— Наглая скотина, — обиделась Констанс. — Ты один?
— Нет.
— Ага!
— Можно подумать, ты плохо меня знаешь.
— Так или иначе, свободно говорить ты не можешь.
— Не совсем. Ну, как Париж?
— Пекло. И французы, как всегда, невыносимы.
— Откуда ты звонишь?
— Из офиса.
Тоже мне, офис! Маленькая, тесная каморка на улице Марбеф, где вечно толпятся молодые люди и девушки, похожие скорее на потенциальных самоубийц, которые только что в одиночку пересекли на шлюпках Атлантический океан, а не прибыли сюда на теплоходах, грузовых судах и самолетах, чтобы отправиться в турпоездку по стране. Это и была ее работа — устраивать студенческие экскурсии. Любого посетителя моложе тридцати и в любом состоянии Констанс приветствовала с распростертыми объятиями, но, только уловив запашок «травки», поднималась из-за стола и, театрально указав на дверь, повелевала очистить комнату.
— Боишься, что кто-то подслушает? — спросил он. Констанс, терзаемая манией преследования, постоянно подозревала, что ее телефоны прослушиваются: французской налоговой службой, американским бюро по борьбе с наркотиками, отставными любовниками, занимавшими теплые местечки в различных посольствах.
— Я не говорю ничего такого, чего не знали бы сами французы. Их недостатки — предмет их неизменной гордости.
— Как дети?
— Нормально. С успехом держат равновесие. Один ангелочек и один дьяволенок. Так что все как всегда.
Констанс была замужем дважды: один раз за итальянцем, второй — за англичанином. Мальчик был отпрыском итальянца и к одиннадцати годам имел за плечами уже четыре школы, из которых его неизменно вышвыривали.
— Вчера Джанни опять отправили домой, — с привычным смирением сообщила Констанс. — Едва не устроил групповой секс на уроке рисования.
— Брось, Констанс! Это уже слишком!
Констанс всегда была склонна к преувеличениям.
— Ну, не групповой секс, разумеется. Кажется, пытался выкинуть из окна какую-то очкастую малышку. Утверждает, что она на него глазела. Но так или иначе, все обошлось. Он сможет вернуться в школу денька через два. Похоже, что по окончании семестра Филиппу премируют «Критикой чистого разума». Подсчитали ее ай-кью и теперь говорят, что она в будущем вполне может стать президентом «Ай-Би-Эм».
— Передай, что я привезу ей из Канн синюю матросскую форменку.
— А заодно и мужчину, которого можно обрядить в эту форменку, — посоветовала Констанс, убежденная, что дети, подобно ей самой, просто одержимы сексом. Филиппе было всего девять, и, на взгляд Крейга, она почти не отличалась от его собственных дочерей в этом возрасте. Если, конечно, не обращать внимания на то, что она не встает, когда в комнату входят взрослые, и иногда употребляет заимствованные из материнского лексикона выражения, которые Крейг предпочел бы не слышать из уст ребенка.
— А как твои дела? — поинтересовалась Констанс.
— О’кей.
Гейл Маккиннон вежливо встала и удалилась на балкон, хотя Крейг был уверен, что она слышит каждое слово.
— Кстати, — вспомнила Констанс, — вчера вечером я замолвила за тебя словечко твоему старому приятелю.
— Спасибо. Кто он?
— Я ужинала с Дэвидом Тейчменом. Он всегда звонит мне, когда бывает в Париже.
— Как и десять тысяч других людей, так что в этом он не оригинален.
— Не хочешь же ты, чтобы я ужинала в одиночестве?
— Ни за что.
— Кроме того, ему уже сто лет. Он тоже собирался в Канны. Сказал, что подумывает о создании новой компании. Я намекнула ему, что у тебя наверняка что-то для него найдется. Он пообещал связаться с тобой. Не возражаешь? В худшем случае он просто безвреден.
— Только не повтори это при нем! Он умрет, если услышит нечто подобное.
Дэвид Тейчмен терроризировал Голливуд вот уже более двадцати лет.
— Зато я сделала все, что могла. — Она громко вздохнула прямо в трубку. — Не представляешь, каким ужасным было утро. Я проснулась, пошарила рукой по кровати и сказала: «Чтоб его черти взяли».
— Почему?
— Потому что тебя рядом не было! Ты скучаешь?
— Да.
— Тон у тебя такой, словно говоришь из полицейского участка.
— Что-то в этом роде.
— Не вешай трубку. Мне все ужасно надоело. Ты вчера ел на ужин буйабес?
— Нет.
— Ты тоскуешь по мне?
— Я уже ответил.
— Ничего себе ответ! Любая девушка посчитает его равнодушным.