— Что не будет? — Марат сердито уставился на меня. — Это просто какая-то комедия, фарс, сказки Шехерезады! Мы хотим, чтобы сказал он, а ты? За него уполномочена? Адвокат? Жалеешь? А он тебя жалел, когда картиночки в почтовый ящик подкидывал?
— Мстить ему, что ли? — спросила я.
— Не мстить, а чтоб понял! — выкрикнул Ясенев.
— Да не в одной Кулагиной дело, — заговорила Кира. — Он же всех нас презирает, не видите?
— Вот именно, — поддакнул теперь Шумейко. — Новенький не новенький, а пока его не было, ЧП не было. Представить немыслимо — какое подонство!
Бурков вдруг стремительно направился к двери.
— Куда? — преградил ему путь Землюков.
И Юлия Гавриловна окликнула с задней парты: «Бурков!» Но он не ответил учительнице, оттолкнул председателя и вышел.
— Вот твое заступничество! — вскочил Марат, накидываясь на меня. — О чем теперь прикажете говорить?
— Голосуй! — решительно сказала Зинуха, и я опять подивилась ее непримиримости.
— Нет, подождите. — Кира Строкова встала. — Из комсомола исключить, — не шутка. Без него не можем.
— На бюро его вызвать! — предложил кто-то.
— На бюро, на бюро, — загудели со всех сторон.
— Хорошо, — сказал Марат. — Завтра же созовем бюро. И чтоб он был обязательно. Припомним ему и этот уход. А ты куда? — спросил он у Ясенева, который тоже, взяв сумку, направился из класса.
— Так уж все понятно.
— Что тебе понятно?
— Ну, на бюро будете. А я не комсомолец.
— Ясенев! — Юлия двинулась между партами и встала рядом с Землюковым. — Давай без анархии.
Неизвестно, как повернулось бы наше собрание, но в тот самый момент, когда Юлия Гавриловна хотела толкнуть основательную речугу, дверь класса открылась и… Ликующий вопль исторгся из наших глоток:
— Анна Алексеевна!
Мы вскочили, готовые броситься навстречу Аннушке.
Но она подняла руку, сказала негромко: «Здравствуйте». Мы остались на своих местах. А она, поздоровавшись с Юлией Гавриловной и Леонидом Петровичем, кивнула: «Продолжайте». И села за парту рядом с Ясеневым.
Собрание продолжалось, хотя не знаю, как вернее и сказать: было ли это уже собрание?
Юлия Гавриловна свою речь все-таки произнесла, повоспитала нас. Марат объявил, что резолюции мы принимать не будем. Потом Юлия сказала, что передает нас в руки нашей руководительнице, и ушла.
Собрание вроде бы и закрылось. Но председатель остался на месте. А вот Анна Алексеевна осталась за партой, рядом с Ясеневым. Она и Леонид Петрович сделались центром нашего общего внимания. Началось с того, что ребята забросали Анну Алексеевну вопросами — как и почему она здесь очутилась? Оказывается, вчера вечером Олег Иванович сообщил ей по телефону обо мне и о Заморыше. И, оставив Светлану на день под присмотром воспитательницы в пансионате, Анна Алексеевна села на утренний самолет и, едва успев забежать домой, чтобы позвонить в больницу, справиться о здоровье Заморыша, поспешила к нам.
А Леонид Петрович объяснил, что он позвонил сегодня в школу, интересуясь характеристикой ученика Николая Буркова, и охотно принял приглашение завуча прийти на наше собрание. И не жалеет, потому что ему понравилось, как мы обо всем толкуем. «В общем-то, они у вас ничего», — сказал он, улыбнувшись.
— Бывают разные, — покачала головой Аннушка. — Видите, до чего дожили.
— До понедельника, — сказала Кира Строкова.
В любимом Аннушкином фильме ребята с учителем Мельниковым собирались дожить до понедельника. А вот для нас он уже наступил. Но за понедельником, как заведено, пойдут другие дни. Много всяких — трудных и радующих. Жизнь разноцветная…
— Сочинение-то пишете? — поинтересовалась Анна Алексеевна. И этот ее вопрос был не случаен — ведь ясно, что каждому из нас следует сначала научиться глубоко думать о жизни. Я ответила:
— Думаем.
— И много ли ты надумала? — улыбнулась Аннушка.
— Есть уже первая фраза, — сказала я.
Ребята засмеялись: «Много!» Но Анна Алексеевна с серьезным видом заметила:
— Немало. Первая фраза как начальный аккорд. Как ключ к мелодии. Мелодия-то звучит?
— Звучит, — ответила я.
И не солгала. Потому что в самом деле у меня появилась первая фраза для сочинения и звучит она, как сказала Аннушка, будто сильный аккорд к замечательной музыке. Родилась она сейчас, на собрании, когда я окончательно поняла, кем буду.
Зачем ждать, пока вспыхнет опасная искра да разгорится губительным пламенем, на которое бросаются бесстрашные пожарные? Разве не лучше — предотвращать беду? А учитель — как боец перед лицом зла. И за спиной у него — ученики. Пусть они видят, как надо отважно бросаться в бой. И становятся такими, как Аннушка…
Мы решили идти всем классом в больницу к Заморышу. Только Нечаева не могла — затеяла канитель с этим киоском, не столько работала, сколько приходится теперь отчитываться перед тетушкой-продавщицей.
— Я вечером приду к тебе, — сказала она мне.
И ушла с Леонидом Петровичем. А когда я с девочками двинулась к раздевалке, то услышала дикий мальчишеский рев — с улицы в школу ворвалась ватага пятиклассников с криком: «Дерутся!» Техничка тетя Варя бросилась на улицу. И ввела в школу Ясенева, которого сопровождала огромная свита любопытной малышни. Вид у Ясенева был страшный: лицо в крови, глаз подбит. Увидев нас, он озорно подмигнул заплывшим глазом и выставил большой палец.
— Безобразие! — возмутилась прибежавшая Юлия Гавриловна. И повела Ясенева — производить следствие. Анна Алексеевна, Марат и еще несколько человек из нашего класса пошли с ними. Разволновавшиеся малыши рассказали о том, что видели.
Сидел на бревнах за углом школы высокий старшеклассник — с желтым портфелищем, в куртке, мохнатая белая кепка, описали они его. Ну, а этот щупляк длинноухий подошел к высокому, встал лицом к лицу, сказал что-то коротко, а потом как двинет! Высокий дал сдачи. И началось. Их окружили, закричали, но щуплый, хоть ростом не вышел, наскакивал, как лев, никого не слушая, и досталось тому высокому — будь здоров! Тоже кровь из носа, кепка на земле, от грязи стала не белая, а серая, и отступил он, как побитый щенок, не то испугался, не то пожалел щуплого, а этот, ваш Ясенев, только смеется, довольный, будто чему-то радуется.
Ну, Ясенев, Ясенев, чебурашкины уши! Взял последний аккорд, звучит бравурная музыка! И я уже не знаю — радоваться мне или печалиться? Жалко Буркова или горжусь Омегой?..