— Есть… Ведь, говорят, ребенок у них, — сказала я почему–то с испугом.
— Ну и что?
— Ему холодно будет.
Я повязала платок, накинула шубу и подумала: «А ты спи себе».
Цэнгэл стал раздеваться.
— Разбери–ка сперва постель, а потом иди, — остановил он меня и опять потянулся, так что суставы хрустнули.
Не дело, когда жена забывает порядок и свои обязанности перед мужем. Есть люди, которые из мелкой ссоры раздувают большой скандал, и потом им только и остается, что разъехаться в разные стороны. Но Цэнгэл на меня пожаловаться не может. Да разве это труд — приготовить мужу обед да чашку чаю налить? Нет, долг каждой хорошей жены. Причина любой ссоры в доме — желание одного помыкать другим да пустое самолюбие. Моя мать прекрасно знала, что женщина должна в доме делать, и нас, дочерей, этой премудрости научила. Вот почему три года замужества прошли у меня спокойно и тихо. Если в семье любви не беречь, не уважать друг друга, мира не будет в доме.
Я разобрала постель. Цэнгэл уже из–под одеяла глухо так предостерег:
—Смотри осторожней с топором, палец не отхвати. Ночь все–таки.
Таинственным и красивым был заснеженный двор. Стоял туман, бесшумно валил густой снег, темные силуэты деревьев подступали вплотную. И вдруг я ощутила, как дорога мне наша бесхитростная жизнь в уртоне. От влажного снега пахло осенним айраком.
Когда я вернулась в дом, Цэнгэл спал так крепко, что бери его в охапку, тащи куда хочешь, и не проснется. Не знаю, чем объяснить — то ли радостью от приезда новых людей, то ли грустью, что подступила к сердцу в эту весеннюю ночь, — но только захотелось мне подшутить над Цэнгэлом. Вот бы вытащить его на двор дрова поколоть. Нравится мне, как он тяжелым топором колет сучковатые чурки.
Я стащила с него одеяло. Цэнгэл сел на кровати, смуглый от загара, и начал растерянно хлопать глазами.
— Что такое? — спросил он сердито.
— Медведь там!
— Кто–кто? Утро, что ли, уже? Пять часов?
— Там, за деревом, медведь притаился.
Цэнгэл кулаками протер глаза, и, вытаращив их, уставился на меня:
— Ружье доставай скорей! — а сам схватил шубу.
Я, делая вид. что ищу ружье, принялась распахивать шкафы, сундуки. Цэнгэл, с шумом наконец одевшись, накинулся на меня:
— Разве ружье в сундуке держат, дуреха? Вот оно!
Я бросилась к посудному шкафу, вытащила оттуда топор, которым мы рубили мясо, и протянула Цэнгэлу.
— На, держи!
— Я же говорю — ружье давай! — Цэнгэл оттолкнул меня, сорвал со стены ружье и выскочил на улицу.
Едва сдерживая смех, я крикнула ему вдогонку:
— А топор нужен?
— Нужен, тащи!
Я вышла во двор с топором в руках. Цэнгэл крался, как охотник, но снег под его сапогами предательски поскрипывал.
Дойдя до угла дома, он прошептал:
—Где медведь?
—Ты что, не видишь? Вон под тем высоким деревом сидит.
Цэнгэл пристально вглядывался в темноту.
— Темно тебе, что ли? Дай–ка мне ружье, я сама…
— Тише, не спугни. Сам все вижу.
Не успела я слова сказать, как грянул выстрел, раскатившийся эхом в тишине тайги. Снег с ветки упал мне за шиворот. От неожиданности я выронила топор. Цэнгэл ринулся к лесу. Я даже представить не могла, каким громким и грозным может быть выстрел в ночи. Эхо все еще катилось куда–то вдаль. В лесу треснул обломившийся сук. На двор выскочили перепуганные соседи. Муна Гуай с трясущейся челюстью только и сумел выговорить:
— Что такое, детки мои?
А Дэмбэрэл Гуай молча уставился на нас, не в силах вымолвить ни слова.
Из мрака появился запыхавшийся Цэнгэл и обругал меня:
— Не умеешь язык за зубами держать, вспугнула зверя своей болтовней.
Муна Гуай приблизился к Цэнгэлу с опаской, сторонясь ружья, и снова спросил:
— Что такое, сынок мой?
— Да медведь… Жаль, ушел, здоровый зверь.
— Прямо к дому подошел?
— Ну да, вон за тем деревом сидел. Поторопился я. Обрадовался, что добыча близко.
— А что, как зверю в когти угодил бы? Бесшабашный вы народ, молодежь, разве ночью так можно?