- А медведь?
- О, он самый первый! Другой зверь собирает рыбу, которая померла, а медведь живую ловит. Брюхо у него большое, кушать много хочет, ждать, пока рыба сама помрет, некогда…
- А что, правду говорят, будто здешний медведь очень пугливый и от людей бегает?
Мне было интересно узнать из уст старого охотника про повадки уже знакомого мне зверя, и я подсел к Софронову поближе.
- Кто так говорит? Медведь самый сильный зверь в тайге. Летом он сытый, маленько на него покричать, всегда дорогу уступит. А зимой, когда голодный по тайге ходит, он человека не боится. В прошлом году меня хотел задавить…
- Как же это случилось? Расскажи, Никифор Гаврилович!
Пока мы пили чай, незаметно подкрались сумерки. Голубые сопки сделались нежно-сиреневыми, потом потемнели, налились густой синевой. С реки потянуло прохладой, и веселый огонек костра властно манил к себе живительным теплом, причудливой игрой пламени. Дрова были сухие и не стреляли по сторонам горячими угольками; можно было слушать, не беспокоясь за одежду.
Софронов пошевелил палкой дрова. Золотистые искры оторвались от желтых кисточек пламени и в завитушках дыма блуждающими звездочками унеслись в небо. Бесплотной серой тенью скользнула вблизи костра сова…
- Как было? В ноябре я рыбачил в устье Шевли, там старый колхозный барачек есть. Зимой в нем никто не живет, я вместо дверей кусок брезента повесил… Кончил рыбалку, стал собираться в поселок уходить, вдруг собаки залаяли. Думаю, кто может быть? Посмотрел в окошко, а это медведь прямо к барачку идет.
Схватил я мешок, развязал, давай патроны искать, никак с пулей не попадается, одни дробовые на рябчиков. Нашел один, а медведь уже под самым окном. Выстрелил я в него прямо через стекло, ухо ему прострелил. Он рассердился, бросился на собаку, которая была у дверей привязана, задавил ее, думал, наверное, что это она его за ухо укусила. В углу гида стояла, я схватил ее, выскочил наружу, ударил медведя под лопатку. Маленько промахнулся, в кость попал. Медведь лапой махнул, меня вместе с копьем в снег опрокинул. Теперь, думаю, совсем пропал!..
Были у меня еще две собаки, я их не привязывал, вот они и выручили. Как увидели, что он меня повалил, вцепились в него, теребят… Медведь меня бросил, давай их ловить. Я вскочил, копье поднял, со всей силы ударил его в бок. Так сильно ударил, насквозь пробил, даже назад вытащить копье нельзя. Медведь еле живой, а все за мной ползет. До самой избушки дополз, на пороге сдох. Худой был, старый. Пятьдесят лет на охоту хожу, такой случай со мной первый был…
- Из карабина бы его в голову, сразу бы наповал,- сказал я.
- Не знаю,- задумчиво сказал Софронов.- Старая берданка дома есть, карабина нету… Однако совсем холодно стало, надо в палатку лезть…- Он палкой сгреб в кучу уголья, потом поднялся и, сгорбившись, тяжелой усталой походкой побрел в палатку.
- Пойдем и мы, паря, отдыхать,- сказал Авдеев.- Завтра дорога еще трудней будет.
Костер еле курился. Крупные звезды дрожали в холодном небе. По низинам пробирался туман. В темной воде всплескивали лососи, поднимавшиеся в верховья рек, к своим нерестилищам. Палатка уже напиталась сыростью от росы.
Зябко поеживаясь, я разулся и залез в спальный меховой мешок. С непривычки долго не мог уснуть, прислушивался. Лес стоял безмолвный, и только вода глухо ворчала возле затонувших коряг.
Все было ново и необычайно для меня в этом чудесном мире. Мне казалось, что я еще не жил и только здесь, на реке, среди природы впервые познакомился с суровой и настоящей жизнью, а все, что было до этого, лишь подделка под жизнь для слабых людей, которые тешат себя тем, что будто и они живут, а на самом деле лишь прячутся от жизни в каменные душные норы городов…
И еще меня беспокоило дело, ради которого я пустился в далекий путь. В тайге я был как в незнакомом большом городе, с той лишь разницей, что там я мог обо всем расспросить встречных, а тайга была пуста на сотни километров, и единственные, на кого я мог положиться,- проводники.
Захотят ли они помочь мне отыскать соболей, как если бы мое дело было их родным, кровным делом? Авдеев еще куда ни шло, на него, кажется, можно положиться, а вот Софронов - хитрый. Ворчливый, на вид мало симпатичный человек, он пошел в экспедицию только из-за заработка: Захочет ли он показать нам места, где водится соболь, если не пожелал рассказать, где ловил соболей в прошлый сезон? Может быть, он еще не понимает ради чего это делается?
«Надо при удобном случае поговорить с ним, разъяснить,- решил я.- Он же лучший соболятник в районе, должен знать!»
Столкнувшись с настоящими трудностями, я понял, что в одиночку мне ничего не сделать, и самоуверенность, с которой я выезжал из Москвы, улетучилась. Очутившись в бескрайной, безмолвной тайге, подавлявшей меня своей необъятностью, я почувствовал себя слабым существом. А впереди еще много трудностей: горы, леса, мари, бурные студеные реки, ветры, морозы, ненастье и, главное, большие расстояния. При почти полном безлюдье этого края расстояния были, пожалуй, самой страшной силой.
Сразу же со студенческой скамьи я окунулся в жизнь со всеми ее трудностями и опасностями. И пока я в ней не освоюсь, буду целиком зависеть от Авдеева, Софронова, других. Для пользы дела мне необходимо как можно быстрее стать на ноги, обрести самостоятельность. Значит, надо не ныть, не пищать, никакой поблажки! С этой мыслью я и уснул молодым здоровым сном, крепким, без всяких сновидений.
Несмотря на такие благие намерения, проснулся я позже всех.
За палаткой уже кто-то стучал топором - рубил дрова. Я вылез из мешка и побежал умываться. Над зеленоватой галькой струилась прозрачная и студеная до ломоты в зубах вода. Розовый туман, редкий как кисея, поднимался над рекой, и огромное раскаленное солнце, наполовину показавшееся над тальниками, готовилось оторваться от земли. По нежноголубому небу плыли румяные утренние облака. В росной, сверкавшей тысячами алмазных искр шубе стояли молодые стройные лиственицы. Паук-кудесник, подобрав под себя лапы, еще мирно спал в центре подвешенной между двумя деревцами бисерной сети. Светлобрюхий кругленький куличок-перевозчик, кивая, шел на тонких высоких ножках по самой кромке галечной косы. Я брызнул на него, и он, часто взмахивая крылышками, полетел над самой водой к другому берегу. Так же, как и вчера, всплескивала кое-где рыба, но круги не расходились по воде, а тут же затухали, забиваемые стремительным течением.
Авдеев сидел на корточках у костра и, дуя на ложку, пробовал на вкус похлебку.
- А где же Никифор Гаврилович? - спросил я.
- Куда-то ушел, вроде за ягодой. Надо полагать, скоро вернется.
Действительно, вскоре появился Софронов, мокрый по пояс от росы и с ведерком черной смородины в руках.
- Кушай, вкусно! - сказал он, поставив ведро с ягодой возле меня. Блестящие, как агат, ягоды были вдвое крупней красной смородины и на вкус сладкие, прохладные, еще припахивающие еле уловимым багульником.
- Наша северная фрукта! - усмехнулся Авдеев.- «Алданский виноград». Пока оскому не набьешь, есть можно.
- Где ты его набрал? - спросил я Софронова.
- Деньги плати, покажу,- с усмешкой ответил Софронов и стал развешивать мокрую одежду и олочи возле костра,- Кто летом в тайге спит долго?..- у него была привычка высказывать осуждение в форме вопросов.
На свежем чистом воздухе у костра похлебка показалась удивительно вкусной. После нее вволю напились чаю, закусывая подсушенной соленой кетовой икрой: - «Чтоб не потеть во время работы!» - объяснил Авдеев.
Солнце поднялось высоко, согнало росу, подсушило нашу палатку. Мы погрузили все вещи в лодку, залили костер и тронулись в путь
Чем дальше, тем стремительней становилась река. Стали попадаться перекаты и заломы - нагромождения мертвого леса в тех местах, где течение ударяло в берег. Вода глухо бурлила и клокотала возле заломов, ощерившихся острыми сучьями, кореньями и верхушками сухих елок, с которых вода успела снять кору. Ветки затопленных деревьев, как живые, раскачивались под напором воды, то погружаясь в нее, то выныривая на поверхность. С подмытых крутых берегов клонились, готовые вот-вот упасть зеленые лиственницы, ели, пихты, тополи.
- В большую воду лучше подальше от них держаться, а то прихлопнет ненароком,- советовал Авдеев.- Когда вода с гор идет, так прямо грызет берега, лес на глазах валится. Сейчас ничего, смирная река.
На отмелях тоже громоздится сухой плавник, вынесенный туда во время наводнения. Река принимала все более дикий и необжитый вид. От сопок по ключам языками спускались к реке темные сумрачные ельники, увешанные, будто карнавальными лентами серпантина, гирляндами седых зеленоватых лишайников. Понизу лес был затянут изумрудно-зелеными и янтарными мхами, сквозь которые пробивались глянцевитые листочки брусничника и вороньего глаза - растения, названного так за блестящие ярко-синие ягоды, собранные на верхушке высокого стебелька в обрамлении узорных глянцевых темно-зеленых листьев.
Солнечные лучи никогда не пробивались сквозь густую зелень елок, сомкнувшихся в тесном строю, и поваленные лесные великаны прели в сырости, обрастали подушками мхов, делая лес труднопроходимым для пешехода. В ельниках царствовало безмолвие: изредка вспорхнет выводок молодых, только поднявшихся на крыло рябчиков или случайно залетевшая рыжая, похожая на сойку, кукша испуганно вскрикнет и, перелетая от дерева к дереву, улетит в глубь леса.
Черные диковатые вороны опасливо наблюдали за нами издали, с высоких, обособленно стоящих деревьев.
Мы с трудом проталкивали бат против бешеного течения. Иногда, не в силах сдвинуть его с места, стояли на месте, упираясь изо всех сил шестами, потом перегоняли бат к другому берегу, где течение было спокойнее. Время от времени я улавливал какой-то глухой гул, похожий на отдаленные раскаты грома. Я думал, что где-то далеко начинается гроза, и посматривал на небо, но оно было чисто, прозрачно, и даже на горизонте сквозь ветви деревьев просвечивала все та же небесная голубизна.
- Неужели где-то гроза? - не вытерпел я.- Слышите, гремит?
- Это не гроза,- ответил мне Авдеев.- Тут нерестовые места, кета на дне гнезда делает икру метать. Сильная рыба, хвостом большие камни сдвигает, а вода их дальше катит, вот они и гремят. Выроют углубление, самка икру вымечет, самец молокой ее польет и опять закроют икру камнями. Чистой водой ее промоет, а к весне вылупятся из икринок мальки и начнут спускаться в море. Так и идет…
- А взрослая рыба?
- Взрослая, которая из моря пришла, возле гнезда остается, икру караулит от ленка, хариуса, а к зиме пропадает. Только от нее проку уже мало: тощая становится, бока почернеют, челюсть на челюсть загнется, зубы, как у собаки, вырастут. На корм для собак можно собирать, да зверь ею отъедается. Зубатка, одним словом… «Какое же количество рыбы здесь должно было быть, чтобы производить подобный шум,- подумал я.- Какая сильная рыба!»