Я слушала этот разговор и казнилась — зачем подняла такой шум посреди ночи. Не думала я, что все так получится. Послышался шум тяжелого состава. Цэнгэл наконец заметил меня.
— А печку натопила?
Я подняла с земли топор и негромко ответила:
— Натопила. — Голос мой звучал испуганно и робко.
— Пойдем, хоть поспим немного. Только сон разогнали зря.
Поскрипывая сапогами, Цэнгэл направился в дом. Я пошла было следом, но спохватилась:
— Ты ступай, а мне дров нужно еще наколоть. Нечего в печь класть.
Я и в самом деле хотела запасти дров для приезжих. Цэнгэл у меня в общем–то спокойный, не злюка, но поворчать любит.
— Надо было засветло этим заниматься, не ночью. Кто же в темноте дрова колет?
— А ты ружье ей оставь. Вдруг медведь из лесу вернется да и задерет твою жену, — сказал кто–то.
Цэнгэл выхватил у меня из рук топор и зашагал к поленнице. На это я и надеялась про себя. Смотреть, как он орудует здоровенным топором, всегда было приятно, у меня даже гордость за мужа появлялась. Звон топора улетал далеко в лес, от чурки в разные стороны отскакивали белевшие по срезу полешки. Мне вдруг почему–то стало страшно — а что, как он ударит себе по пальцам? Хотя я знала о врожденной его сноровке в любой работе, но схватилась за топорище и сказала:
— Хватит, дров теперь достаточно.
Цэнгэл не отпускал топор — видно, никак не мог остыть, успокоиться. Потом резко отбросил его и размашисто двинулся к дому. Я пошла за ним, жалея, что так взбудоражила своей прихотью мирно спавшего человека. Чего я добилась, заставив мужа колоть ночью дрова? Глупость какая–то; ничего от нее, кроме терзаний.
Дома Цэнгэл быстро разделся и опять с головой нырнул под одеяло. В нашей с ним жизни почти не было ссор, но мне почему–то всегда казалось, будто между нами преграда какая–то, а какая — не знаю. Цэнгэл, отвернувшись от меня, захрапел. А я, прижавшись к его спине, продолжала думать.
Любви и нежности хватило только на первый год нашего брака, а потом как–то незаметно случилось, что дела и заботы все вытеснили, и потекли серые однообразные будни. Нужды у нас ни в еде, ни в одежде никогда не было. Не ругались мы особенно, не питали друг к другу ни ревности, ни зависти, но только жизнь последние два года стала тоскливой. Я поднялась, прошла в соседнюю комнату, подбросила в печь дров, а когда опять легла, Цэнгэл сонным голосом пробурчал:
— И куда ты все бегаешь? Чай, что ли, по ночам пьешь? Смотри, руки и ноги как ледышки.
Раньше, бывало, он меня среди ночи и поцелует, и приласкает, а теперь только ворчит. Я уже думать начала: может, я виновата, что загрустил со мной муж, такой нежный когда–то? Расчувствовавшись, я погладила его широкую грудь. Конечно, мучилась я очень от того, что не сумела до сих пор родить ему ребенка, не смогла украсить его жизнь этим счастьем. О моей печали Цэнгэл и не догадывался. Все старания употребила я, чтобы муж был сыт, ухожен да домом доволен. Решила, пусть, мол, по его, мужниному, виду, люди о нашей жизни судят. Может, эта забота — ведь огонь в очаге поддерживать для кого–то надо — и держит меня около него? Бывает, что люди и без любви хорошо живут, постараться только надо. Может, в этом старанье и состоит счастье жизни?
Предрассветная тьма, запутавшись в ветвях деревьев, стала такой плотной, что в двух шагах ничего не было видно. И тут из–за отрога донесся гудок. Поезд, из окон которого бил яркий свет, сбавил ход и остановился на нашем разъезде.
Мы встретили приезжих, помогли перетаскать им вещи и устроиться. Мальчик, которого я, ни разу не видев, уже полюбила, и правда оказался забавным малышом, нельзя было не почувствовать к нему нежности. Стесняясь незнакомых людей, он хватался за юбку матери, путаясь у нее под ногами. Между пухлыми, румяными его щечками разместился крохотный, забавный носик. Глаза, волосы — все в нем было таким милым, трогательным, что расположило меня к малышу бесповоротно. Мальчик вышел в мать, спокойную, красивую женщину, лицо которой временами озаряла добрая улыбка. У матери была привычка приглаживать руками свои черные густые волосы, при этом брови у нее как–то чудно двигались. Муна Гуай не отходил от мальчика и все допытывался:
— А ты знаешь, что я тебе дедушка?
Мальчик смотрел на старика черными глазенками и в смущении отворачивался. Я сразу принялась помогать по кухне. Пока мы с Содгэрэл, так звали новую соседку, готовили завтрак, заваривали чай, пока Цэнгэл и отец мальчика таскали в дом столы и стулья, совсем рассвело.
А когда подошло время выходить на работу, Муна Гуай предложил:
— Вот что, детки мои, отдыхайте–ка вы сегодня с дороги.
Однако новый сосед сдержанно отказался от отдыха.
— Да вы не беспокойтесь зря, ничего с нами не сделается.
С этими словами он вытащил из груды вещей промасленную куртку и начал одеваться. Муна Гуай, видя такую решимость, не стал его уговаривать. Чуть погодя он обратился ко мне:
— Тогда ты оставайся дома, Алимаа, помоги соседям. Сегодня у нас работы немного — за нижней излучиной заменим несколько шпал — и домой.
Мальчик быстро привыкал ко мне. Он отпустил подол материнской юбки и теперь бегал по комнате, ко всему проявляя живой интерес. Мать время от времени одергивала мальчика:
— Тайванбаяр, я же сказала тебе, не шали!
На миг он стихал, но тут же принимался за свое. Женщины обычно быстро знакомятся. Начать разговор можно с любого пустяка — с колечка, сережек, даже шпильки для волос. К середине дня мы с Содгэрэл уже подружились.
— А много здесь семей с детьми? — спросила она.
— Ни одной. Только ваша.
Не знаю, о чем она подумала, стоя у окна и вглядываясь в бескрайнюю тайгу, которая начиналась прямо от дома, но только удовлетворенно улыбнулась, достала из лежавшей на столе пачки сигарету и ловко закурила.
— В каком–то смысле это даже лучше, — сказала она, привычно выпуская дым.
— Едва ли, подруга. Лучше без еды жить, чем без детей. Ты не представляешь, как у нас здесь бывает тихо и тоскливо. Тайванбаяру скучно будет без друзей.
— А мне больше по душе, когда других детей рядом нет. Дурному не научат. Мы раз оставили его у моего отца, так он за несколько дней успел словам непотребным обучиться. Пусть один бегает.
Я промолчала, даже подумала, что, может, Содгэрэл и права. Что я могла ей возразить, ведь только матери решать, как сделать из своего ребенка человека, как вывести его в широкий мир. Хотя умению дружить, сочувствовать и жалеть дети учатся у своих сверстников, приобретают опыт в общении с такими же, как они, детьми. А здесь познание жизни и в конечном счете становление Тайванбаяра должны зависеть от взаимоотношений мальчика со взрослыми. Ясно было тем не менее, что спорить с Содгэрэл на эту тему не стоит, хотя и соглашаться с ней не обязательно.
Содгэрэл кормила сына грудью, поглаживая его по спинке, и вдруг спросила:
— А где это ты такой перстень купила, подруга?
— Здесь, когда к нам лавка приезжала.
— Дай померить.
Она надела перстень на каждый палец по очереди и наконец сказала:
— Какие же у тебя пальцы толстые, — а потом засыпала меня вопросами: — А сузить его можно? А что еще сюда привозят?
— Лавка к нам из города приезжает нечасто, конечно, место ведь глухое, от людей далеко. Зато красиво здесь.