Рыба выбирала места пониже перекатов, где между галькой, видимо, пробивалась в виде ключей вода. На мелких местах показывались рыбьи хвосты и головы. Присмотревшись, я заметил, как под лодкой мелькали тени рыбы.
Мы шли до позднего вечера, все были очень утомлены, хотя Авдеев и считал, что за день одолели не больше двадцати километров пути. Разгрузив бат и оставив собак стеречь имущество, мы порожняком прошли еще около километра.
В лодке у нас лежала острога - железный трезубец с плоскими тупыми концами, насаженный на тонкий шест. Делать концы остроги острыми нельзя - затупятся или поломаются при ударе о камень.
Софронов поменялся местом с Авдеевым, стал на нос бата, взял в руки острогу. Мы пустили лодку по течению. Мне интересно было увидеть, как он станет колоть рыбу. Под лодкой, как под колесами быстро идущего поезда, серо-зеленоватой лентой заструилось галечное дно. На такой скорости невозможно увидеть рыбу, которая тоже не стоит на месте. Тем более, попасть в нее острогой! Софронов ткнул острогой вправо от лодки и выбросил трепыхавшуюся кетину. Рывком выдернул из нее острогу и снова нацелился. Крупный серебристый самец разевал зубастую розовую пасть. Снова удар. Теперь у моих ног билась пятнистая, как щука, но незнакомая мне рыба.
- Ленок! - сказал Авдеев.- Ишь как объелся, раздулся прямо…
Снимая его с остроги, я надавил на живот, и из пасти у него показалась красная, как мелкая смородина, кетовая икра. Софронов заколол пять кетин. Две оказались икрянками.
- Однако хватит,- сказал он.- Хочешь, попробуй ты!
Я с удовольствием и некоторым волнением взялся за острогу. В первую мелькнувшую рыбину не успел даже прицелиться, по второй промазал, и острога заскрежетала при ударе о камни.
- Бери пониже,- сказал Авдеев.- Вода обманывает, целишь вроде в рыбу, а острога идет выше ее. Ты опусти конец остроги в воду, сразу увидишь в чем дело.
В самом деле, я не учитывал преломления света в воде. После нескольких попыток мне удалось заколоть одну кетину. Я был рад, а Софронов скептически кривил губы и, поблескивая глазом, ворчал:
- Как в тайгу идешь, ничего не умеешь? Пропадешь от голода. Чему учился в городе, если ничего не умеешь? Большой уже, а рыбу поймать не можешь, на лодке ходить не умеешь, лепешку себе не испечешь, в тайге не понимаешь.
Я молчал: старик был прав.
На привале я взялся разводить костер. Софронов иронически посматривал на мое старание, Авдеев занялся палаткой. Когда костер запылал, Софронов упрекнул:
- Однако замерзнешь в тайге зимой. Долго работаешь. Почему сам молодой, а руки ленивые? Так надо!..
Ему можно было только позавидовать, все горело у него в руках. Видно прошел суровую школу. Повесив над огнем ведра с водой, он принялся свежевать рыбу. Одним точным движением узкого охотничьего ножа он вскрыл рыбу от хвоста до головы. Одну кетину порезал на куски и опустил в ведро, остальные развесил подвялить. Бруски кетовой икры освободил от пленки и опустил в тузлук - крепкий соленый раствор. Помешивая икру лопаточкой, держал ее в тузлуке минут пять.
- Можно кушать,- сказал он, отцеживая икру.- Когда на зиму солить, десять минут хватит!
Мы запаслись свежей рыбой на несколько дней.
- Через порог перевалить бы еще, и мы на Мае,- сказал за ужином Авдеев.- Трудное это место, дурная река. В большую воду и не подойдешь.к нему…
- Однако как-нибудь пройдем,- промолвил Софронов.- Хорошо смотреть надо, потом идти!
Я еще не знал, что это за порог, но, судя по тому, что беспокоились бывалые люди, нам предстояло одолеть серьезное препятствие.
Препятствие оказалось не порогом, а просто большим шумным перекатом. Но вот и он остался позади. Как гул поезда, идущего невдалеке, доносился до нас разговор воды с камнем. Через несколько километров мы вошли в устье Маи. Слева совсем близко подступили сопки.
Густые ельники и пихтачи теснились по берегам. Река капризно извивалась, бросая напор воды от одного берега к другому. Разница в уровне воды была столь велика, что ее заметно было на глаз. Мы сторонились заломов, придерживаясь отлогого берега, где это было возможно. Прежде чем одолеть перекат, мы выходили на берег на разведку и намечали путь.
Залом - это сотни деревьев, вырванных с корнем и утрамбованных стремительным течением в плотную баррикаду двух-трехметровой высоты. Отдельные рукава реки были перегорожены от берега до берега, и вода с шумом уходила под залом. Важно было не попасть в такой слепой рукав, но не всегда самый широкий рукав был проходим для лодки, и тогда мы вынуждены были возвращаться обратно.
За перекатами нас встречала кипучая толчея волн и громадные водовороты над черно-зелеными омутами, где вода, кружась на одном месте, вытачивала землю. Порою, попав на водоворот и не доставая шестами дна, мы не успевали удержать бат, и он описывал кормой полный круг, прежде чем мы могли подгрести к более мелкому месту.
Теперь наш путь в день измерялся не десятками километров, а считанными единицами; мы буквально на руках поднимали бат с грузом. Что говорить о том, какой опасности мы подвергались, ежеминутно рискуя опрокинуться, быть затянутыми под залом, где затонувшие коряги топорщили корни, как медвежьи лапы, среди белых бурунов воды, все грозя подмять под себя! Только искусство натренированных в плавании по таким рекам старых таежников спасало нас от беды. Я немного освоился с работой шестом и помогал в меру сил проталкивать лодку. Перед нами то и дело поднимались на крыло утки. Авдеев очень ловко стрелял их влет, и к вечеру у нас всегда бывало несколько штук на суп. Попадались черные утки-каменушки, а также крохали - отличные ныряльщики и пловцы на горных реках, их мясо всегда немного припахивало рыбой. Иногда чирки-клохтуны снимались тесной стаей и, сделав круг, садились где-нибудь в стороне. Самое вкусное мясо было, однако, у рябчиков.
В изобилии продолжала идти кета, и мы ели ее свежей, малосольной, подвяленной, вареной и жареной, а иногда позволяли себе лакомиться лишь одними нежными хрящиками голов и жирными брюшками, отдавая тушки собакам. Однако это изобилие могло скоро кончиться, а нам нужен был солидный запас.
Софронов посоветовал остановиться дня на три, убить жирного лося и насушить мяса впрок. Это разумное предложение все мы поддержали.
Выбрав высокое сухое место, остановились на привал. Вокруг росли сосны - редкая на Дальнем Востоке древесная порода.
Софронов очень хорошо знал окружающие места, но время для охоты считал мало подходящим.
- Однако сохатый уже в сопки ушел, скоро гон начнет.
Летом его здесь много, приходит в протоки демку кушать, купаться…
В самом деле, скоро должно было наступить время гона, когда быки почти не едят, а уходят в сопки и страшно бьются между собой и отыскивают самок. В такое время можно слышать крики лосей-быков, напоминающие громкий стон. Животные теряют осторожность и близко подпускают охотника.
Мне очень хотелось поохотиться на сохатого, и я надеялся, что Софронов поможет осуществиться моей мечте.
- Нам много не надо, хоть одного бы увидеть,-загораясь азартным желанием, сказал я.
- Ходить искать будем,- ответил Софронов.- Одного, однако, добудем!..
Авдеев остался в лагере заготавливать дрова для сушки мяса, а мы отправились на поиски лося по тихой протоке, густо заросшей по берегам тальниками. Излюбленное сохатинное место! Я с карабином сидел на носу бата, а Софронов осторожно, стараясь не всплеснуть, проталкивал его вперед. Винтовка лежала рядом. На берегу виднелись целые тропы и площадки, вытоптанные животными, еще недавно посещавшими протоку, густо поросшую вблизи берегов стрелолистом, вейником, осокой и калужницей.
Часто из-под берегов вылетали утки, но нам было не до них. Течение было сравнительно тихим, и мы проплыли несколько километров, но впустую. Ни один звук не нарушил тишину, ни одна ветка не шелохнулась. Мы уже решили возвращаться, как вдруг из-за поворота в воду вошел лось! Это была крупная самка-лосиха. Не замечая нас, она стала медленно переходить протоку, тыкая в воду горбоносой головой. Я поднял карабин к плечу и, сдерживая дыхание, стал прицеливаться в зверя, выбирая убойное место под лопаткой.
То ли от азартной нервной дрожи, то ли от того, что сдерживаемая на месте шестом лодка колебалась, я никак не мог Прицелиться как следует. Хотелось ударить наверняка, чтобы зверь не ушел раненым в тайгу, где его по следу не отыщешь, а мушка прыгала по черной горбатой туше лосихи. Я опустил карабин и глянул в воду. Совершенно отчетливо виднелось дно с галькой и мельчайшими травинками, так близко, что можно достать рукой. Стоит сделать один шаг, стать твердой ногой на землю, и я смогу, получив устойчивость, произвести верный выстрел. Не колеблясь ни секунды .и не сводя глаз со зверя, я оперся на одну руку и быстро переступил за борт лодки. С громким плеском я вместе с карабином с головой погрузился в воду. Это было столь неожиданно, что я вскрикнул и вынырнул, отдуваясь, поплыл к берегу. Вода была так холодна, что перехватывала дыхание. Будь на лодке кто другой, не удержаться бы ему от смеха, но Софронов даже не улыбнулся. Придержав резко накренившийся бат, он развернул его и погнал к берегу рядом со мной, вероятно, опасаясь, что я могу утонуть.
Тем временем лосиха, услышавшая громкий плеск и возгласы, насторожила огромные уши и, увидев барахтающегося в воде человека и рядом с ним другого в лодке, двумя прыжками выскочила из воды. Треснув сухой тальниковой веткой, она скрылась в зарослях.
На берегу я скинул мокрую одежду и стал ее выкручивать. Софронов развел костер.
- Зачем в реку прыгал?- недоумевал он.- К сохатому еще ближе подъехали бы, тогда и стрелял бы!..
- Так я же думал мелко, дно - вот оно, а там яма,- оправдывался я, выливая воду из ичигов.
- Как столько времени по реке идешь и не понимаешь,- возмутился Софронов, когда понял в чем дело,- где т,еперь другого сохатого найдешь?
Я был обманут необыкновенной прозрачностью воды в тихой протоке, понимал свою вину и ничего не мог возразить на воркотню старого охотника, которого уже давно не занимала никакая романтика. Во всем он видел только необходимость того или иного вида деятельности, без которых невозможно жить. Из-за моей оплошности ушло пятнадцать пудов мяса, нужного нам, труд пропал впустую. Ничего другого он не желал знать. Я же больше страдал из-за уязвленного охотничьего самолюбия.