Начальник розыска был арестован, сотрудники его разогнаны и заменены другими. Тогда же по партийной мобилизации пришел в розыск и Денис Петрович Берестов.
Ему пришлось трудно, это вообще было трудное время для розыска - время банд и кулацких восстаний. Посоветоваться было не с кем. Водовозов, друг и заместитель Берестова, пришел сюда немногим позже и знал немногим больше своего начальника. Денис Петрович сел за литературу, какую только мог достать. Она не принесла ему утешения.
«Без регистрации и идентификации, - читал он, - по единому методу Гальтона и Рашера, без дактилоскопии и сингалетической фотографии, без словесного портрета по системе Бертильона и справочников судимости- без всего этого борьба с преступностью это кустарничество, напрасная потеря сил, времени и средств».
«Дактилоскопия»! - думал он, вспоминая, что у них нет даже фотоаппарата. - Справочники судимости! Хорошо вам, у вас цивилизованные преступники, их пальцы отпечатаны во всех регистрационных бюро, их фотографии и словесные портреты разосланы по всем розыскам, их клички, почерки, шрамы - господи!- родинки, татуировки - все содержится в специальных реестрах, а привычки, профессиональные склонности и даже суеверия описаны в служебных справочниках.
А наши! За болотами, за буреломом, в кулацких селах многочисленные озверелые банды - сегодня они здесь, завтра рассыпались по деревням. Старые криминалисты и те ловят их годами. Что против таких руководства по уголовной технике! И все-таки Денис Петрович читал.
Каждое утро он чем-нибудь поражал Водовозова.
- Что такое система Бертильона?
- Про пальцы, - лениво отвечал Водовозов.
- Это всякий знает. А знаешь, что такое словесный. портрет?
- Не, - еще более лениво отвечал Водовозов.
На следующий день разговор возобновлялся.
- Вот про пальцы ты знаешь. А про зубы ты знаешь? Смотри, что один старикан пишет: по следам зубов, оказывается, можно сделать слепок, а по слепку установить преступника.
- Если он кусается…
- А мундштук, а трубка, а хлеб? Ученье, брат, свет, а неученье, знаешь, тьма.
Водовозов снисходительно улыбался.
После того как Борис побывал в розыске, видел Водовозова и Берестова, всех этих озабоченных людей, занятых важным делом и, казалось, отгороженных от остального мира каким-то магическим кругом, ему особенно захотелось вступить в этот круг. Но Берестов ничего ему толком не обещал, а только сказал: «Посмотрим», и Борис понял, что его станут проверять. Что же, правильно. И все-таки почему-то было обидно. По-видимому, Берестов понял его состояние.
- Чист как кристалл, - шутливо промолвил он на следующий день, - в укоме тебя даже похвалили.- И он внимательно посмотрел на Бориса.
Борис сейчас же понял и покраснел. Да нет, секретарь укома не хвалил, он просто сказал: «Сын такого отца…» Да и не проверял его, наверно, никто.
И вот вместо того, чтобы ловить плотву в заросшей осокой речке Хрипанке и пить холодное, с погреба молоко, Борис стал работать в угрозыске. В клубе под лестницей ему отвели комнатушку, две стены которой были дощатые, две - каменные, оштукатуренные, сохранившие еще следы церковной живописи. По крайней мере, над тем местом, где прислонялась Борисова подушка, была ясно видна босая нога какого-то угодника.
Собственно, жить здесь было невозможно, потому что все спектакли и собрания происходили в клубе. И уж менее всего можно было здесь спать. До поздней ночи пол дрожал от чечетки (как у них не ломило ноги от этой чечетки?!), синеблузники выкрикивали свою программу («Мы нашей синей блузою, нисколько не спеша, паршивых ваших Гамлетов задавим, как мышат»), произносил речь обвинитель на процессе частников, незаконно увеличивших рабочий день в своих мастерских, неслись какие-нибудь частушки:
Борис получил старый «смит и вессон», которым безмерно гордился и который чистил каждый день, без всякой, впрочем, надобности, так как патронов к нему не было, и завел в розыске дружбу с веселым
Рябчиковым. Этого белокурого паренька звали здесь то Рябчиком, то Курочкой Рябой, а не то и просто Рябой. От него Борис узнал, что Водовозов - это красота, что лучше Берестова людей на свете вообще не бывает, а женщина, работающая в розыске, не стоит ровным счетом ничего.
Оказалось, что она вообще не -пользовалась здесь никаким авторитетом, несмотря на строгий вид, военную гимнастерку и чеканную речь. Фамилия ее была Романовская, но в розыске ее почему-то, для обиды наверно, называли Кукушкиной, иногда с сомнительной торжественностью величая Кукушкиной-Романовской. До этого она работала в Петрограде (о чем все время старалась напомнить), а теперь была переведена сюда в розыск, по мнению Рябы, за ненадобностью. «Она влюблена в Водовозова, это всем известно», - сообщил Ряба.
Ряба был мастером на все руки, но настоящей его специальностью был самогон. В те годы это было настоящим бедствием. Пуды драгоценного зерна превращались в зловонную жидкость, которой деревня травила город и в которой захлебывалась сама. Чуть ли не каждый день к розыску подъезжала телега, доверху груженная ведрами, бидонами и аппаратами всех систем, - их Ряба тут же во дворе крушил колуном.
Кроме того, Ряба любил задавать вопросы.
- Вот представь себе, - говорил он, - представь себе, что ты - стрелочник, перевел ты однажды стрелку и видишь: в нее ногою твой друг попал, самый лучший, замечательный -парень и герой. Ты видишь, как он старается вырвать ногу и не может. А поезд - вот он! Ну, что делать! Обратно перевести стрелку - поезд погиб, оставить так - налетит он, и от твоего друга… Что бы ты сделал? Ты бы перевел? Нет, ты скажи.
Или:
- Вот у одного писателя, говорили мне, такая постановка вопроса: если, говорит, для счастья всего человечества нужно пролить кровь трехлетнего ребенка, маленького, но одного, - ты бы пролил?
- Ряба, - молили его товарищи, - Курочка, не терзай душу! Никто не предлагает тебе ради спасения человечества убивать младенцев.
Однако Ряба серьезно тревожился:
- Но ведь могут быть такие случаи в жизни?
Борису он покровительствовал, а однажды даже взял с собою в губернский город, в губрозыск. Ряба был здесь своим человеком.
- Куда тебя? - спросил он. - На барахолку или в оружейную палату?
Барахолкой называлась кладовая различных вещей, а оружейной палатой - склад отобранного у бандитов оружия. Здесь были тяжелые зловещие колуны и изящные стилеты, кавказские ножи в узорных мерцающих ножнах и голые мясные ножи, вызывающие дрожь (эти колуны и мясные ножи впервые заставили Бориса подумать, достаточно ли он подготовлен для такой работы, как розыск). Безобразные обрезы лежали здесь рядом с последним словом военной техники - кольтом и браунингом. Были к никогда не виданные еще Борисом орудия взлома - разные «фомки», от огромных кустарных до маленьких, точных и только что не никелированных.
- А хозяйку здешнюю ты видал?
Хозяйка - гордость угрозыска, огромная служебная овчарка, привезенная из далекого подмосковного питомника, - лежала на лавке в комнате дежурного. Она была породиста и равнодушна.
- Хороша?
- Страшна.
- Ты не ее бойся, - сказал Ряба, кося глазом на какого-то человека в очках, - ты вот этого дядю бойся.
В дяде не было ничего страшного, скорее унылое что-то. Впалая грудь, очки, усы.
- Сволочь?
Ряба только поднял брови.
- Морковин, - сказал он, понизив голос, - следователь транспортного трибунала.
- Подумаешь, какой-то транспортный трибунал!