Начинается она в Андах, где с гор, окутанных туманами, покрытых шапками вечных снегов, сбегает множество ручейков, быстрых, холодных, прозрачных. Они сливаются в большую горную реку, шумную, как Ниагара, и все вместе с грохотом выходят на равнину. Принимая с обеих сторон всё новые притоки, широкая, мощная и уже мутная, она пересекает весь континент и вливается наконец в Атлантический океан. Она полноводна и глубока настолько, что океанские корабли плавают по ней мимо берегов, покрытых лесом, или сельвой, как называют лес индейцы.
«…Пароход огибал один поворот реки за другим, — вспоминает один путешественник по Амазонке, — и перед глазами проплывал все тот же великолепный лес. Яркие птицы мелькают в ветвях, с ветки на ветку перепрыгивают обезьяны, слышится их нервная болтовня. Сто раз в день стаи маленьких попугайчиков с писком пролетают над нашими головами и скрываются за деревьями. Крупные попугаи — зеленые, синие, красные — летают парами; они кричат резко и пронзительно. А иногда над нами появляется цапля эгрет в белоснежном оперении. Она грациозно размахивает крыльями, выбирая место, куда бы опуститься среди низкого кустарника у самого края воды».
Много диковинок в сельве Амазонки. Царица цветов прекрасная виктория регия (виктория царственная) покрывает некоторые реки, текущие в глубине леса. Листья у нее огромные, плоские, как тарелка, загнутые по краям и такие крепкие, что свободно выдерживают вес человека. А ее цветы — белые, розовые, пурпурные — дивной красоты; волны сильного аромата посылают они далеко вокруг. Путешественник, впервые открывший викторию регию в глубине леса, шел на запах, пока не увидел этот царственный цветок!
Среди деревьев летают огненно-красные стрекозы, удивительные по величине и по красоте бабочки — зеленые, желтые, оранжевые, расписанные причудливыми цветными узорами. Есть бабочки черные, как ночь, есть и бесцветные, с прозрачными крылышками. В углу этих крылышек как бы небрежно брошены два фиолетовых пятнышка. Только они и видны, когда бабочка летает в сумерках, и кажется, будто вьются в воздухе опавшие лепестки какого-то цветка. Перед вечером начинают свою звонкую песню цикады, и в нее вплетается перезвон серебряных колокольчиков — кваканье тропических лягушек. Чудеса!
Но одно из главных чудес красоты в амазонской сельве — эта сказочно маленькая, словно игрушечная, птица колибри.
Колибри удивительно мал — чуть больше шмеля. Ни одна птица, даже райская, не сравнится с ним по красоте. В его оперении сочетались все цвета радуги. А хохолки или диадемы на голове, а воротнички вокруг шеи, то как бы отложные гладкие, то пышные кружевные, как жабо!
«Прилежно собирая свою обычную сладкую пищу, преисполненный жизненной энергии колибри похож на живой драгоценный камень, — говорят натуралисты. — Развертывая свое сияющее шейное кружево, он как бы хочет соперничать с самим солнцем!»
Есть ли еще подобное чудо красоты в природе?
Выложенное шелком гнездо колибри величиной не больше половины грецкого ореха; подвешенное на паутинках, оно, наверное, вполне подошло бы андерсеновской Дюймовочке.
В это шелковое гнездышко колибри откладывает свои крохотные яички, всего два, и из каждого выведется новый сказочный эльф, летающая драгоценность!
Но красота этой малютки никак не сочетается с ее характером! Вы, может быть, подумали, что он нежен и кроток, как и подобает эльфу? Куда там! Колибри задорен, драчлив и дерзки смел! Он вступает в отчаянные поединки, когда хочет покорить сердце своей дамы, крохотной красавицы, такой же, как и он сам. И соперники не складывают оружия до тех пор, пока один из них не победит!
Полет колибри тоже одно из его чудес. Он мчится так стремительно, что человеческий глаз не в силах уследить за ним. Вот колибри повисает над цветком. Он быстро-быстро взмахивает крылышками, острыми и длинными, и они сливаются в два призрачных полукруга, а посредине — темное пятнышко, оно висит на перекрещивающихся черных нитях. Вот все, что видит человек, когда колибри в движении. Но вот пятнышко исчезло. Потом вновь появилось перед цветком. Или перед самым вашим носом — колибри, как ни одна другая птица, близко подлетает к человеку. Через мгновение, «сверкнув смарагдовыми и синими переливами», исчезает, превратившись в едва заметную точку.
Храбрость этого крохотного существа кажется просто непостижимой.
Вот какую картину наблюдал один натуралист:
«Над поляной описывал круги большой сокол. В поисках жертвы он опускался все ниже и ниже. Колибри замечают опасность и мгновенно куда-то скрываются. Но не все. Один отважный малыш начинает бой с великаном».
Бой настолько неравный, что, кажется, можно не сомневаться в его исходе. Но не торопитесь. Очаровательная крошка так увертлива, так дерзка, что хищник, один взмах крыла которого может наповал убить малютку, вконец измученный борьбой с ней, покидает поле боя. Победа остается за отважным маленьким рыцарем!
Колибри и цветы неразлучны, это такая же дружба, какая существует между бабочками и цветами, между пчелами и цветами, между всеми теми, кто пьет сладкий нектар цветов и, как бы в благодарность за это, опыляет цветы.
Так же и колибри опыляет цветы. Когда птичка погружается в чашу цветка, ее голова касается пыльника, и пыльца пристает к ней. А потом она переносит пыльцу на другой цветок.
Но не думайте, что эта крошка неземной красоты питается лишь нектаром. О нет! Ей на обед нужно нечто более существенное, и она своим длинным трубчатым языком вылавливает из чаши цветка мошек. Недаром ее называют «целующей цветы» или «клюющей цветы»!
Имен у колибри великое множество, и одно поэтичнее другого. Ее называют феей, сильфидой, волоском утренней звезды и еще и еще, а само слово «колибри» пришло из языка индейцев-карибов, населявших некогда прекрасные благоухающие острова Карибского моря.
Колибри — тропическая птичка. Но ее можно встретить всюду, на обоих материках Америки: и на севере, в Канаде, и на суровом юге, на Огненной Земле, и в кратере потухшего вулкана. Говорят, что ее чешуйчатое красное горловое пятнышко сверкает таким пламенем, что кажется, будто птичка уловила последний отблеск потухающего вулкана.
«…Колибри! Если щедрая природа Южной Америки создала многие чудеса красоты, то эти летающие драгоценности принадлежат к числу самых совершенных ее шедевров!»
В сентябре 1871 года русский корвет «Витязь» стал на якорь в заливе Астролябии на северо-восточном берегу Новой Гвинеи. Молодой ученый Николай Николаевич Миклухо-Маклай ранним утром вышел на палубу полюбоваться великолепным видом. Высокие горы окутаны облаками. Густой лес, переплетенный лианами, подходил к самой воде, и деревья купали в ней свои зеленые ветки. В некоторых местах лес отступал вглубь, оставляя открытой песчаную отмель. С борта корабля Миклухо выбрал место для своей хижины — вон там, на небольшом мыску, у самого моря, где стоят громадные деревья, а внизу, среди них, бежит проворный ручеек.
Еще никто из европейцев не бывал на этом берегу, да и весь огромный остров, второй по величине после Гренландии, более трехсот лет назад открытый мореплавателями, до сих пор оставался землей неведомой, почти не исследованной.
Маклай внимательно вглядывался в береговую полосу. Вдруг из леса вышла группа папуасов. Один из них выдвинулся вперед, положил на берегу кокосовый орех и знаками давал понять, что это — подарок неизвестным пришельцам. После чего вся компания скрылась среди густых деревьев и кустарников.
Полный нетерпения, Маклай решил поскорее высадиться. Он хотел познакомиться со своими будущими соседями. Высокие крыши их хижин виднелись среди деревьев.
Отказавшись от катера с вооруженной охраной и даже от матросов гребцов на шлюпке, — он посадил на весла своих слуг, шведа Ульсона и малайца Боя, и поплыл к берегу.
Едва шлюпка врезалась в песок, как Маклай выскочил из нее и пошел по узкой тропинке среди деревьев, справедливо решив, что она непременно приведет его в деревню. И в самом деле, вскоре он оказался в совершенно пустой опрятной папуасской деревне. По-видимому, жители, наблюдая за ним, увидели, как он приближается, и убежали, а теперь где-то прятались поблизости.
Вокруг хорошо утоптанной площадки стояли хижины с высокими крышами из пальмовых листьев; они спускались до самой земли.
Окон нигде не было. Побелевшие от времени крыши красиво выделялись на фоне темной зелени леса, окружавшего деревню, с вкрапленными тут и там кустами ярко-красных роз. Да, жители, конечно, только что были здесь, об этом говорил и догорающий костер, и недопитый кокосовый орех, и небрежно брошенное весло. Маклай заглянул в одну из хижин. В ней было темно, но в свете тлеющего среди камней костра можно было рассмотреть высокие нары из бамбука, связки раковин и перьев на стене, а под самой крышей — почерневший от копоти человеческий череп. В лесу раздавались незнакомые голоса каких-то птиц. Было хорошо и спокойно и вместе с тем чуждо, и все казалось скорей сном, чем действительностью.
Легкий шорох… Быстро обернувшись, Маклай рядом с собой увидел появившегося будто из-под земли человека среднего роста, хорошо сложенного, с темной кожей и матово-черными волосами, со сплющенным носом, большим ртом, почти скрытым усами и бородой. Вся одежда незнакомца состояла из повязки вокруг бедер, а на руках, выше локтя, были широкие браслеты с заткнутыми за ними листьями бетеля и гладко отточенным куском кости.
Папуас, внезапно появившийся, тут же попытался скрыться, но это ему не удалось. Маклай схватил его за руку и привел на площадку, показывая ему кусок красной материи, очень для папуаса привлекательной. Вскоре один за другим вышли из лесу и другие жители деревни, одни мужчины. Маклай подошел к каждому из них, дружелюбно взял за руку и привел на площадку. Потом сам он уселся среди них на камень и стал раздавать им свои подарки — куски красной материи, гвозди, рыболовные крючки. Все это было папуасам в диковинку, особенно рыболовные крючки: они никогда ничем подобным не пользовались и охотились за рыбой с луком и стрелами. Папуасы тихо переговаривались между собой и держались как-то боязливо, что не вязалось с представлением о них как о страшных, свирепых людоедах.
Когда же гость пожелал уйти, они всей гурьбой пошли провожать его к шлюпке, и каждый нес свои подарки — кокосовые орехи и сахарный тростник.
…Пока матросы строили хижину Маклаю, сам ученый каждый день появлялся на острове. Круг его знакомых расширялся; в его записной книжке даже появилось несколько папуасских слов, но объясняться ему, разумеется, приходилось в основном жестами. Он узнал, что самого первого его знакомца зовут Туем, а жил он в деревне Горенду. Оказывается, у папуасов для всего было свое название, даже крохотный мысок, где строилась хижина Маклая, носил название «Гарагаси».
Папуасы были народом сообразительным. Не много времени им понадобилось, чтобы разгадать, для кого строится хижина и что, как только постройка будет закончена, корвет уйдет. И Туй, первый знакомый Маклая, выразительно жестикулируя, дал понять ученому, что, как только он останется на острове один со своими слугами, им придется плохо: всех их убьют и хижину разграбят.
Маклай и виду не подал, что все понял, однако на корабле за обедом в кают-компании рассказал, о предупреждении папуаса. Офицеры заволновались не на шутку, но Маклай спокойно сказал, что он укажет им место, куда зароет в железном цилиндре свои материалы, если и в самом деле произойдет беда.
…Поразительным было мужество этого человека, на вид такого хрупкого. У него было тонкое лицо, обрамленное бородой, густая шевелюра волос, зачесанных назад с высокого прекрасного лба, и удивительные глаза — умные, проницательные. Он был еще очень молод, ему едва минуло двадцать пять лет, когда он высадился на Новой Гвинее, а его можно было считать уже опытным путешественником, причем в местах, опасных для жизни, на Красном море среди религиозных фанатиков.
Новая Гвинея была почти неизвестной страной. Колонизаторы с вожделением поглядывали на богатый остров, а высаживаться боялись; даже бывалые моряки называли его «дьявольской землей», о которой у них имеются «ужасающие сведения».
Маклаю соблазнительно было первому познакомиться с папуасскими племенами, которые еще не подвергались постороннему влиянию, вернуться как бы в каменный век и взглянуть на него собственными глазами, попробовать, что называется, «на ощупь», не по книгам и археологическим находкам.
Разумеется, он понимал, что экспедиция его опасна, по стоило рискнуть…
…27 сентября 1871 года корвет развел пары. Последние слова благодарности… Последние пожатия рук… Путешественник вместе с малайцем Боем и шведом Ульсоном покинули корабль.
С берега было видно, как матросы выбирают якорь… Мак-лай приказал Ульсону салютовать уходящему кораблю флагом, который развевался над его хижиной.
Папуасы тоже пристально наблюдали за уплывающим кораблем. Наверное, они этому радовались, иначе зачем бы им было устраивать дикие танцы?.. Но вот они случайно заметили, что на хижине Маклая развевается флаг. Это их почему-то поразило.
Папуасы мгновенно приостановили дикую пляску, потом прокричали что-то по адресу Маклая и скрылись в лесу.