— Что-о? — повысила гневно голос Матрена Филипповна.
— А ничего! — не испугался Пузочес. — Чего это ты разошлась? Я вон к Наташке пришел поговорить, а ты тут вылетела, затарахтела!
Матрена Филипповна растерялась — она не знала, как ответить на грубость: так с ней еще не разговаривали. Взгляд ее упал на растерянную Наташу.
— Н-наташа… — строго сказала Матрена Филипповна. — Что же это ты, милая, свидания молодым людям назначаешь на работе? Кажется, недавно только устроилась…
— Да ты что, мамаша! — перебил ее взбесившийся Пузочес. — Ты что, на девчонке отыгрываешься, а?! Или уже всю совесть проначальствовала?!
Он плюнул и, круто повернувшись, зашагал к выходу. Все в нем выражало сейчас оскорбленное достоинство.
— Витя! — закричала вслед ему Наташа. — Постой, Витя!
И побежала следом за Пузочесом.
Матрена Филипповна услышала сзади какие-то странные звуки и обернулась.
Васька сидел на ящике и, обхватив живот руками, хохотал. «Их! Их! Хых!» — вырывались из него безобразно неудержимые звуки.
И хотя смех Васьки был безобразным, но заражал он. Матрена Филипповна не выдержала и улыбнулась.
— Что-то я не то… — сказала она Ваське, словно бы извиняясь. — Раскричалась, а зачем?
Она поправила волосы и подумала, что сказала она сейчас хорошо. Не нужно бояться признать свой явный промах, а с Пузочесом она, конечно, перегнула.
— А кто знает… — перестав смеяться, проговорил Васька. Высокий, он стоял сейчас и смотрел в окно — там по площади шли Пузочес и Наташа. У Матрены Филипповны тревожно забилось сердце. Красив, красив был Васька.
— Хорошая пара… — надеясь загладить свою резкость, проговорила Матрена Филипповна. Она, как и Васька, тоже смотрела в окно.
— А! — Васька пренебрежительно усмехнулся. — Глупость. Ему в армию надо идти, а она пять раз за это время замуж выскочить успеет.
— За кого? — спросила Матрена Филипповна и хотела перевести все в шутку, хотела сказать, что производство у них женское, женихов нет, а в свободное время Наташа в институте будет учиться, она у нее просила характеристику… Но слушать все это было слишком долго, и Васька не стал слушать.
— Да хоть за меня! — жестковато усмехнулся он.
— А я?! — от растерянности Матрена Филипповна позабыла все свои решения и зароки.
— А тебе на пенсию пора! — Васька говорил, словно бил по лицу. — Поняла?!
И ушел.
Матрена Филипповна, хватая ртом воздух, вцепилась пальцами в вентиляционную трубу. Ей казалось, что, разожми она сейчас руку, упадет сразу на грязный, затоптанный пол. Свет померк, и не хватало воздуха. Совсем нечем было дышать в этом забитом пылью помещении.
— Вам плохо? — раздался рядом голос. С трудом Матрена Филипповна открыла глаза и увидела перед собой Леночку Кандакову.
— Сердце… — выдавила она из себя.
Леночка полуобняла ее и, поддерживая, помогла добраться до кабинета. Там уложила Матрену Филипповну на диван и достала валидол из ящика стола.
— Спасибо, — посасывая таблетку, сказала Матрена Филипповна. — Вы славная девушка, Леночка…
И попыталась встать.
— Лежите, лежите! — удержала ее на диване Леночка. — Я звонила папе, он говорил, что вам на бюро плохо стало. Лежите… Я сейчас «скорую» вызову.
Последние силы Матрены Филипповны ушли на то, чтобы отговорить Леночку. А когда Матрена Филипповна осталась одна, она тяжело поднялась, закрыла на ключ дверь и теперь, уже ни от кого не таясь, заревела, как самая обыкновенная баба.
Окна кабинета Матрены Филипповны выходили на здание городского собора, в котором размещалось теперь пожарное депо. Ровно в четыре часа, к концу рабочего дня, солнце полностью скрывалось за маковками собора, и можно было поднимать жалюзи на окне — солнечный свет уже не беспокоил хозяйку кабинета.
Этот час совпадал с пересменкой, когда затихала вся фабрика, и тишиной, ясностью был особенно дорог Матрене Филипповне. И так спокойно всегда думалось в эти минуты, что она берегла их для себя, отменяя или перенося даже самые неотложные совещания.
И сегодня этот час не обманул ее.
Матрена Филипповна вытерла слезы и, подняв жалюзи, долго стояла у окна.
Пронзительно далеко было видно из окна ее кабинета в этот час. Солнце, все еще освещавшее землю, не мешало смотреть, и Матрена Филипповна, поверх крыш двухэтажных домов, видела парк; людей, гуляющих по аллеям; край сверкающего на солнце пруда.
Все было близко и дорого Матрене Филипповне в этом городе, потому что все было связано с н и м.
Матрена Филипповна села за стол и, закрыв ладонями лицо, попыталась вызвать в своей памяти бесконечно дорогой образ…
Но что ж это? Она вспоминала е г о железные руки, но с ужасом понимала, что снова представляет себя в объятиях Васьки-каторжника; пыталась вспомнить е г о голубые глаза, но видела нагловатые и бесстыжие глаза Васьки…
Матрена Филипповна глухо застонала и с трудом, словно это была многопудовая тяжесть, выдвинула ящик стола. Достала оттуда небольшое зеркальце, склонилась над ним, пристально вглядываясь в свое отражение.
Но и зеркальце не порадовало Матрену Филипповну. Глаза опухли от слез, но еще страшнее — явственно выступали морщинки.
Ну да… морщины… Что ж… сорок лет…
Матрена Филипповна — в который раз уже за этот день! — невесело усмехнулась: даже самой себе не признавалась она в своих годах. В декабре ей должно было исполниться пятьдесят.
В тот вечер у Кандаковых Прохоров чувствовал себя очень расстроенным. Однако это не помешало ему спросить у Кандакова: не может ли тот похлопотать насчет Африки? Кандаков не любил таких разговоров, и тем не менее, пересчитывая взятки, обронил, что с этим делом могла бы помочь Матрена Филипповна.
— У нее и сейчас еще т а м связи остались… — сказал он и заказал игру. — Семь в трефях.
Хотя Прохоров и был расстроен, он прекрасно запомнил слова Кандакова и все эти дни ломал голову, как бы ему сблизиться с величавой соседкой.