Двадцатый век был веком оружия массового поражения. Двадцать первый век станет веком знаний массового поражения.
Билл Джой
К последнему десятилетию ХХ века совокупная взрывная мощь ядерных боезарядов была эквивалентна 1.2 млн. хиросимских бомб, и 1% наличного боевого потенциала было достаточно для наступления на планете «ядерной зимы» – этот вывод, первоначально озвученный К. Саганом, подтвердили последующие расчёты [Бурдюжа 2002]. Приходится повторить, что своего рода прокладкой от ядерного коллапса стали более 20 млн. жертв локальных вооружённых конфликтов, в русло которых удалось перевести противоречия между сверхдержавами. Сколь ни чудовищны человеческие потери, позитивный итог так называемой Холодной войны также не следует недооценивать. За прошедшие десятилетия произошла культурно-психологическая притирка (см. §1.1.1.6) к самому разрушительному оружию в истории, после чего и оно, как ранее все другие виды оружия, превратилось в жизнесберегающий фактор, ограничивающий агрессивные амбиции.
Но, как отмечено §1.1.2.7, неожиданная для многих победа одной из сторон в «Холодной войне» спровоцировала новый всплеск геополитических амбиций, иррациональную тягу к «маленьким победоносным войнам» и прочие признаки предкризисного синдрома. К концу 1990-х годов эйфория всемогущества заметно снизила интеллектуальный уровень внешнеполитических решений: власти США, прежде опасавшиеся коммунистического проникновения и ориентированные (как и власти в СССР) на сохранение статус-кво, теперь принялись азартно раскачивать ситуацию, когда и где возможно. «Демократия», трактуемая исключительно в американской редакции, оборотилась идеологическим фетишем, посредством которого рационализуются явно импульсивные решения. Гроссмейстеры, разыгрывавшие в 1960-80-х годах многоходовые комбинации – образцы тонко просчитанной интриги, – уступили место игрокам пятого разряда, не умеющим просчитывать обстановку на доске далее одного хода.
Это со всей очевидностью проявилось в 1999 году Югославской агрессией и последовавшей серией бездумных авантюр в различных регионах. Американские политики и дипломаты, когда-то восхищавшие иностранных аналитиков умением работать с местным населением, теперь как будто нарочно стремятся ухудшить образ своей страны. Неслучайно в России, где бытовой антиамериканизм не наблюдался даже под громкий аккомпанемент «антиимпериалистической пропаганды» конца 1940-х – начала 1980-х годов, в начале XXI века опросы фиксируют массовую неприязнь к США.
Приведу только один из характерных примеров того, как пренебрежение к гуманитарной науке (страноведению, психологии) толкнуло влиятельные силы в США на заведомо контрпродуктивные действия. В 2011 году любой мало-мальски грамотный специалист по Ближнему Востоку понимал, что с насильственным уходом правительства Х. Мубарака к власти в Египте придут исламские экстремисты, которые постараются разорвать мирный договор с Израилем, установить законы Шариата и т.д. Но вместо того, чтобы всеми силами поддержать лояльное и удобное руководство страны (что было бы непременно сделано в 1980-х годах), американские спецслужбы в охотку подбрасывали масло в огонь, а пресса откровенно злорадствовала по поводу возникших беспорядков.
Уплощённая картина мира, раскрепощая примитивные мотивации, несёт серьёзную угрозу международной стабильности, и в условиях «кончающейся географии» бездумные действия самой могущественной сверхдержавы на международной арене чреваты плачевными глобальными последствиями.
На это накладывается ещё одна глобальная угроза, также недостаточно отрефлексированная. После культурно-психологической притирки к «большой» ядерной угрозе дальнейшее развитие технологий размывало границы между производственным, бытовым и военным инструментарием: в данном отношении диалектическая спираль вернула нас к ситуации древнего каменного века. При этом, с одной стороны, разрабатываются всё более изощрённые и дешёвые виды оружия, связанные с ядерными минизарядами, нанотехнологиями, робототехникой, генной инженерией, хакерскими атаками на системы жизнеобеспечения и т.д. С другой стороны, доступ к информации во всём мире облегчается, пронизывая границы государств, наций, культур и даже образовательных уровней.
Баллистические ракеты, ядерные боеголовки и всю сопутствующую инфраструктуру могли позволить себе только очень богатые государства, затрачивавшие на них значительную долю национальных бюджетов; к тому же информацию, необходимую для их производства, можно было хранить за семью печатями. Ситуация начала решительно меняться с развитием информационных сетей и с разрушением биполярного мира. Новейшие средства массового поражения, выскальзывая из-под контроля государств и вменяемых правительств, становятся достоянием неформальных террористических группировок, когда-то пестовавшихся спецслужбами конкурирующих военных блоков, а затем начавших расти, как грибы после дождя. Вместе с границей между технологиями различного назначения размывается граница между состояниями войны и мира, что также характерно для первобытного общества. Сегодня уже для самоистребления планетарной цивилизации не требуется тотальная термоядерная война, каковой удалось избежать полвека тому назад. В недалёкой перспективе многофункциональные технологии могут стать доступны компьютерным «гениям», освоившим огромный информационно-технологический потенциал, но не обременённым грузом политической ответственности и не научившимся системно прогнозировать последствия своих действий.
На стыке веков известный программист, соучредитель компании «Сан майкросистем» Б. Джой [Joy 2000] заметил, что знание превращается в самодостаточное разрушительное оружие. В профессиональной литературе описываются полуфантастические сюжеты, когда юные вундеркинды, играя в виртуальную войну, смогут обрушивать энергетические системы городов и стран, взламывать системы безопасности АЭС или создавать смертоносные нанобактерии. Джой указал на возможность направленного уничтожения биоценозов или людей с заданными генетическими признаками, и это уже качественно новый виток гонки вооружений, в отношении которых все известные механизмы международного контроля теряют силу. Автор ссылался на предупреждение Э. Дрекслера об угрозе того, что нанобактерии-убийцы вообще останутся вне человеческого контроля – например, из-за сбоя в программе. Тогда они, будучи меньше, агрессивнее и эффективнее живых микроорганизмов, способны за несколько суток истребить все белковые молекулы на Земле, превратив их в безжизненную серую слизь (gray goo). Такую возможность подтверждают и физики [Абрамян 2007]. Добавив к этому миниатюрные атомные бомбы, термоядерный синтез и прочие продукты неиссякающей человеческой изобретательности, мы видим перед собой достаточно напряжённую картину ближайших десятилетий.
Напрашивается крамольное и в высшей степени горькое соображение. С тех пор как двухполюсная политическая система рухнула, а многополюсная (или бесполюсная?) не образовалась, терроризм, родимое пятно начала XXI века, стал таким же жестоким воспитательным средством мировой истории, каким в ХХ веке была атомная бомба, а ещё раньше, по мере удаления в прошлое, – огнестрельное, стальное, бронзовое, дистанционное оружие и чопперы Олдовая (см. гл.1.1.2). «Воспитательный» эффект, как и прежде, состоит в том, что общество либо справится с этим бедствием, освоив новые высоты культурного самоконтроля, либо рухнет под его тяжестью1. Если в прежние эпохи тест на совместимость с новыми технологиями вынуждены были проходить чаще всего локальные или региональные общества – племена и государства, – то нынешний этап глобализации сделал общечеловеческими как достижения, так и угрозы.
«На сцену выходят все и каждый» – приблизительно так можно перевести заглавие книги американского социолога и писателя К. Ширки, в которой обсуждается небывалая вовлечённость граждан в политическую активность, расшатывающая диктаторские режимы [Shirky 2008]. Но, как видим, и эта безусловно прогрессивная тенденция имеет оборотную сторону.
То, что с развитием технологий внутренняя устойчивость общества всё более зависит от индивидуальных действий и что вероятность необратимых глобальных последствий злого умысла, недальновидности или банальной глупости возрастает с инструментальными возможностями, – прямой вывод модели техно-гуманитарного баланса. Сорок-пятьдесят лет назад могло показаться, что человечество находится на пике этой исторически возраставшей зависимости: его существование драматически зависело от нескольких сотен субъектов, имевших прямой или косвенный доступ к «кнопкам». Как теперь ясно, это был ещё не предел. «Знания массового поражения» делают бессчётное множество индивидуальных носителей информации причастными к судьбе мировой цивилизации…
В таком контексте наш «второй ключевой вопрос» может быть конкретизирован: насколько гуманитарная культура готова к адекватным трансформациям? Успеет ли общество при быстро сокращающемся лимите времени совершенствовать средства внешнего и внутреннего контроля, обеспечивая сохранение техно-гуманитарного баланса?
§2.1.2.4. Аттракторы и сценарии
…Именно так и кончается мир –
Не взрывом, а всхлипом.
Томас Элиот
Современное состояние человека как биологического вида можно сравнить с балансированием между эволюционной трансформацией и полным исчезновением.
Под «разумом» следует понимать… определённые практические принципы, из которых проистекают все добродетели и вообще всё, что необходимо для формирования подлинной нравственности.
Джон Локк
…Язык пространства, сжатого до точки.
О.Э. Мандельштам
Кто-то заметил, что бездарное искусство нелогично, но предсказуемо, талантливое искусство логично и предсказуемо, а гениальное – логично, но непредсказуемо. Это можно считать аллегориями простого, горизонтального и вертикального аттракторов. Как мы знаем, эволюция реализует все три варианта, причём гениальное произведение и есть аналог вертикального странного аттрактора – когда очень сложная система в фазе эндо-экзогенного кризиса «превращает непредсказуемое в неизбежное» (ещё одно известное определение творчества), т.е., качественно усовершенствовав антиэнтропийные механизмы, восстанавливает устойчивость на более высоком уровне неравновесия со средой.
Вертикальный аттрактор легко фиксируется post factum: с вершины состоявшегося перехода революционные прорывы видятся столь же неизбежными, как «Сикстинская мадонна». Но в преддверье полифуркации крайне затруднительно не только предугадать конкретное содержание прогрессивных изменений (это требует необузданной фантазии), но даже выявить наличие вертикального аттрактора в паллиативном пространстве возможностей. Для иллюстрации данного обстоятельства в гл. 2.1.1 использован образ Эксперта-неудачника, пытающегося предсказать дальнейшие события на переломных фазах Универсальной истории без учёта её творческого фактора. Состояние мира на пороге каждого ароморфоза (в био- или в антропосфере) выглядит вершиной или тупиком эволюции, за которым может следовать либо консервация, либо деградация наиболее сложных систем. А если бы у нашего консервативного Эксперта объявился столь же бессмертный творческий Оппонент, он каждый раз выглядел бы пустопорожним фантазёром. И правда, подавляющее большинство «творческих» образов будущего оказывались бы несостоятельными, но в конечном счёте раз за разом посрамлённым оставался бы именно скептик. Мы видели, как в последние века эти виртуальные персонажи воплотились в живых личностях фантастов, философов и учёных…
В мощной полифуркационной фазе, представленной Вертикалью Снукса-Панова, наличие странного аттрактора, тем более вертикального странного аттрактора также остаётся проблематичным, и, возможно, для его гипотетического описания в современных языках недостаточно семантических средств (см. далее). Поэтому начнём с простых аттракторов, предполагающих возвратное сползание антропосферы к «дочеловеческой» биосфере и биосферы – к сфере термодинамического равновесия.
В этой связи людям старшего поколения прежде всего приходит в голову сюжет глобальной ядерной войны как она виделась несколько десятилетий тому назад. Тогда такой сюжет действительно мог воплотиться в жизнь, но сегодня он маловероятен. Вспомнив в очередной раз о различии между понятиями «угроза» и «опасность», отметим, что, хотя угроза баллистических ракет не устранена, состоявшаяся культурно-психологическая притирка мирового сообщества к этому виду оружия сводит такую опасность к минимуму.
Вместе с тем размывание границ между состояниями войны и мира, а также между военными и невоенными технологиями создаёт новые угрозы, на культурно-психологическую притирку к которым отводится всё меньше времени. Поэтому опасность самоистребления цивилизации связана с затруднением контроля над разработкой и использованием высоких технологий, привлекающих растущее внимание как военных министерств, так и террористических групп.
Усиление информационной составляющей в вооружённых конфликтах – вплоть до «превращения войны в реалити шоу» – способствует существенному ограничению человеческих жертв. Эта благоприятная тенденция может быть дополнена совершенствованием нанотехнологических средств индивидуальной защиты или производством аватаров, замещающих живых бойцов на поле боя. Но те же нанотехнологии применимы в экзотических и гораздо более опасных функциях. Например, нанороботы, способные совершить радикальный переворот в энергетике, генетике и медицине, оборотятся нанобактериями, выборочно умертвляющими людей по особенностям генофонда (т.е. расовой и прочей принадлежности). Как говорилось, опасности такого рода многократно усиливаются тем обстоятельством, что производство новейшего оружия, не требующее крупных финансовых или энергетических затрат, способно превратиться в «баловство» социально незрелых умов, оснащённых грозными информационными технологиями. И, конечно, тем, что с «концом географии» наша планета становится непривычно маленькой, а её высший цвет – антропосфера – чрезвычайно уязвимым.
Надо ли повторять, что волевая блокировка ускоряющегося технологического прогресса, если бы она и была осуществима, только усугубила бы угрозы, поскольку без новейших технологий не справиться с нарастающими глобальными проблемами. Ограничение энергетических и прочих ресурсов неизбежно спровоцировало бы обострение конфликтов «традиционными» средствами (к числу которых относятся уже и ядерные), а накопление генетического груза – прямой путь к вырождению населения развитых стран. Надежда на то, что первобытные племена со временем положат начало «более гуманной» цивилизации, тщетна хотя бы потому, что и их век будет недолгим: накопленные запасы ядерного, химического, биологического оружия, топлива для АЭС и прочих опасных производств, оставшись без профессионального присмотра, скоро напомнят о себе. Поэтому и «зависание» эволюционного процесса, каковое могло иметь место на прежних этапах (см. §1.2.2.2), теперь уже представляется маловероятным.
Не приходится рассчитывать и на то, что когда-нибудь природа породит новое «неагрессивное» человечество. Дело даже не в том, что из природы, наполненной жестокой конкуренцией (на которой только и строятся кооперативные отношения), никак не может выделиться изначально миролюбивый носитель технологического интеллекта. Ещё важнее другое обстоятельство. В §2.1.1.2 цитировалось замечание М.И. Будыко о «последних геологических секундах» биосферы, обречённой на угасание сокращением углекислоты в атмосфере из-за снижающейся уже на протяжении 100 млн. лет вулканической активности. Другой известный геофизик, размышляя о «биосферной функции человечества», высказал даже такую смелую гипотезу: природа прозорливо сформировала особый вид, призванный в будущем развить промышленность и вновь наполнить атмосферу Земли СО2 для восстановления активности зелёных растений [Голубев 2001]. Гипотеза сама по себе, конечно, спорна (она приписывает биоте завышенную способность к опережающему моделированию), но её автор опирается на признанные результаты расчётов: жизнь на Земле, свободная от антропогенного влияния, иссякнет за ближайшие несколько миллионов лет.
Таким образом, следуя строкам английского поэта Т. Элиота, признаем, что, если полвека назад мировой цивилизации грозил «взрыв», то в обозримой перспективе более вероятно завершение человеческой истории и всей планетарной эволюции «всхлипом»…
Стоит обратить внимание на то, как сами авторы Вертикали представляют последствия фазового перехода, приходящегося на середину XXI века.
А.Д. Панов склонен полагать, что кривая, отражающая траекторию планетарной эволюции, примет логистическую форму, т.е. с приближением расчётной сингулярности линия плавно перейдёт в горизонталь. Это должно означать существенное изменение прежних векторов прогрессивной эволюции. Наука как форма общественного сознания исчерпает себя и превратится в иные формы (или уступит лидерство в качестве развивающего фактора), а технологии будут переориентированы с углубляющегося вторжения в физические и биологические процессы на иные цели – например, на поиск контактов с космическими цивилизациями. Молчаливо предполагается, что к середине века развитая наука и построенные на ней технологии уже позволят решить глобальные проблемы без издержек, которые в прежней истории неизменно сопровождали прогрессивное преодоление кризисов. В итоге мировая цивилизация вступит в фазу долгосрочной устойчивой саморегуляции [Панов 2007, 2009]2.
В этом случае речь идёт уже о горизонтальном странном аттракторе: состояние стабилизируется на высшей точке внешнего неравновесия. Напрашиваются философские прецеденты. К. Маркс, избегая аналогии коммунистического будущего с гегелевским «концом истории», утверждал, что, напротив, только с построением Коммунизма начнётся настоящая история человечества, а все предыдущие стадии развития суть «предыстория» (die Vorgeschichte) [Маркс 1961]. Это был, конечно, риторический ход: в описаниях будущего самим Марксом и его ближайшими сподвижниками коммунистическое бытие выглядит как совершенный мир, лишённый внутренних противоречий, а с ними и мотивов дальнейшего качественного обновления.
Тщательно камуфлируемый телеологизм оставался одной из самых чувствительных болевых точек марксистского учения. Впрочем (см. гл.1.1.1), тот же порок характерен едва ли не для всех концепций социального прогресса, и советские идеологи – самые верные апологеты прогрессистского мировоззрения в ХХ веке – из кожи вон лезли, чтобы сплести образы светлого будущего с идеей бесконечного развития.
Удобным подспорьем для этого стала космическая философия, совершенно чуждая самому Марксу, но имевшая традицию в России. С первыми космическими полётами картина коммунистического общества, распространяющегося за пределы Земли и Солнечной системы, встречая братские инопланетные (также, разумеется, коммунистические) цивилизации, обрела самые радужные расцветки. Однако даже тогда её плоская экстенсивность удовлетворяла не всех. В советском обществоведении периодически появлялись авторы (остававшиеся за рамками идеологического мейнстрима), которые доказывали, что Коммунизм – это не остановка качественного развития, а свободное от тормозов, безграничное и нарастающее ускорение прогрессивных изменений (см. цитату из книги Б.Ф. Поршнева в §2.1.1.1).
В том же ключе трактует Вертикаль австралиец Г.Д. Снукс. В его версии это бесконечное асимптотическое ускорение социального прогресса: перманентная технологическая революция превратится в «великий эскалатор», устраняющий экономические и прочие диспропорции [Snooks 2005].
Поскольку в картинах будущего, изображённых Снуксом и Пановым, вовсе не прослеживается или слабо прослеживается неизбежная плата за благоприятные изменения, постольку они больше похожи на утопии. Приходится повторить, что прогресс всегда представлял собой не цель, а средство сохранения системы в фазах неустойчивости, и прогрессивные изменения – это выбор «меньшего из зол». На ожидающемся крутом переломе истории даже при самом удачном раскладе человечеству придётся принести очень серьёзные «качественные» жертвы, которые у большинства из нас едва ли способны вызвать восторг.
Здесь и обнаруживается, что ни здравого воображения, ни семантического наполнения современных языков недостаточно для того, чтобы отобразить странные аттракторы беспрецедентного фазового перехода, представленного Вертикалью. Антропологи знают, как трудно рассказать первобытному охотнику о скотоводстве и земледелии, и в Части I отмечалось, что эти трудности взаимопонимания неоднократно служили поводом для массового истребления туземцев европейскими фермерами. Так же трудно говорить о совести и индивидуальности с человеком доосевой эпохи, описать реалии индустриального и информационного общества средневековому крестьянину или лендлорду и т.д. Попытки были бы и вовсе безнадёжными, если бы их предпринял современник, не знающий будущего и опирающийся исключительно на мысленные экстраполяции. Именно в этом состоит коренная трудность сегодняшнего прогноза, дополненная тем, что впереди у нас «большая сингулярность», в отличие от «малых сингулярностей», разделявших прежние социально-исторические эпохи.
Если события будут развиваться по оптимальному (сохраняющему) сценарию, то в ближайшие десятилетия придётся переосмысливать такие фундаментальные категории культуры, как человек, животное и машина, жизнь, смерть и бессмертие, сознание и разум, душа, дух и духовность, искусственное и естественное и т.д. В качестве отдалённой иллюстрации обратимся к многолетним спорам вокруг понятия «искусственный интеллект».
Невозможность искусственного интеллекта более полувека доказывают средствами философии, психологии и даже математики, трактуя «искусственное» как синоним «рукотворного», т.е. по существу внешнего соединения элементов. Со своей стороны, авторы, признающие перспективу «машинного» интеллекта, часто рисуют в нашем воображении агрессивных субъектов, истребляющих несовершенного конструктора или загоняющих последних сохранившихся людей в зоопарки. У одних это вызывает трепет обречённости, у других – готовность к агрессивному противоборству. Но особенно забавно читать работы «футурологов», расписывающих вытеснение людей «киборгами» с мазохистским предвкушением.
Вероятно, во всех этих видéниях проявляется атавистический страх перед двойником, сохранившийся у нас от палеолита, причём проявляется и в прямой, и в инверсивной формах. Инверсивная форма – это та же защитная идентификация с агрессором, о которой рассказано в §1.1.1.2. Подобно тому, как узники концлагеря влюблялись в эсэсовцев и подражали им, футуролог бессознательно замещает образ Ужасного Робота-убийцы образом Прекрасного Робота-могильщика. Эти человеческие страхи, агрессивные настроения и их клинически превращенные формы могут представить бóльшую опасность для цивилизации, чем мифическая антропофобия «электронного» интеллекта.
На мой взгляд, конфронтационная парадигма как раз и обусловлена драматизацией дихотомии «искусственное – естественное». Изучая эволюционные метаморфозы, мы убеждаемся, что назвать интеллект современного человека «естественным» можно лишь с очень существенными оговорками. А именно, его материальную основу составляет белково-углеводороный субстрат (мозг), и он частично ориентирован на удовлетворение физиологических (хотя культурно преобразованных) потребностей – этими двумя обстоятельствами исчерпывается принципиальное сходство между интеллектом взрослого человека и естественным интеллектом дикой обезьяны или дельфина.