к данному социуму) мир. Для минимизации убийств внутри рода регулярно продуцировались символы принадлежности, переросшие через сотни тысяч лет в конкурирующие и сменяющие друг друга идеологии, которые обеспечивали деление людей на «своих» и «чужих».
Термин «идеология» вошёл в языки Нового времени с лёгкой руки французских философов-материалистов и биологов конца XVIII века: А. де Тресси и группа его единомышленников (Э. де Кондильяк, П. Кабанис) назвали так особую науку о биологических основах мышления. Их попытка разработать такую науку оказалась крайне неудачной, а пришедший вскоре к власти Наполеон Бонапарт использовал это понятие как штамп для развенчания бесплодных политических спекуляций.
В последующем идеологиями стали называть заведомо ложные социальные теории, выражающие частные интересы какой-либо большой группы (прежде всего нации), противопоставленные интересам других групп; в этом значении термин применяли, в частности, К. Маркс и Ф. Энгельс. С обострением классовых конфликтов в Европе заговорили о «классовых идеологиях». В России Г.В. Плеханов, а за ним В.И. Ленин использовали парадоксальное словосочетание «научная идеология», имея в виду, что исторические интересы пролетариата состоят в ликвидации классовых различий, а потому совпадают с общечеловеческими и опираются на «объективную истину».
Поскольку выражение «научная (или истинная) идеология» вышло из употребления, данный термин далее используется в традиционном значении – как рационализация групповых политических интересов.
Идеология – это негэнтропийный механизм объединения людей в большие группы путём противопоставления другим людям по признаку приверженности определённому набору сакральных символов. Символы конструируются посредством мифологизации реальных или вымышленных событий, персонажей, речевых фигур, зрительных образов, наделяемых мистическими свойствами и смыслами. Практика последних столетий демонстрирует, что при наличии соответствующей психологической установки процедуре мифологизации могут быть подвергнуты любые конструкты: сакральными маркёрами способны служить не только «нация», «класс», «партия», но и такие категории, как «материализм», «атеизм», «демократия», «рынок» и т.д.
В данном отношении понятие идеологии является родовым по отношению к понятию религии. Более или менее акцентированное ядро всякой идеологии составляет объединение единоверцев совместным отвержением неверных, а неизменным спутником идеологического мировосприятия остаётся реальная или потенциальная война. Чем темпераментнее проповедуются солидарность и любовь между «своими», тем более отчётливо выражено неприятие «чужих». Классовая ненависть, которую большевики считали критерием «пролетарского сознания», имела прозрачную предысторию. Те, кто её требовал, и те, от кого она требовалась, были воспитаны на текстах Евангелия: «…Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестёр и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк 14: 16).
При этом религиозные идеологии недвусмысленно возводят источник сакральности к потустороннему началу, в конечном счёте – к сверхъестественным антропоморфным Авторитетам, чья непререкаемая воля представлена в Дольном мире чудесами и откровениями. Прочие же – квазирелигиозные – идеологии используют представления о сверхъестественном скрытно: путём конструирования коллективного тотема, священных образов Вождей, воспроизводства мистических фигур (типа Троицы), подстраивания новых массовых ритуалов и сакральных празднеств под даты, узаконенные вытесняемой религией, подмены культовых сооружений и святынь.
Полнее всего набор приёмов массового квазирелигиозного мировоззрения был задействован коммунистической идеологией [Силади 1994]. В России ещё при жизни Ленина были распечатаны десятки миллионов его портретов с целью заменить ими иконы в крестьянских избах. Под значимые православные даты подвёрстывались советские праздники: Новый год (Рождество), Первомай (Пасха). Продемонстрировать окончательное торжество пролетарской Истины над лживым христианским учением был призван неудавшийся проект строительства грандиозного Дома Советов на месте разрушенного Храма Христа Спасителя.
В 1950-60-х годах Н.С. Хрущёв посмел покуситься на образ И.В. Сталина только благодаря тому, что четвёртый символ в коммунистическом иконостасе (Маркс – Энгельс – Ленин – Сталин) диссонировал с триединством Вождей, мастерски имитирующим сакральную Троицу. Отец народов был гениальным мастером пропаганды (или, как теперь сказали бы, PR), но даже ему отказало чутьё. Додумайся Сталин в последние годы жизни без шума отсечь имя и портрет Энгельса (тогда это уже можно было сделать без опаски) – и сакральная фигура «Маркс – Ленин – Сталин» могла быть разрушена только вместе с коммунистическим мировоззрением.
Ментальная матрица «они – мы» исторически эволюционировала вместе со всей духовной культурой: в гл. 1.1.2 показано, как на переломных этапах истории совершенствование культурных регуляторов, обеспечивавшее восстановление техно-гуманитарного баланса, расширяло групповую идентификацию. Типичная для палеолита племенная вражда сменилась межплеменными объединениями (вождествами) неолита, в бронзовом веке некоторые вождества дальнейшими захватами образовали города и полиэтничные, но враждебные друг другу государства, «мировые религии» распространили солидарность и конфронтации между людьми до конфессионального масштаба и т.д. Иерархический порядок социального насилия временно разрушался и восстанавливался, обеспечивая устойчивость региональных систем.
Большие группы как активные социальные субъекты, объединённые общими интересами, во все времена создавались и сохранялись приверженцами крайних настроений. Согласно этнографическим наблюдениям, устойчивость первобытных племён и племенных объединений обеспечивалась взаимной неприязнью: источником всех бед считались действия соседей или их шаманов, а старейшины регулярно стравливали между собой молодёжь, поддерживая тем самым собственную власть [Токарев 2011; Поршнев 1966; Бочаров 2001а,б]. Религии создавались фанатиками, утверждались и распространялись огнём и мечом и поддерживались межконфессиональными конфликтами. Формирование наций в XVIII – XX веках инициировали конфронтационно настроенные интеллигенты («националисты»), самозабвенно внедрявшие в массы «национальное самосознание», а превращение пролетариата из «класса для других» в «класс для себя» (по выражению Маркса) – заслуга профсоюзных экстремистов, активно разжигавших в народе настроения классового антагонизма.
Добавим, что псы-рыцари, героически отстаивающие сплочённость группы перед лицом враждебного окружения, продолжают действовать и тогда, когда сама группа фактически перестала существовать. В 1980-х годах некоторые советские и особенно зарубежные коммунистические лидеры с пеной у рта доказывали необходимость «диктатуры пролетариата», протестуя против «ревизионистских» доводов о том, что промышленный пролетариат – протагонист классовых теорий – остаётся в прошлом. Провозвестники несостоявшихся «наций» (в России это были, например, казаки, сибиряки и т.д.) продолжали рисковать карьерой и личной свободой и после того как в массе угасли робкие проблески «национального самосознания»…