Как хорошо и свободно было жить раньше!
Никогда не стремилась Матрена Филипповна командовать, но так складывалась жизнь, что распоряжаться судьбами людей для доброй и мягкой по натуре Матрены Филипповны стало так же привычно, как для обычных людей дышать воздухом.
Ее любимый, ее первый мужчина работал в гранитном доме, и соседи испуганно пятились от окон, когда во двор медленно вползала тяжелая черная машина.
Падение любовника мало отразилось на установившихся с соседями отношениях. У тети Нины от испуга прекращался астматический кашель, тетя Рита начинала заикаться, стоило только Матрене Филипповне нахмурить брови, а Яков Данилович от испуга мог издать неприличный звук.
И это не казалось Матрене Филипповне удивительным. Все шло так, как и должно было идти.
Она преклонялась перед памятью т о г о, но это преклонение не унижало, а возвышало ее.
А теперь?
Теперь в ее жизнь входило то, чего она совсем не хотела впускать в себя. Сама того не осознавая, Матрена Филипповна понимала, что, если смириться или беспечно махнуть рукой сейчас, то все, что она берегла и хранила в себе, будет безжалостно растоптано, и ее такой, какая она есть, не будет уже, ничего не останется от нее… И нужно замкнуться, задавить в себе зарождающуюся страсть, забыть про Ваську и снова помнить только т о г о, и жить, по-прежнему, легко и свободно — все это Матрена Филипповна понимала и не могла, не могла исправить себя…
Долго лежала Матрена Филипповна, уткнувшись лицом в подушку, пока подушка не промокла от слез. Потом увидела, что опаздывает на бюро райкома партии, и, не позавтракав, вышла из дома.
— Приехали! — раздался голос шофера, и Матрена Филипповна — как это непривычно было для нее! — испуганно вздрогнула. Ей показалось, что шофер, молодой улыбающийся парень, слышал ее мысли.
— Приехали! — улыбаясь, повторил шофер. Машина стояла возле ворот фабрики.
В проходной стоял Васька и, видимо, ждал Матрену Филипповну, потому что сразу заухмылялся навстречу. Матрене Филипповне улыбка его показалась неприятной, и она, брезгливо поморщившись, прошла мимо.
Эта маленькая победа над собой так обрадовала Матрену Филипповну, что сразу она почувствовала себя здоровой. Стихла головная боль, дышать стало легко, и бесследно исчезла тяжесть.
Быстро просмотрела Матрена Филипповна бумаги, подготовленные секретаршей, подписала их, а потом вызвала Якова Денисовича. Все удавалось, легко устраивались дела, и, разговаривая с Яковом Дормидонтовичем, Матрена Филипповна снова ощущала себя всевластной вершительницей судеб, а не той жалкой и растерянной женщиной, что плакала утром.
Обсудив положение дел по выпуску продукции, тут же вызвала секретаршу и продиктовала приказ о переходе отдельных участков на трехсменную работу.
— Можно бы и сверхурочно попросить выйти… — намекнул Яков Дорофеевич.
— Посмотрим… — сказала Матрена Филипповна. — Там видно будет.
— Боюсь, что дальше уже ничего не будет видать… — позволил себе усмехнуться Яков Евгеньевич. — Рабочие уже начали разворовывать оборудование.
— Как это?
— Есть сигналы… — Яков Евстафьевич вытащил из внутреннего кармана пиджака замусоленный блокнот и перелистнул страницы. — Да. Вот… Семнадцатого июня наладчик Могилин выносил с завода мотор от станка… — Яков Елизарович низко наклонился над блокнотиком, пытаясь разобрать марку станка.
— Этого не может быть! — уверенно сказала Матрена Филипповна.
— Как же не может быть? — удивился Яков Еремеевич. — Охранник видел. Могилин сказал, что несет его в ремонт, а вы, надеюсь, понимаете, какой это может быть ремонт? Я спрашивал у сменного мастера, она ничего не слышала о ремонте.
Матрена Филипповна чуть прикрыла глаза. «Что ж… — подумала она. — Может быть, так и лучше».
— Я выясню! — сказала она.
Отпустив Якова Ефимовича, Матрена Филипповна сразу же позвонила на проходную и выяснила, что Васька, действительно, проносил через проходную мотор. Она набрала номер сменного мастера и поинтересовалась, отправляли ли семнадцатого в ремонт двигатели. Мастер полистала книгу — Матрена Филипповна слышала шелест перевертываемых страниц, — потом было отвечено: «Нет… Ничего не отправляли…»
Матрена Филипповна положила трубку.
Что ж… Этого и нужно было ожидать.
Матрена Филипповна гордилась тем, что никогда не боялась правды. Вот и эта горькая — ох, какая горькая! — правда не испугала ее. Что ж… Этого и следовало ожидать. За воровство сел Могилин в тюрьму и сейчас шел по проторенной тропинке.
Но она-то, она-то сама какова, а? Ведь это же надо увлечься жалким, ничтожным проходимцем! Мелким воришкой! Ну, все…
Матрена Филипповна решительно встала из-за стола. Все. С этим покончено.
И тут сладчайшая радость охватила ее. Нет… Она не будет вызывать милицию. В конце концов, слишком чепуховая кража, и не нужно выносить сор из избы, но Могилину, конечно, придется уйти с фабрики. Но и это потом… А сейчас она пойдет и посмотрит на человека, который осмеливался в одних трусах бродить по комнатам, где все так, как было т о г д а. Да! Она немедленно пойдет взглянуть на этого жалкого человечишку, судьбой которого она может распорядиться по своему усмотрению.
Васька стоял со своим младшим братом возле станка, на котором работала Наташа Самогубова, и что-то объяснял.
Матрена Филипповна нахмурилась. Что же это? Разве не ее поджидал Васька в проходной? Впрочем, она тут же рассердилась на себя за то, что ощутила не досаду, разумеется, а так, что-то похожее на досаду, и нахмурилась еще сильнее.
Братья замолчали, когда Матрена Филипповна подошла к ним.
— Вот… — сказал Васька. — Вот братан пришел.
— Да? — Матрена Филипповна холодно посмотрела на Пузочеса. — Ну так и что?
— Как что? — растерялся Васька. — Договаривались же, что у нас работать будет!
— У нас? — Матрене Филипповне нравилось, как она начала разговор. Но ирония ее — увы! — недоступна была этому дебилу и его «братану», тоже, как видно, недалеко ушедшему от него, раз не сумел поступить в институт.
— Конечно, у нас! — сказал Васька. — Будет работать. Уж лучше здесь работать, чем в армию идти.
Пора было кончать этот разговор.
Матрена Филипповна — в последний раз! — посмотрела на Ваську и хотела уже строго и холодно поставить его на место, но тут же почувствовала, что сделать этого не сможет, — вязкая слабость снова, как утром, охватила ее. Матрена Филипповна смотрела на Васькино лицо и забывала о том, что ей надо говорить. Пытаясь справиться с собой, перебороть себя, резко — так, наверно, кидаются в омут — повернулась к Пузочесу.
— Стыдно! — распаляя себя, сказала она. — Стыдно, молодой человек! Чего это вы армии боитесь? Люди в войну добровольцами шли! На смерть! А вы! Вы служить ленитесь! Стыдно, молодой человек, позорно!
Она отчитывала Пузочеса, и ей казалось, что с каждым словом все больше сил прибавляется у нее. Она уже не обращала внимания на то, что творилось с лицами братьев, не видела, что Наташа Самогубова давно уже не работает, а вытаращенными глазами смотрит на нее, она даже не услышала, как заговорил Пузочес, пытаясь перебить ее.
Она остановилась, когда, глядя прямо ей в глаза, Пузочес начал крутить пальцем у виска. При этом он издавал звук, изображая, как скрежещет заржавевшая гайка.