Сжав кулаки, вломился тогда Васька к Матрене Филипповне, но та встретила его такой покорной улыбкой, что только застонал он и, не сказав ни слова, вышел из кабинета. Как? Как мог он объяснить втюрившейся в него бабе, что та портит ему всю игру? В Васькины планы вовсе не входило, чтобы Матрена Филипповна догадалась о творящихся на фабрике махинациях. Как рассказать все, и рассказать так, чтобы не проронить ни слова о главном?! Васька чувствовал, что его обвели вокруг пальца, как последнего мальчишку, и злобой жгло изнутри.
До конца смены терпел Васька. Натянув на голову промасленную кепочку, думал он, и ему казалось, что голова стала такой большой, что он сам внутри нее и ходит там, и от этого голове больно.
А как только опустел цех, терпеть стало невмоготу. Васька достал из тайника мутноватую бутылку со спиртом и, не останавливаясь, принялся пить, чтобы утишить злобу.
Нет, не слышал сейчас Пузочеса Васька.
Но снова отпустило, помягче стало внутри. Перевел дыхание Васька.
— Дурак! — коротко сказал он. — Держись за меня и не пропадешь. Ты мне нужен, елки зеленые.
И он потянулся к графинчику с водкой.
— Зачем я тебе нужен, Вася? — скорбно спросил Пузочес, наблюдая, как катастрофически быстро понижается уровень в графинчике. Васька пил водку прямо из горлышка, а на эту водку Пузочес истратил последние деньги.
— Не твое дело, зачем! — Васька поставил на стол пустой графин и сжал рукой лицо. — Заткнись и нишкни. Сопля.
— Все понятно… — Пузочес оскорбленно скривил губы и встал, но Васька даже и не посмотрел на него. Он думал… Пузочес вздохнул и, прихватив гитару, медленно побрел по проходу между столиками. Конечно, он мог бы и остаться в ресторане, присесть к кому-нибудь и выпить на халяву, но не было уже настроения гулять, да и опасно было оставаться рядом с Васькой, напившимся до такого состояния.
А Васька-каторжник словно бы оцепенел. Не меняя позы, сидел он, сжав ладонями лицо, и Марусин, который уже доел котлетку и сейчас поджидал официантку, чтобы расплатиться, решил, что Васька заснул.
Но нет… Не спал тот.
Разжал пальцы и поднял голову.
— Где братуха? — спросил он, мутноватыми глазами оглядывая Марусина.
— Ушел… — спокойно ответил тот.
— У-ушел?! — Васькина бровь нервно дернулась. — Куда это он у-ушел?!
Марусин пожал плечами и сморщил нос. Только сейчас Васька разглядел Марусина.
— А… — сказал он, разжимая кулаки. — Сосед… Ну, ладно тогда.
И снова задумался.
— Слушай сюда! — сказал он, снова поднимая голову. — Ты мне вот расскажи что. Ты же пишешь там что-то? Ну, вот. Посоветуй, что делать, если я воров раскрыл, а они, суки, скользкие, оказывается. Что делать тогда, сосед?
Марусин внимательно посмотрел на Ваську. Тот переменился как-то в ожидании ответа. Словно раздвинулась муть, заволокшая глаза. Осмысленность появилась в них.
— Не знаю… — сказал Марусин. — Заяви… В ОБХСС заяви…
— Что-о?! — Васька, медленно и страшно вырастая, начал подниматься над столиком. — Заявить?! Это мне — падлой стать?! С-сука!
И не вскочи вовремя Марусин, не отпрыгни в сторону, кто знает, был бы он жив?
Кулак Васьки пропорол пространство, где находился только что Марусин, и, не встретив препятствия, увлек за собой и Ваську. Лицом в стол рухнул он.
— Не п-позволю грабить русский народ! — закричал он. — Но падлой, нет! Не буду! Я! Мы! Мы Россию с-сами пропьем!
— Ага! — сказал Марусин. — Только смотри, как бы тебе сблевать ее не пришлось!
— Что-о?! — Васька рванулся было к Марусину, но неожиданно остановился. — Ладно! — трезво сказал он. — Иди. Уважаю, что не боишься. Иди!
Марусин ушел, а Васька долго еще сидел в ресторане, и ночью с трудом удалось дружкам довести его до старого, прогнившего насквозь дома.
А Пузочес в этот вечер явился домой необычно рано.
— О! — удивленно воззрился на него Яков Харлампиевич, что стоял с папироской на крылечке старого дома. — Молодой человек! Так удивительно: еще не ночь, а вы уже у родного порога!
— Тебя не спросил, дед! — буркнул Пузочес, поднимаясь на крыльцо.
— О молодой человек! — грустно вздохнул Яков Христофорович. — О ангел родины! Вы думаете, я обижаюсь на вас? Нет… Зачем я должен обижаться, если я вижу, что вам сегодня не повезло в жизни… Но… — Яков Юрьевич предупреждающе поднял руку. — Поверьте, молодой человек, что нет ничего в жизни, о чем следовало бы жалеть. Все проходит… Все — суета… Поверьте мне, старому человеку, что нет ничего в жизни, о чем следовало бы жалеть. Надо жалеть о другом… Рядом с вами происходят гораздо более важные события, и надо жалеть, что вы не замечаете их.
— Какие это еще события? — не слишком дружелюбно поинтересовался Пузочес. На душе у него и так было противно, а тут еще привязался придурковатый старик. Пузочес этого не любил.
— Да… Да… Молодой человек, — заторопился куда-то Яков Яковлевич, едва успевая проговаривать слова. — Да… Вот вы посмотрите. — Он осторожно взял Пузочеса под локоток. — Вы обратите внимание, как странно устроен наш мир… Вот я — маленький и старый человек. А тень? Вы видите… — Яков Ярославович кивнул на свою тень, что от света, горевшего в коридоре за спиной, ложилась на землю и, бесконечная, убегала за пределы дворика, теряясь в городских сумерках. — Вы видите, молодой человек, кака́я это тень?
Пузочес оглянулся на бесконечную тень Якова Ярославовича, потом на самого старика. Странное было у него лицо. Не по-стариковски правильные и безликие черты. Такие правильные, что становилось противно.
— А ты сойди, дед, с этого места, вот и будет твоя тень покороче… — посоветовал Пузочес и, решительно отстранив Якова Яковлевича со своего пути, вошел в дом.
Он уже поднялся на ступеньку лестницы, когда: «О ангел, ангел… Ангел родины нетрезвенькой моей…» — вздохнул на крылечке Яков Юрьевич, и тогда у Пузочеса возникло острое желание вернуться и разбить гитару о голову дорогого соседа.
— Иди ты, знаешь куда? — сказал он, обернувшись к Якову Христофоровичу. — В жопу иди, дед!
Тоскливо было сегодня Пузочесу. Вначале братуха оскорбил ни за что ни про что, потом допил всю водку, на которую «крякнули» все денежки, а теперь еще и старый придурок в душу нагадил.
«Ну и гад же, а? — уже в комнате подумал Пузочес, сожалея, что не вернулся с лестницы к Якову Харлампиевичу. — Песни, старый пень, запомнить не может!»
И он изо всей силы, выпуская из себя накопившуюся за долгий вечер злобу, пнул ногой в стенку, отделявшую его комнату от помещений Якова Фроловича.
В первое мгновение Пузочес ничего не понял. Ему показалось, что он прошиб стенку насквозь, — она треснула под каблуком, и нога прошла сквозь нее. Вспотев от страха, Пузочес выдернул из пролома ногу и присел на корточки, ощупывая пробоину. Пальцы наткнулись на какой-то сверток. Пузочес вытащил его и вздрогнул: он держал в руке толстую пачку двадцатипятирублевок.
Раздался из-за цветастой занавески кашель матери.