Это и есть дезориентация.
Ибо Мемнон, как я надеюсь, не видит особых, укрытых за строем формирований: отдельного отряда «друзей» под началом Сократа Рыжебородого, усиленного двумя формированиями лёгкой пехоты под командованием Птолемея, сына Филиппа, прозванного Жалом за любовь к пчеловодству. Жало собрал под своей рукой две сотни добровольцев из числа молодых, самых быстрых и ловких во всей армии воинов. Все они получают двойное жалованье и обучены действовать в бою совместно с кавалерией и против вражеской кавалерии. Доспехи у них не в ходу: по части защиты эти бойцы полагаются на скорость и увёртливость, прочность щитов, именуемых «pelta», и боевой порядок, при котором они находятся непосредственно среди атакующих всадников.
Оружием им служит копьё в семь локтей длиной и длинный, позволяющий не только рубить, но и колоть меч. До сих пор мне доводилось использовать этих воинов лишь в горах, против диких племён. На коротком расстоянии (таком, как здесь, у Граника) они способны атаковать, не отставая от кавалерии, а после столкновения, в том коловращении, которое, как я полагаю, образуется и на берегу, и в речном ложе, способны нанести врагу страшный урон.
Помимо «друзей» Сократа Рыжебородого и лёгкой пехоты Птолемея в это штурмовое формирование включены великолепная пехота (пешие царские телохранители Аттала, брата Птолемея), пеонийская лёгкая конница Аристона и четыре отряда царских копейщиков под общим командованием Аминты.
Я надеюсь, что моё упорное продвижение к правому флангу обратит на себя внимание противника и заставит его приготовиться к отражению основного удара именно на этом направлении. Надеюсь, что с этой целью он снимет с центра и перебросит навстречу мне как можно больше формирований.
Ибо главный удар нанесу отнюдь не я. Его нанесёт Рыжебородый.
Ориентировать и дезориентировать. Я научился этому у Мемнона, и не исключено, что он разгадает мой замысел. Однако удастся ли ему убедить в своей правоте военачальников-персов? Причём убедить достаточно быстро: стоит промедлить с решением полминуты, и будет уже слишком поздно.
Я продолжаю двигаться к флангу. Мимо Рыжебородого. Перед фронтом «друзей». И неприятель реагирует. Конные подразделения начинают перемещаться из центра в направлении моего движения.
— Теперь посылай Рыжего.
Теламон делает знак. Воины Рыжебородого выдвигаются вперёд, как раз после того, как я и царское подразделение «друзей» проезжаем мимо. Подчинённые Рыжему командиры и он сам, на своём скакуне по кличке Хищник, дают отмашку своим всадникам. Шеренга приходит в движение.
«Друзья» издают боевой клич.
Конники Рыжего, выстроившиеся четырьмя клиньями, промежутки между которыми заполняют пехотинцы Жала, вырываются вперёд. Они скачут вниз по склону, сначала рысью, потом лёгким галопом. Воинственные возгласы не смолкают ни на миг. Пехота ускоряет шаг, переходит на бег. Я, со своей стороны, тоже ускоряю аллюр. Мой отряд по-прежнему движется вправо. Ещё дальше вправо. Чуть ли не правее неприятельского фланга...
Мемнон оказывается в трудном положении. Если он вернёт перемещавшиеся вслед за мной конные отряды в центр, для отражения атаки Рыжебородого, я обойду его с фланга. Если оставит их на фланге, Рыжебородый сможет прорвать центр. За Сократом в наступление уже двинулись копейщики и царские телохранители. За ними пеонийцы и две с половиной тысячи пехоты.
— Рыжий идёт!
Клинья Рыжебородого с улюлюканьем рвутся вперёд.
Что теперь будет?
Персы в плотном конном строю поджидают нас на высоком кряже, господствующем над рекой. Они вооружены метательными копьями и рубящими мечами. Пытаться остановить нас встречной атакой они не станут, ибо поступить так означает свести на нет своё изначальное преимущество. Нет, они останутся на месте, будут забрасывать нас сверху своими дротиками и ликовать, видя, как падают наземь кони и люди. На некоторое время наши воины окажутся полностью беззащитными: с трудом балансируя на скользких камнях русла, они, не имея метательного оружия, даже не смогут ответить ударом на удар.
Противник чует кровь, и его охватывает неудержимое, лихорадочное возбуждение. Пылкие, горделивые персидские всадники больше не могут оставаться на месте. Они выхватывают мечи и бросаются вниз по косогору в яростную атаку. Посреди реки персы сталкиваются с нашими конными и пешими наступающими отрядами, и там разворачивается рукопашная схватка.
Приходит мой черёд.
Царское подразделение «друзей», выстроившееся в шесть клиньев по пятьдесят всадников, устремляется в образовавшийся в неприятельском фронте разрыв. Оставшиеся шесть отрядов «друзей», ещё двадцать четыре клина по пять десятков конников, последуют за мной. Вся эта сила ударит на прорыв, со стороны русла, вверх по склону. К тому времени уже весь наш фронт, общая протяжённость которого составляет пятнадцать стадиев, перейдёт в наступление. Тяжёлая пехота, вооружённая сариссами, войдёт в реку под косым углом: справа и впереди царские телохранители Никанора, левее и чуть поотстав воины Пердикки, потом бригада Коэна и, соответственно, остальные четыре формирования.
Если центр противника всё же устоит, кавалерия «друзей» оттеснит его под удар нашего правого крыла, а если неприятель перебросит помощь туда, их конница столкнётся с лесом сарисс нашей вышедшей из реки фаланги. Так или иначе, не в том, так в другом месте вражеская линия будет прорвана. А как только это случится, боевой порядок персов полностью разрушится.
Всё разворачивается в полном соответствии с моими планами. Я сумел предвидеть все, кроме одной, но весьма важной и едва не сыгравшей решающее значение детали. Выдающейся доблести персидских воинов.
Бой у брода превращается в серию атак на мою персону. Мы пробиваемся дальше, выбираемся на берег и развиваем наступление вглубь прибрежной полосы, но отважные враги не оставляют попыток прорваться ко мне.
Благородный персидский всадник идёт в атаку, выкликая своё имя и имя своей матери, дабы, если он победит, товарищи знали, кого восславить, а если падёт, кого оплакать. Правда, об этом обычае мы узнаем лишь потом, от пленных, теперь же нам кажется, будто нам противостоит орда безумцев: каждый из них скачет в бой с криком, причём каждый кричит что-то своё. В Македонии мальчиков обучают сражаться в рукопашной не каждому за себя, а держаться, даже если строй смешался, парами, а ещё лучше тройками, так называемыми «ласточками» с лидером («клювом») в центре и впереди и «крыльями» по обе стороны, что позволяет атаковать наступающего врага с флангов. Подобная тактика показала себя весьма эффективной в стычках с племенами прирождённых наездников Фракии, каждый из которых, будучи прекрасным воином, сражается сам по себе. Тем паче оправдывает она себя в бою с персами, вооружёнными не длинными копьями, а дротиками и кривыми рубящими мечами.
Кроме того, панцири нашей тяжёлой кавалерии защищают и грудь, и спину, тогда как противник использует только нагрудники, а многие воины пренебрегают и шлемом. Эта уступка гордыне обходится врагу очень дорого, ибо не каждый нагрудник может устоять против усиленного инерцией скачки удара длинного, тяжёлого копья, а наши доспехи, и особенно железные шлемы, неплохо защищают от рубящих ударов кривых мечей. Что бы там ни говорили иные спесивцы, но бой — это не поединок. В общей свалке, когда враги наседают во множестве и удары сыплются со всех сторон, в том, чтобы прикрыть спину прочными латами, нет ничего зазорного.
У брода через Граник схлестнулись не просто две армии, но две противоположные концепции ведения войны. Персы сражаются на древний лад, впечатляющий, но устаревший. Македония взяла на вооружение стратегию и тактику современности. Горделивые, надменные царские «родственники» не видят никакой чести в сражении с фалангой «презренных» пехотинцев. Туда, где в окружении знатных всадников сражается сам царь, рвутся славнейшие воители Востока. Устремляются, позабыв обо всём, включая и своё место в строю. Побуждаемые гордыней, славнейшие и знатнейшие передают командование своими подразделениями подчинённым, а сами во весь опор мчатся туда, где их может ждать встреча с благородным противником и благородной смертью. Замечу следующее: если перед битвой все знатнейшие и славнейшие воины занимали позиции во главе своих отрядов, распределившись вдоль всего строя, то после неё их тела подбирали в основном в одном месте. Там, где переправлялся через реку я.
Кратер убивает Арбупала. Гефестион мощным колющим ударом валит Омара и сбивает с коня Арзамеса. Последний наверняка погиб бы, но его конюх (на Востоке слуги сопровождают господ в бою) поспевает на помощь и за руку втаскивает его на лошадь. Удар моего копья сражает Митридата, скачущего мне навстречу в окружении пышной свиты, выкликая моё имя. Спустя мгновение я вонзаю копьё в грудь Резака, успевшего разрубить мой шлем и едва не раскроившего мне череп. Клит, спасая мне жизнь, убивает Спифридата. (Арсит бежит во Фригию и там вешается из-за стыда и позора.) Филот одолевает Петена. Сократ Рыжебородый убивает Фарнака. Митробарзан и Нифат, бившиеся поодиночке, гибнут в стычках с «ласточками» «друзей». Эти двое знатных персов, покинув своё место в строю, проскакали почти десять стадиев, чтобы погибнуть на этом месте.
Иными словами, практически каждый из высшей персидской знати бросил вверенные ему подразделения и вне зависимости от отведённого ему места в строю пересёк поле, чтобы сразиться со мной.
Когда битва закончилась, оба моих наплечника были сорваны, нагрудник с чеканкой в виде головы Горгоны получил такие вмятины, что разобраться, что там изображено, было уже решительно невозможно, а латный воротник (который я поначалу не хотел надевать из-за его тяжести) был искромсан и искорёжен. Ткань моей туники настолько пропиталась кровью и потом, что не отдиралась от тела, и мне пришлось удалять её по кусочкам, обрезая их лезвием меча. Нагрудник Буцефала оказался пробит насквозь в шести местах, а из его задней ноги был вырван кусок мяса, которого хватило бы на солдатскую порцию. Наголовник с него сбили, поводья разрубили, а шкура его так заскорузла от крови и песка, что очистить её с помощью мыла и масла нечего было и думать. Конюхи были вынуждены воспользоваться бритвами.
Слева от нас полки кавалерии и пехота Пармениона с боем форсировали реку и двинулись дальше, гоня противника перед собой. Как только вражеское крыло у брода дрогнуло, начал ломаться и весь фронт. Всадники, взметая пыль, понеслись прочь, словно волна, гонимая по поверхности моря шквалистым ветром.
Правда, бегут не все: греческие наёмники остаются на косогоре. Всё произошло так быстро, что шестьдесят семь сотен гоплитов даже не успели вступить в бой, а ускакать по примеру своих персидских нанимателей пехотинцы не могут. Поэтому они смыкают ряды и ощетиниваются остриями своих копий.
Близится вечер. Я в сопровождении Пармениона, Клита Чёрного, Пердикки, Коэна, Кратера, Филота и Гефестиона выезжаю к неприятельскому строю.
Где же Мемнон? Я обещаю всем грекам пощаду, если они выдадут мне Мемнона. В ответ один из старших командиров наёмников, спартанец по имени Клеарх (внук знаменитого Клеарха, соратника Ксенофонта), выступив вперёд, клянётся сынами Тиндерея, что Мемнон бежал.
Спартанец просит сохранить жизни его людям, напирая на то, что они бедны, не имеют земли, служат только за жалованье и не обязаны хранить верность царю Персии. А значит, готовы перейти на службу Александру.
— Служите в аду! — кричат им наши солдаты.
Эллины, пренебрёгшие общим делом и за деньги поднявшие оружие против своих соотечественников, внушают куда большую ненависть, чем персы.
Спартанец умоляет меня о пощаде, но сердце моё твёрже камня.
— Сыны Леонида, приготовьтесь стоять и умереть.
По моему сигналу начинается резня. Я не просто наблюдаю. Я руковожу кровопролитием, направляясь туда, где оно хоть немного ослабевает. Греки предлагают выкуп, службу, выкрикивают имена людей, которых я знаю, имя моего отца и моей матери, вопиют к небесам, взывая о милосердии.
Но я обрекаю их на смерть.
Темнеет. Нам нужны факелы, чтобы видеть тех, кого мы убиваем. Лишь когда треть из них погибла, а уцелевших ужас сковывает настолько, что они падают на колени, выронив из неповинующихся им более рук оружие, я даю сигнал остановить кровопролитие. Но своей родины эти негодные сыны Эллады, принявшие золото варваров в уплату за нашу кровь, не увидят. На лбу каждого из них, как и на лбах всех, кто дерзнёт последовать их примеру, будет красоваться рабское клеймо.
Эвмен, мой военный советник, спрашивает, как обращаться с пленными.
— Отправить их в Македонию в цепях, как и подобает рабам. И нечего тратиться на наем кораблей, пусть проделают весь путь пешком, со скованными запястьями и лодыжками, с колодками на шеях. А по прибытии в Македонию отправить всех, не разбирая чинов, на рудники. Без права на освобождение.
— А какие условия содержания определить им на рудниках? — осведомляется Эвмен.