— Да, мне надо.
— Не то молоко прокиснет? — опять захихикал Сирота. — У тебя это хобби: молоко носить?
— У нее это обязанности, — ответила я.
Он заметил:
— А что ты все в бутылку лезешь? У каждой уважающей себя личности есть хобби.
— И у тебя? — Роза тоже встала. — Фотки делать?
Гвоздилов засмеялся:
— Хоккей по телеку. И еще — папиросные этикетки. «Филипп-Морис», «Пелл-Мелл»…
— Найдутся пошикарнее, — ответил Сирота. — «Честерфилд», «Кент». Что ни коробочка, видик! «Кэмел» — верблюд в пустыне!..
Я двинулась прочь от них, за мной потянулись девочки и Гена Землюков.
— Момент! — остановил нас Терехин и снова навел фотоаппарат. — С доставкой на дом, по рубчику за штуку. — Он повертел в воздухе растопыренными пальцами.
— Нервных просим не смотреть!
Когда мы отошли на несколько шагов, Вика сказала:
— Ну что ж. Ребята как ребята.
Она все время молчала, присматривалась и вот — сделала вывод: будто нарочно, с вызовом мне. А Роза сказала: «Веселые». И Землюков подтвердил: «С такими не соскучишься».
— Странно вы рассуждаете! — возмутилась я. — По-вашему, не соскучишься — и уже хорошо? А какие у них интересы? Мордобойные фильмики? Этикетки-видики? «Верблюд в пустыне». И не учатся. И что ни словечко — жаргончик. Сплошной примитив!
— Мало ли кто не учится, — сказала Вика. — Вот Ясенев учится, а не примитив? И жаргонных словечек у нас у самих хватает. «Мирово», «железно» — и ты без них не обходишься. И вообще — что хорошо, что плохо? По полочкам порошки-рецептики раскладываешь, как моя мамочка? А мы девять лет вместе, и все разные. Нечего каждую личность под одну мерку подгонять. Жизнь — не черно-белая. Она многоцветная.
Ее будто прорвало. А тут и Роза подкинула — да, да, жизнь сложная, и в ней все перепутано.
— И не спорь, Оленька, не надо, — запела с подругами в общую дуду Зинуха-толстуха, заметив, что я намереваюсь возражать. — Девочки, может, и неправильно говорят, но по жизни-то так выходит.
Наконец-то усвоила! Всех их раздражает моя «правильность». Дескать, все мне ясно — как в аптеке у Викиной мамочки, где порошки-рецепты на полочках. Только кто сказал, что нужно смиряться перед жизнью, какая она ни на есть? Правильно, неправильно, перепутано и сложно, а ты — руки вверх, и сдаюсь, не возражаю? Ну нет уж! Я с этим не согласна! И если Динкины ребята мне не нравятся, то никто меня не заставит уважать в них «свободные личности». Я так и сказала Вике и Гене Землюкову, да и девчонкам, короче, заспорила все-таки с ними, и мы расстались, недовольные друг другом, я опять ушла одна, как и тогда, из сквера.
И все равно! Пусть думают обо мне как угодно. Все равно не могу согласиться. Конечно, если честно судить — ничего страшного в поведении Динкиных дружков на этот раз не было. Ну, пели пустые песенки, натужно пытались остроумничать. И права Вика — примитивные есть везде…
Только вот вопрос: а не слишком ли щедро мы объявляем — он личность! — про любого, кто хочет казаться взрослым?
И не слишком ли низкий уровень привыкаем считать за нормальный?..
В понедельник я была поражена результатами анкетного опроса. Половина наших девятиашников, отвечая на первый пункт: «Кем ты будешь?» — как и Зинуха, написали: «Не знаю».
— Когда же вы будете знать? — с обидой и горечью спросила Юлия Гавриловна, тряся перед нами пачкой анкет.
— А что спешить? — сказал Ясенев. — Времени впереди хватает.
На это Юлия разразилась получасовой лекцией — по поводу безвозвратно потерянных дорогих минут жизни.
Ну, с Ясеневым-Омегой понятно. А Роза? А Шумейко? Меня особенно поразил он: с пятого класса твердил, что избрал себе путь в артисты. И вот на тебе: в девятом — не знаю.
Но что значит — не знать, кем будешь? Ведь это значит: ты живешь без всякого серьезного увлечения. Не так ли?
Не буду пересуживать. А то можно подумать — выставляюсь. И без того моя анкета вызвала усмешки. Точнее: ее третий пункт. Еще точнее: словечко «публикуюсь». Даже Юлия заметила: «Не слишком ли сильно сказано?» Когда писала, мне так не казалось, а вот услышала со стороны и поняла: да, звучит слишком самоуверенно. Надо о себе говорить поскромнее. Сумели же написать с достоинством будущий астрофизик Вика Еремеенко или кибернетик Гена Землюков! И даже будущий врач Кира Строкова.
А кто еще поразил — Н. Б.! И не только меня. «Хочу быть строителем». Едва Юлия Гавриловна прочитала этот его ответ, Зинуха невольно выкрикнула на весь класс:
— А как же таксист?
Бурков начал объяснять: строителем — более почетно.
— Но ведь таксистом — «калымно»? — это выкрикнула уже Вика.
Бурков покосился на нее и замолчал. А я подумала: Вика Еремеенко подкалывает Н. Б.? Это уже что-то новое.
Но в целом вся эта Юлина затея с анкетами мне не очень понравилась. Ну, узнали мы кое-что кое про кого — кто кем хочет быть.
Да и то — сомнительно: правду ли написали некоторые. Или прикинулись для отвода глаз. Как Бурков.
Провернула Юлия Гавриловна анкету быстренько, а все равно — разве сравнить ее с сочинением, которое задала нам Аннушка! Конечно, наврать про себя можно и на двадцати страницах. Но, во-первых, это уже не так легко, а во-вторых, все равно надо «поразмыслить о жизни», как сказала Анна Алексеевна. Только будут ли размышлять те, кто до сих пор не знает, кем будет?
Среди ребят пока нет разговоров о сочинении, да я и сама не бралась, ни у кого о нем не допытывалась.
Вообще я решила — больше ни во что не вмешиваться. Пусть жизнь катит по своей колее. Мама сегодня спросила: «Как с Нечаевой?» — «Ходит», — ответила я, будто все в порядке. А какой порядок, если Лариса ходить-то ходит, да ничего не делает? Сидит безучастная, на алгебре не вышла отвечать и по физике получила «кол», а с двух последних уроков сбежала.
На это мало кто обратил внимание, потому что весь день сегодня прошел в кипучей суетне. После уроков второй смены — вечер, посвященный Конституции, и наш класс вовсю готовится: дежурство у входа, концерт, танцевальная музыка — все на наших плечах. С последнего урока по разрешению Юлии Гавриловны были отпущены для разных дел шесть человек. Под прикрытием этой законной причины исчезло еще пятеро. В том числе и Нечаева. Я успела ее спросить: «На вечер придешь?» Она ничего не ответила.
А я никому ничего не сказала. В конце концов, хватит портить нервы себе и людям. Если считать, что все превосходно и с Нечаевой тоже налажено, — зачем я должна преувеличивать, волноваться и впадать из крайности в крайность?
Дома, когда я пришла из школы, меня ждало письмо. Ответ от Аннушки. Она сообщала о своей жизни в Анапе, о Светлане и передавала привет ребятам и моим родителям. А в конце писала о кибернетическом вечере. Она правильно поняла, что фразой «у нас готовят кибернетический вечер» я выразила ей в своем письме недовольство классом. И вроде бы успокаивала меня: «Красота и поэзия, Оля, могут быть и в машине, и в технике. Разве мы не любуемся красивой формой современного самолета или океанского лайнера? Разве не прекрасен космический корабль? А вспомни нефтеперегонный завод, на который мы ходили с экскурсией, — хитроумное переплетение блестящих труб вокруг огромных котлов-резервуаров. Разве он не вызвал у нас восхищения? Недаром же существует теперь понятие: «производственная эстетика». И не зря упорно работают, думая о красоте заводского цеха, рабочего места, какого-нибудь уголка обычной городской улицы специальные художники — дизайнеры».
Все это, бесспорно, так. Но я восприняла Аннушкины слова еще и как лишнее доказательство, что мне надо остепениться и не поднимать в классе напрасного шума по всяким пустякам.