Он позвонил, распорядился относительно чая и отправился в ванную.
Когда, побрившись и приняв душ, он вышел оттуда, поднос с чаем уже ждал его на столе. На подносе лежали также три письма, пришедшие с утренней почтой. Одно из них было от Уэнинга.
Беллами сел на кровать и вскрыл конверт из манильской бумаги. В него было вложено несколько сложенных листков.
Беллами развернул первый из них. Это был список сотрудников отдела «Си», свидетельствующий, что Филип не терял зря времени. В списке были приведены фамилии и адреса работников отдела, а также краткие сведения об их финансовом и семейном положении, привычках и пристрастиях, родственниках и любовницах — при наличии таковых, разумеется. Над этим документом явно поработал спецотдел Ярда.
Беллами просмотрел список, затем порвал его, а клочки бумаги швырнул в корзинку для мусора. После этого он развернул второй лист. Это было личное письмо Уэнинга. Беллами снова сел на кровать и приступил к чтению.
«Дорогой Ники!
Мне пришлось приложить усилия, чтобы заставить себя написать это письмо. То, что произошло с моей несчастной Фредди, совершенно выбило меня из колеи. Мне трудно подобрать слова, чтобы это выразить, но я чувствую, что если что-то может спасти меня от безумия, то это работа. Лишь работа может удержать меня на краю пропасти. Фредерика всегда так интересовалась работой отдела; она всем сердцем желала нам успеха. Она верила в наше дело, верила в меня и мечтала стать леди Уэнинг… Бедняжка! И вот теперь в память о ней я просто обязан докопаться до дна в этом деле об утечке информации. В решении этой задачи я, как вам известно, в определенной мере полагаюсь на Вас, Ники.
Вместе с этим письмом я посылаю Вам список работников отдела и ту информацию о них, которой располагаю. Если вам понадобятся какие-нибудь дополнительные сведения и конкретные данные, сообщите мне, и я постараюсь предоставить вам всю необходимую информацию.
Сегодня мне звонил сэр Юстас. Он не сказал об этом прямо, но у меня сложилось впечатление, что правительство нажимает на него в связи с этим делом, так что он хотел бы, чтобы я как можно скорее представил ему отчет о ходе расследования. Поэтому я хотел бы, чтобы Ваш отчет о проделанной работе поступил ко мне до конца недели — лучше в пятницу, в крайнем случае — в субботу. Я добавлю к нему некоторые свои суждения, и сэр Юстас будет иметь возможность убедиться, что расследование не стоит на месте.
Если я Вам понадоблюсь, звоните. Я каждый день работаю допоздна — для меня это единственное спасение. Будьте поаккуратнее со списком, который я Вам послал, а это письмо уничтожьте, после того как прочтете.
Я узнал о Вашем разрыве с Кэрол и очень сожалею по этому поводу. Вы поступили крайне глупо, Ники. Кэрол — чудесная девушка.
Боюсь, Вы еще не осознали по-настоящему, какая это для Вас потеря. Вчера я имел возможность обменяться с ней несколькими фразами у Клериджей. Она не держит на Вас зла и надеется, что работа, которой Вы заняты, поможет Вам начать новую жизнь. Очень хочу надеяться, что она не ошибается.
Желаю успеха.
Всегда ваш
Филип Уэнинг».
Беллами поразмышлял над письмом Уэнинга, перечитал его еще раз, а затем сжег в камине. По-видимому, он пребывал в весьма хорошем настроении, во всяком случае, одеваясь, он напевал «Веселый май», изрядно фальшивя. Когда он завязывал галстук, зазвонил телефон. Когда он поднял трубку, в ней зазвучал бодрый голос Фенеллы.
— Алло! Это вы, Ники? Как вы себя чувствуете? Отлично? Увы, о себе я этого сказать не могу. Я чувствую себя ужасно. Вы представить себе не можете, что за безумное утро я провела с нашим Харкотом. А сейчас я чувствую, что разваливаюсь на части и нуждаюсь в поддержке.
— Неужели? — Беллами хохотнул. — Однако, по вашему голосу этого не скажешь: вы звучите, как единое целое. Ну а теперь о деле. Есть что-нибудь интересное?
— Ну… и да, и нет, — ответила Фенелла. — Вы думаете, мы сразу поехали к Харкоту? Ничего подобного! Он очнулся и потребовал, чтобы таксист отвез нас в «Монастырь». И знаете, кого мы там встретили? Милочку Айрис Берингтон. Последовала небольшая сцена… но ничего особенного, раненых и убитых не было. Потом мы отправились к Марчу, но в его квартире ничего не удалось обнаружить.
— Вы хорошо искали? — Она засмеялась.
— Ники, я там все перевернула вверх дном… Разве что обои со стен не содрала.
— Ясно, — сказал Беллами. — А как там старина Харкот? Где он сейчас, и где находитесь вы?
— Харкот у себя дома. Он впал в спячку. Картинка, что надо… Вы когда-нибудь видели крокодила в обмороке? Только еще храпит, да так, что его, наверное, слышно в Перу. А я звоню вам из автомата напротив, из того, что в табачной лавке. Я успела съездить домой, переоделась… Кстати, шеф, должна вам сообщить, что за вами вечернее платье. То, в котором вы видели меня вчера, приказало долго жить… Нет, это не Харкот. Платье вышло из строя, когда Айрис запустила в Харкота кружкой с темным пивом.
Беллами не мог не расхохотаться.
— Ну, я понемногу начинаю представлять, что за вечер у вас был! Послушайте, Фенелла, вы сможете встретиться со мной через полчаса в баре отеля «Карлтон»? Как вы полагаете, можно рассчитывать на то, что Харкот не проснется в течение часа?
— Несомненно, — ответила она. — По его виду вполне можно ожидать, что он проспит до Рождества. Вы удовлетворены?
— Вполне! Следовательно, вы успеете пообедать со мной, пробежаться на обратном пути по магазинам и купить себе новое платье. А потом вы заступите на пост возле нашего затонувшего корабля. Вам предстоит пробыть с Харкотом до вечера, пока он мне не понадобится. До встречи, Фенелла.
Он опустил трубку на рычаг, закончил туалет, спустился вниз и сказал портье, что он будет в «Карлтоне» на случай, если ему кто-нибудь позвонит.
Беллами разделывался со вторым мартини, когда в бар впорхнула Фенелла. Она переоделась, и теперь на ней был темно-серый костюм, а на голове — шляпка из бархата, наверняка сшитая на заказ в тон костюму. Свежая, привлекательная, она выглядела именно так, как должна выглядеть дама, привыкшая обедать в «Карлтоне». Отыскав взглядом Беллами, она послала ему ослепительную улыбку. «Кто она? — вдруг подумал Беллами. Каково ее прошлое?» Скорее всего в нем не было ничего необычного: старая история, снова и снова повторяющаяся на земле со времен Адама и Евы.
Она с удовольствием выпила двойной сухой мартини, а затем, эффектно закинув ногу за ногу, откинулась на спинку кресла и сказала:
— Ники, я терпеть не могу мешать дело с едой. Вы тоже? Так может, сперва покончим с делом, а потом примемся за ленч?
Он улыбнулся и заказал еще два коктейля.
— Ну что ж. Я слушаю вас, Фенелла.
— Когда мы с вами расстались, Харкот был в полной отключке. Но потом, либо свежий воздух, либо тряска на этих неосвещенных улицах вывели его из комы. Словом, когда мы подъехали к дому, в котором он живет, мой подопечный вдруг наотрез отказался идти домой. Ему, видите ли, захотелось выпить. По правде говоря, я не возражала. Я понимала, что чем сильнее он надерется, тем меньше с ним будет хлопот. Конечно, я не девочка и могу постоять за себя, если подвыпивший джентльмен станет излишне настойчив, но Харкот… Я далеко не была уверена, что справлюсь с ним, если он воспылает страстью…
— О, вполне согласен с вами. Харкот, обуреваемый страстью… Жутко представить. Пожалуй, это нечто вроде расшалившегося бегемота.
— Прямо в точку! — подтвердила Фенелла. — Ну, а мне как-то не доводилось встречаться с расшалившимся бегемотом. Пока не доводилось.
— Рад за вас. Но продолжайте, Фенелла.
— Так вот, Харкот заявил, что домой он не пойдет, а мы поедем в «Монастырь», — продолжила Фенелла свой рассказ. — Как джентльмен, он спросил, нет ли у меня возражений, но я ответила, что мне без разницы где и что пить, если от меня там не потребуют, чтобы я исполнила танец с веером. Словом, мы поехали. По пути в «Монастырь» Харкот впал в меланхолию. Всю дорогу он жаловался на жизнь, да так, что я раз или два едва не пустила слезу. Он снова и снова повторял, что судьба к нему несправедлива, его никто не понимает, жена его не переносит, женщины его обманывают, он проиграл все деньги, влип ни за что в грязную историю. Обобщая сказанное, он заявил, что практически все неприятности, которые могут постичь человека, его уже постигли, а потому смерть явилась бы для него счастливым избавлением.
— Да, монолог в стиле Харкота, — покачал головой Беллами. — И что же в это время делали вы?
— Я выступала в роли утешительницы. Я была очень мила с ним, по-женски сочувствовала ему и утешала, утешала, утешала его. Говорила, что в мире все преходяще, а тьма сгущается перед рассветом…
— Это вы здорово придумали, Фенелла! Чертовски остроумно! Надеюсь, вы не забыли информировать его, что пока человек жив, он должен надеяться?
— Кажется, да, — Фенелла рассмеялась. — Я выложила ему все пословицы и афоризмы, которые запомнила с детства. И это пошло ему на пользу. Я даже не ожидала такого успеха. Харкот вдруг развеселился, ожил и, этакий озорник, попытался в несколько эксцентричной и излишне интимной манере отблагодарить свою утешительницу. К счастью, мы в это время подъехали к «Монастырю». Он свалился с сиденья, а я открыла дверцу. Словом, я отделалась подпорченной прической и порванным чулком — эти шелковые чулки очень легко рвутся…
Беллами понимающе кивнул. Фенелла допила мартини и закурила предложенную ей Беллами сигарету.
— Мы вошли, — продолжала она, — и какое-то время все было о'кей. Харкот вел себя очень мило. Правда, было бы лучше, если бы он не танцевал. Вам не доводилось видеть танцующего Харкота? Как женщина скажу вам, что танцевать с ним — это как бороться с белым медведем… Однако, это пустяки. А по большому счету все было в порядке, пока черт не принес туда Айрис Берингтон с каким-то молодым человеком. Харкоту это пришлось не по вкусу. Он начал прохаживаться в адрес Айрис. Сначала он говорил тихо, но по мере того, как он прикладывался к своему пойлу, а он высосал два полных стакана виски, голос его креп.