Переворот вынудил Мемнона бежать. Он нашёл прибежище при дворе моего отца.
Возможно, Мемнон не являлся величайшим тактиком своего времени, но он стал первым, кто в отличие от Филиппа и Ментора возвысил военное ремесло до статуса науки. Мемнон начинал как моряк, а потому и в мореплавании, и в действиях военного флота разбирался ничуть не хуже, чем в сухопутных операциях. Он мыслил категориями кампаний, а не отдельных схваток. Из его уст я впервые услышал выражение «обозревать всё поле», подразумевавшее как стратегический, так и политический контекст. В политике Мемнон разбирался превосходно. Он умел вести переговоры, прекрасно чувствовал людей и знал к ним подход, одинаково уверенно выступая на многолюдных народных собраниях и участвуя в тайных консультациях с высшими сановниками. Ему были равно свойственны умение атаковать и способность выстроить оборону, умение обучать войска и способность вести их в бой. Он заботился о питании и снабжении армии и не допускал задержек с выплатой жалованья. Его люди любили его и с готовностью повиновались ему. Но он повелевал не только войсками, но и собственными страстями. Гнев был ему неведом, гордыню Мемнон считал постыдным пороком. Если проволочки сулили конечный успех, он ничуть не стыдился месяцами избегать сражения и никогда не поддавался на провокации. Прежде чем пускать в ход силу, он прибегал к столь действенному оружию, как золото, и предпочитал хитрости и уловки лобовому столкновению. Однако когда стратегическая обстановка требовала немедленных, решительных действий, он атаковал, не колеблясь. В сражении Мемнон был бесстрашен, в преследовании противника неутомим, но вместе с тем всегда демонстрировал готовность к достижению разумного соглашения. Каждый из его воинов получал чины и награды по справедливости и заслугам, а сам он честно служил тем, от кого принимал плату. Если у него и была слабость, то вполне извинительная: он желал, чтобы в нём видели не просто стратега, а военного мыслителя.
Мемнон был первым полевым командиром, который начал использовать карты. До него никто ни о чём подобном не слышал, да и слышать не желал: многие полагали, что рассматривать почву есть удел землепашца, но не благородного воителя. Считалось, что представление о поле предстоящей битвы полководец должен составить по донесениям собственных разведчиков, проводников из числа местных жителей или перебежчиков из вражьего стана. Что же до планов местности, то их причисляли к недостойным настоящего воина уловкам. Но Мемнон не ограничивался нанесением на карты особенностей тех мест, где ему предстояло вести боевые действия. Он наносил на папирус планы исторических сражений, которые тщательно изучал, а также исследовал участки местности, перспективные, с его точки зрения, под поля возможных будущих битв. По его приказу составлялись планы дорог и рек, перевалов, высот и ущелий. На составленную им карту Малой Азии были нанесены не только города, могучие реки и горные хребты, но просёлки, деревни и горные тропки, известные разве что козопасам. Он присматривал места, подходящие для воинских становищ, изучал подступы к ним с точки зрения доступности, лёгкости снабжения и возможности отступления.
Да, он принимал во внимание не только возможность победы, но всегда рассчитывал, какими путями и как скоро его войско сможет покинуть лагерь в случае неожиданной атаки превосходящих сил противника, предусматривая при этом на путях отступления места для засад, которые обеспечили бы прикрытие. Вёл Мемнон и хронику погоды, смены сезонов, длины дня и ночи, восхода и захода солнца: он всегда мог сказать, какова будет долгота дня и ночи на любом поле Азии. Он знал не только время сбора урожая ячменя во Фригии, Лидии, Киликии, но и имена крупнейших зерноторговцев и расположение закромов, где они хранят свой товар. Когда наступает половодье на той или иной реке? Можно ли преодолеть её вброд? Где?
Готовясь к битве, он всегда старался поставить себя на место противника. Причём исходил из того, что противник умён и использует свои возможности наилучшим образом.
Одиннадцатилетним мальчишкой я частенько наведывался к Мемнону и часами приставал к нему с расспросами. Мне хотелось узнать как можно больше о странах и народах Азии, и он, великий полководец, терпеливо рассказывал обо всём. Кто правит в Персии? Кто командует тамошними войсками? Мемнон рассказывал мне об Арситах и Реомитрах, Спифридатах, Нифатах и Мегадатах. Он описывал их настолько подробно, что у меня возникало ощущение, что я узнаю любого из них при встрече. Мемнон был влюблён в Персию, в великолепие, пышность и славу этой державы. А также в её женщин. Интересом к Востоку я заразился от него. Наверное, видя, как рьяно и упорно вёл я борьбу против этой великой державы, кто-то может предположить, будто Персия мне ненавистна. Совсем наоборот!
Я пленён ею. В своё время я настоял на том, чтобы Дор, слуга Мемнона, обучил меня персидскому языку. Я умею читать на нём и понимаю персидскую речь без перевода. Такие названия, как Вавилон, Сузы или Персеполь, ласкают мой слух.
Мемнон был докой не только в военном, но и в поварском искусстве. Он готовил закваску с тимьяном и кунжутом и пек собственный хлеб, размалывая ячмень в солдатской ручной мельнице. Я приносил ему зайцев и дроздов, и мы, строка за строкой, изучали «Анабазис» Ксенофонта. Какова ширина Киликийских ворот? Насколько быстро может армия достичь Столпа Иона? Можно ли превратить Евфрат в оборонительную линию? Я заставлял Мемнона озвучивать его философию войны. Как бы он стал атаковать прочно защищённую позицию? Как лучше производить разведку? Что труднее, защита или нападение?
Гефестион возвращается. Он обнаружил местонахождение Мемнона.
— Там, у излучины реки. Его сыновья с ним. Все хорохорятся. Похоже, он настроен задать нам взбучку.
Большинство бродов находится у излучин. Самые мелкие участки реки располагаются там, где она поворачивает. Я вижу, как поверхность воды рассеянно поблескивает (позднее солнце нам благоприятствует), когда она перекатывается по усеянному камнями ложу.
— Вызови сюда Рыжего, — говорю я Теламону, имея в виду Сократа Рыжебородого, командующего передовым отрядом «друзей». Ему предстоит выступить против Мемнона.
Гонцы скачут к Аминте, которому будет поручено поддержать Рыжебородого, и к Чёрному Клиту с приказом перебросить царское подразделение «друзей» с его крыла в центр.
Рыжебородый и Аминта галопом мчатся к моему командному пункту. Короткими, как код, фразами я излагаю свой план.
— Смотри, Рыжий, на тебя прольётся дождь из железа.
— Ничего, небось не промокну, — смеётся Сократ.
Каждый командир получает от меня ясные, чёткие указания, но никто из моих товарищей не представляет себе общий замысел.
Громко, чтобы слышали все, я обращаюсь к Пармениону, говоря так, чтобы услышали все:
— Друг мой, если мы помедлим, то враг под покровом ночи сможет от нас ускользнуть.
Я уверен, что Мемнон, со всей его энергией и напором, пытается настоять именно на таком решении. Он понимает, что время в данной ситуации союзник не нам, а персам. Если нам придётся преследовать уцелевшую армию по чужой территории, растрачивая силы на осады крепостей, которые мы не посмеем оставить у нас в тылу, мы в конечном счёте растратим все деньги и припасы. А противник сохранит армию. Но вот если сегодня, здесь, эта армия будет разбита, все эти города откроют нам ворота без боя.
Я указываю на тот берег.
— Взгляните туда, где дожидается нас враг. Разве это не величественное зрелище, на которое мы и уповали? Воистину это дар Творца Земли и Небес. Так возблагодарим же Его и возьмём то, что нам причитается.
Я поворачиваюсь к Теламону и командую:
— К бою!
Он подаёт знак, и над рекой разносится зов труб. Конюхи подсаживают тяжеловооружённых воинов на их лошадей. Всё поле мгновенно преображается: войска издают громовой клич, от которого каждый волосок на моём теле встаёт дыбом. Позади меня оживает лес пик: воины поднимаются с колена, формируя сплошной строй. Конница на флангах выстраивается клиньями. Военачальники покидают мой командный пункт, отправляясь к своим подразделениям.
А теперь послушай, каков боевой порядок поджидающей нас на равнине реки Граник армии сатрапов Дария.
Фронт противника целиком состоит из кавалерии. Левый фланг занимает двухтысячный отряд Арзамеса, правителя Киликии, которого поддерживают пятьсот наёмных греческих всадников из войска Мемнона, в большинстве своём ионийцы. Справа от них стоят Арситы, род, властвующий во Фригии на Геллеспонте. Под командованием этой защищающей собственные владения семьи находятся примерно тысяча фригийцев, три тысячи конных пафлагонийцев и две тысячи гиркан под командованием Спифридата, сатрапа Лидии и Ионии, двоюродного брата Арсита и зятя самого Дария. Все они сражаются под знаменем Арситов, представляющим собой золотого журавля на алом фоне.
Персы именуют такие штандарты «змеями» за их длинную змеевидную форму и то, как они полощутся на ветру. Справа от Спифридата стоит его брат Резак, который командует тысячей мидийских катафрактов. Они облачены в доспехи, представляющие собой долгополые одеяния с нашитыми на них заходящими одна на другую на манер рыбьей чешуи железными пластинами. После битвы мы подняли один такой доспех и убедились, что он весит девяносто фунтов. Несут этих всадников парфянские боевые скакуны, могучие, словно тяжеловозы.
Персидский центр составляют четыре тысячи тяжеловооружённых всадников Атизеса и Митробарзана, сатрапов Великой Фригии и Каппадокии, а также тысяча легковооружённых всадников Митридата, зятя Дария, который платит этим людям из собственного кармана. Сам он восседает на гнедом жеребце, стоящем, по слухам, тысячу талантов.
Правее Митридата расположились две тысячи всадников из Бактрии, ведомых Арбупалом, сыном Дария и внуком Артаксеркса. Говорят, что он самый красивый мужчина в Персии, если не считать его отца. Эти бактрийцы (и их товарищи по оружию из Парфии, Гиркании и Мидии) не проделывали путь в десять тысяч стадиев на восток из своих родных провинций; все они местные землевладельцы, чьи праотцы в своё время покорились Киру Великому и дали клятву служить персидским царям на поле боя. Ещё правее встал Фарнак, брат жены Дария Лисеи, собравший под свою руку конных ополченцев из Памфилии, Армении и Мидии, возглавляемых Нифатом, Петеном и Реомитрой, верными слугами царствующего дома. Замыкает построение справа лёгкая конница из Лидии под командованием Омара.
В шестистах локтях позади, выше по пологому склону, расположились пешие греческие наёмники. Получающих плату от Дария солдат Мемнона насчитывается шестьдесят семь сотен. Они разделены на три отряда, которыми командуют сыновья Мемнона, Агафон с Ксенократом, и сын Ментора Тимон. За спиной наёмников толпятся пешие ополченцы. Их насчитывается от шестидесяти до семидесяти тысяч, но это не воины, и они были бы бесполезны даже против армии зайцев.
Царский отряд, прибывший по моему распоряжению, становится в центре нашей позиции. Эвагор, мой конюх, направляется ко мне из тыла, ведя в поводу Буцефала. (На холм я въехал на другом коне, Эосе, но он предназначен не для боя, а для торжеств). Свитский мальчик Андрон подставляет сцепленные руки, и я вскакиваю на боевого скакуна.
— Зевс Спаситель и Победа! — восклицают при виде этого мои телохранители, и их клич подхватывают сорок тысяч глоток.
Подав знак Клиту Чёрному, я движением коленей поворачиваю Буцефала направо. Царское подразделение «друзей» трогается с места, переходя на лёгкий галоп.
Когда я был мальчиком, Мемнон научил меня двум правилам: «Раскрывая, скрывай» и «Ориентируя, дезориентируй ».
Сейчас я этим и занимаюсь. Дезориентирую. Интересно, скоро ли догадается об этом Мемнон, ведь по прошествии весьма недолгого времени я перейду от дезориентации к ориентации. А когда он сообразит, в чём дело, как отреагируют на его догадливость его персидские наниматели?
— Бей в «кость»! — командую я, и Теламон подаёт соответствующий знак.
«Костью» у нас называют короткий и широкий обрезок высушенного рябинового ствола, который, когда по нему бьют деревянной колотушкой, издаёт звуки, более резкие и громкие, чем любая труба. Они хорошо слышны даже на ветру, что позволяет поддерживать строевой ритм.
Младшие командиры выравнивают строй, и шеренги, в такт ударам в «кость», приходят в движение. Сам я, в сопровождении царского подразделения «друзей», скачу вдоль фронта направо. Неприятель наблюдает, и я не знаю, позволит ли он довести манёвр до конца, так и не вмешавшись. Мемнон, разумеется, тоже видит меня: перемещение вправо должно означать, что я ищу встречи с ним. Останется ли он безучастным наблюдателем, предоставив инициативу мне?
Гранин — река быстрая, но её можно пересечь вброд: глубина в этом месте чуть выше колен наших коней и примерно по бёдра пехотинцам.
Напротив, на возвышенностях, сконцентрировалась вражеская кавалерия, вооружённая в отличие от нас не длинными пиками ударного действия, а метательными копьями и дротиками. Это оружие дальнего боя, и очевидно, что, как только мы вступим в реку, на нас обрушится железный ливень. Первый шквал дротиков будет страшен, второй и того страшнее.
Я продолжаю двигаться лёгким галопом вдоль фронта, в четырёх сотнях локтей от реки, параллельно ей. До нашего правого фланга остаётся около пяти стадиев.
Мой план заключается в следующем.
На крайнем правом фланге нашего строя сосредоточена главная ударная сила армии: тяжёлая кавалерия «друзей», подкреплённая лучниками с Крита и метателями дротиков из Агриании. Мемнон, разумеется, прекрасно видит и то, что наши отборные подразделения сконцентрированы против него, и то, что я сам, во главе царского подразделения «друзей», направляюсь туда же.