На самых богатых и густонаселенных участках венецианской территории с конца XV века проводятся работы по орошению, имевшие предположительно широкий размах, но, к сожалению, нам неизвестны их географические границы и точные даты. Похоже, что эти дорогостоящие мелиорационные проекты, проводившиеся с очень давних времен, не приносили особой выгоды крестьянам или сельским общинам. На первый взгляд нет ничего более рационального, чем рядовой процесс мелиорации, схема которого оставалась неизменной на протяжении ста лет и включала в себя продуманные процедуры, охотно проводимые венецианской администрацией, а именно Proveditori dei beni inculti*DO c 1566 года267 по разработанным ранее правилам. Каждый мелиорационный проект, каждый ritratto устанавливает для данной группы заболоченных земель программу различных гидравлических работ: обслуживание или сооружение плотин (argini), водозаборов (presi), каналов и желобов, распределяющих воду для полива (scalladori). Иногда прорытые каналы открываются для судоходства за определенную плату, что частично компенсирует расходы. Но непосредственно при проведении этих обременительных работ и должны оплачивать собственники земли из расчета один или два дуката за campo*DP 268 в зависимости от того, растут ли на этих участках виноградники или просто деревья. Если землевладелец не может оплатить полагающуюся ему долю затрат, в оплату принимается половина недвижимого имущества; отсюда видно, что выплатить повинность за campo*DQ было нелегко. В отдельных случаях ritratto*DR может затрагивать интересы городской общины (как, например, общины Эсте269 или Монселиче270) или проводиться за счет целого товарищества собственников, которые, впрочем, могут прибегнуть к заимствованиям под низкий процент (4 проц.) из венецианской казны; наконец, в предприятии могут принять участие и венецианские власти, в этом случае оставляющие за собой право по окончании работ продать причитающуюся им часть земли, и эти торги иногда проводились даже на площади Риальто. Каждый «ритратто» делился на 24 карата, подобно собственности на судно, каждый карат по очереди выставлялся на публичных торгах, как мы бы сказали, продавался с молотка, в документах уточняется: «…con la bacchetta in terra del su in giu»*DS
Но каковы были результаты этой подробной регламентации? О действительности можно судить по случавшимся неудачам или подлинным катастрофам. Если той или иной общине не удается больше прибегать к займам для окончания работ, она продает половину ритратто своим жителям, а другую половину — любому желающему, выигравшему первые торги (поскольку оценщик начинает их с заданной стоимости и постепенно уменьшает ставку). Часто можно видеть, как составляется товарищество собственников consorti или caratador*DT. Это настоящие торговые ассоциации. Не удивительно, что во главе их встречаются громкие имена венецианских патрициев. Из одного документа (от 15 февраля 1557 года)271 мы видим, как некий Иеронимо Дольфин (из семьи крупных банкиров) со своими компаньонами намеревается приобрести ритратто в долине Сан Бьязио близ Лендинары, между нижней Адидже и нижним течением По; впрочем, в начале 1561 года этот проект еще оставался без движения272. Двумя годами позже другой патриций, Алессандро Бон, который ha intrapreso а sue spese, col permesso della Signoria, la bonifica di tutte le valli ehe sono tra Po e Bachiglione*DU 273, сталкивается с сопротивлением своему проекту, «с неожиданными препятствиями со стороны общины Ровиго». В каждом из этих случаев, как мы можем догадываться, речь шла о крупных предприятиях: определенность могло бы внести здесь только исследование самих землевладений. Однако, когда происходит катастрофа, подобная прорыву плотины близ Ровиго 5 декабря 1554 года, затопленными оказываются 30 000 campi fertitlissimi*DV: поскольку брешь не была хорошо заделана, существует опасность при сборе ближайшего урожая не досчитаться, как и в прошлом году, 40 000 stara di formento*DW 274. То есть речь идет о больших количествах, о крупных богатствах, о серьезных делах. 11 декабря 1559 года некий делец, который, к сожалению, скрывает свое имя, предлагает произвести за свой счет целый ряд ритратти в возмещение своих расходов он собирался довольствоваться всего лишь одним кампо из десяти275. Кто скрывается за этим благодетелем?
Таким образом, кроме этих небольших уточнений, мы не располагаем возможностью представить себе реальное положение крестьян и землевладельцев венецианской провинции, будучи теперь прекрасно знакомыми (благодаря исследовательской удаче) с лангедокскими мужиками276 и их хозяевами. Чтобы лучше судить о венецианцах, потребовались бы новые удачные исследования, которые еще предстоит провести; тогда можно было бы как следует оценить наличный материал. Что в самом деле означали применительно к комплексу совершенно разнородных сельскохозяйственных производств эти усилия по мелиорации, этот триумф рисовых полей (начавшийся, возможно, после 1584 года), который надолго обеспечил благополучие патрициата и равновесие платежного баланса Синьории в XVII веке, наряду с увеличившимся в это время производством шелка277? Во всяком случае эти масштабные мелиорационные проекты не идут ни в какое сравнение с проектами лангедокских «каналистов». Тем не менее с конца XVI века для получателей «земельной ренты» в Венеции начинается еще более блестящий период, чем для собственников земли в окрестностях Монпелье или Нарбонны в Лангедоке. Богатства Венеции, с умом вложенные в производство на полях Террафермы, принесут хорошие плоды. Но нам пока еще трудно судить с желаемой уверенностью о драмах, разыгрывавшихся на венецианских землях, — нам известно только, что крестьяне влезают в долги, что способы хозяйствования часто остаются устаревшими, что общинные земли сокращаются. Прекрасная исследовательская проблема278!
Долгосрочные перемены представляются нашему взгляду наиболее очевидными. Римская Кампания является очень хорошим примером этих без конца намечающихся новых поворотов279. Освоение ее земель восходит еще к неолитической эпохе. Через несколько тысячелетий, во времена Империи, на agro romano*DX, все так же интенсивно эксплуатируемом на всем его протяжении, были построены важные акведуки, угроза малярии тогда была небольшой. Катастрофа произошла в V веке при остготах, когда акведуки прекратили свое функционирование. Освоение земель возобновилось только одним или двумя столетиями спустя. В это время Остия возродилась из развалин. С приходом XI века — новый сдвиг, новые катастрофы; после чего очередной расцвет аграрной жизни приходится на начало XIV и на XV век. Остия снова возрождается, на этот раз благодаря заботам кардинала д’Эстутвилля. В XV и XVI веках на сцену выходит крупная сеньориальная собственность, с большими и хорошо укрепленными хуторами: это так называемые casali, которые можно видеть еще и сегодня на обочинах больших дорог; их массивные очертания напоминают об опасностях жизни на равнине, где постоянную угрозу представляли спускающиеся с гор разбойники. Эти крупные фермы «колониального» типа практиковали севооборот (главным смыслом их деятельности было производство зерна) и разведение крупного рогатого скота в больших масштабах. Рабочую силу на них поставляли Абруццские горы. Но были ли прочными основания этих владений?
В XVI веке ничто здесь не говорило о процветании. У кардиналов были свои виноградники в Кампании, но они располагались на холмах, овеваемых ветерком, наподобие Казино семейства Боргезе на Палатине. Бенвенуто Челлини, любивший ездить на охоту в окрестности Рима, приводит подробный отчет о затяжной болезни, от которой он, по его словам, чудом избавился и которая похожа на обострение болотной лихорадки280. Представим себе теперь тогдашнюю римскую Кампанию, усеянную болотами, пустырями, заброшенными землями, которая представляет собой, по сути дела, охотничьи заказники. С другой стороны, под напором энергичной, бьющей ключом пастушеской жизни, распространяющейся с отрогов Апеннин, раздвигаются городские стены, как в далекие времена первых здешних обитателей. Нотариальные акты, датированные примерно 1550 годом, свидетельствуют о наличии в Риме многочисленных торговцев скотом, в том числе приезжих с Корсики281. Положение в сельском хозяйстве, не выдерживающем конкуренции с ввозимым извне зерном, постоянно ухудшается. В XVIII веке происходит дальнейший спад. Де Бросс оставил для нас удручающую картину гнездящихся на равнине несчастий, нерадивости хозяев ее земель и свирепствующих на ней болезней282. «В начале XVIII века мы застаем «римское поле» в плачевных, как никогда, обстоятельствах»283.
Как правило, участь равнин бывает не столь беспокойной. А может быть, нам это только кажется из-за недостаточности наших знаний? Ведь в Нижнем Тунисе, где сохранилось много напоминаний об античном блеске, исключительные сдвиги в формах землевладения и в освоении сельскохозяйственных угодий происходили начиная от римской эпохи и до наших дней. То же самое можно сказать о Нижней Сирии или Македонии, на многие столетия вымершей и с трудом возращенной к жизни после 1922 года, или о поразительной Камарге*DY, судьба которой не перестает нас удивлять.
Как бы там ни было, судьба этих широких равнин отражает существо средиземноморской аграрной истории, знаменует последнее, самое трудное и самое великолепное из ее достижений, если не принимать во внимание чересчур высокую в социальном смысле цену, уплаченную за то, чтобы отвоевать их у воды. Каждый такой успех был историческим свершением, богатым последствиями. Причем настолько, что, обращаясь к тому или иному крупному событию, всегда стоит задаваться вопросом, не лежит ли в его основе одна из этих великих аграрных побед.
Трудно подобрать более яркий пример их важности, чем пример равнин нижней Андалусии. В XVI веке это один из наиболее богатых регионов Средиземноморья. Между древним подножием Касгилии на севере и суровыми горами, образующими верхнюю Бетскую Кордильеру на юге, она разворачивает плавные изгибы своей поверхности, свои луга, на западе иногда напоминающие фламандский Север, свои виноградники и широко раскинувшиеся оливковые рощи. Как и у всех других равнин, ее земли отвоевывались шаг за шагом. При основании Рима все низовья Гвадалквивира занимало болото284 наподобие того, что было первоначально в низовьях Роны или в Митидже накануне французской колонизации. Но очень скоро Андалусия, Бетика должны были стать сердцем римской Испании, цветником городов, пожалуй, чересчур прекрасных и чересчур густонаселенных.
Здесь мы сталкиваемся с оборотной стороной богатства равнин: специализируясь на небольшом числе малопродуктивных культур, они вынуждены импортировать часть продовольствия для своих насущных потребностей. Ввозя растительное масло, виноград, вино, ткани, ремесленные изделия, андалузские города живут в то же время за счет североафриканского зерна. Их судьба в какой-то мере зависит от благорасположения хозяев хлеба. Вандалы, заручившись поддержкой андалузцев, в V веке завладели их житницей285. Когда в следующем веке вандалов изгнали византийцы, то Андалусия тотчас же им покорилась; наступила очередь арабов — и она тоже не оказала им сопротивления.
Будучи завоеванной, Андалусия всякий раз становится жемчужиной чьей-то короны. Она была душой лучезарной мусульманской Испании, безусловно, не имевшей успеха на севере Иберийского полуострова, но протянувшейся в направлении Северной Африки, от берегов которой она по-настоящему никогда себя не отделяла, будучи тесно связанной с ее полудикими обитателями и с ее богатой событиями историей. В этом цветнике городов были две столицы: Кордова и позднее Севилья. Кордова стала наставницей всей Испании, всего мусульманского и христианского Запада, но оба названных города были законодателями искусства и центрами цивилизации.
Несколько столетий спустя, в XVI веке, память об этом величии еще жива. В то же время нужно было залечивать раны, нанесенные христианской Реконкистой в XIII веке территориям Андалусии, особенно в южной ее части, опустевшие местности которой долго не удавалось заполнить с помощью сперва военной, а затем мирной колонизации. В XVI веке этот медленный восстановительный процесс еще не был завершен286. Сама по себе Андалусия остается великолепной страной, «житницей, фруктовым садом, винным погребом и овчарней Испании»287, предметом традиционных похвал со стороны венецианских послов в их Relazioni*DZ. К славе своей страны XVI век прибавил еще один дар — Америку. Ведь Америка в 1503 году была отдана почти на 200 лет на откуп Севилье. Америка — это Casa de la Contratacion*EA, флотилии, отправляющиеся в Индию и привозящие серебро из Мексики или Перу, заморских торговых колоний, столь деятельных и густонаселенных, все это составляет исключительную и законную монополию Севильи. По каким мотивам? Прежде всего для усиления контроля над драгоценными торговыми путями: такова точка зрения правителей. Затем, вследствие того, что плаванию в Америку благоприятствуют пассаты, а Севилья открывает к ним дорогу. Но не было ли основано это необыкновенное везение также и на том, что в город, находящийся на особо выгодном положении, устремлялись лодки, спускающиеся по Гвадалквивиру, и знаменитые повозки, запряженные четверками быков? Севильская торговля питается также виноделием и маслоделием великой равнины, находящейся под боком. Корабли с севера — бретонские, английские, зеландские или голландские — приезжают сюда не только за солью Сан-Лукара, незаменимой при засолке трески, и за товарами из «Индий», но и за вином и маслом, производимыми на андалузских холмах.
Так богатство Андалусии побудило ее или даже заставило выйти за собственные пределы. В XVI веке Севилья и андалузская глубинка, все еще наполовину мусульманская и только частично христианская, оказываются способными заполнить своими выходцами широкие пространства Испанской Америки, навсегда сохранившей признаки своего происхождения. Об этом замечательно сказал Карлос Перейра. Вся Испания отрывала от себя своих сыновей ради этих открывшихся за морем южных стран.
Вот что должно пробудить в нас осторожность по отношению к крылатому выражению Пьера Жоржа, назвавшего эти равнины «островками земли» по соседству с морем. На деле эти островки вовсе не отрезаны от окружающей их территории. Их экспансия была связана главным образом с теми случаями, когда на помощь к ним приходила экономика безбрежных морских пространств, которая, если выразиться точнее, мобилизовала их, заставляя возделывать экспортные культуры массового спроса. В Нижней Андалусии в XVI веке производство оливок и винограда развивается исключительно под влиянием крупной севильской торговли. Точно так же на другом конце Средиземноморья, почти за его пределами, подъем производства зерна в Молдавии и Валахии во времена Михая Храброго в конце XVI века, подъем, вызвавший резкое усиление сеньориального режима, был связан с возросшими потребностями бурно развивающейся черноморской торговли хлебом. Приведем несколько аналогичных примеров, выходящих на этот раз за рамки XVI века: мелиорация равнины Салоник в связи с производством хлопка и табака; осушение низменностей, при котором исчезли последние болота, предпринятое в Конта Венэссен в XVIII веке ради выращивания марены; наконец, оздоровление климата Митиджи около 1900 года благодаря посадкам виноградников.
В общем, вне всякого сомнения, для финансирования затрат на освоение этих низменностей нужны высокие доходы, обеспечиваемые торговлей, экспортом товара на большие расстояния. Но не является ли воплощением этой торговли, при более пристальном рассмотрении, большой купеческий город, открытый для внешних контактов, средоточие крупных капиталов? Город, способный принять на себя бремя ответственности и риск предпринимательства? Все мелиорационные проекты, о которых мы можем говорить применительно к XVI веку, связаны именно с областями, где расположены крупные города: Венеция, Милан, Флоренция. Заметное оживление аграрного производства в Митидже около 1580 года было обусловлено также и ростом влиятельности Алжира. Оживление, быть может, кратковременное, поскольку на равнине остались болезнетворные водоемы, но близость к растущему городу и к роскошным жилищам корсаров, турок и христианских ренегатов, за пышное убранство которых было уплачено Бог знает сколькими человеческими жизнями, заставили ее заняться разведением скота, домашней птицы, голубей, производить молоко и сливочное масло, бобы, горох, чечевицу, дыню, огурцы. Из равнинной местности на стоящие в порту суда доставляются воск, кожа и некоторое количество шелка; на ней собирают урожаи пшеницы и ячменя. Так что Хаэдо, который, возможно, и не бывал там лично, рассматривает ее как некий Эдем. Подобным же образом насаждаются сады в пригородах Валенсии, которая к тому же поставляет им удобрения. «Если ее (Валенсии) улицы, — говорит один путешественник XVIII века288, — не вымощены булыжником, это потому, что их грязь смешивается с мусором, который немедленно собирают и по мере накопления увозят за городские стены для удобрения близлежащих земель; и жители города убеждены, что, замостив улицы, они лишили бы окружающие Валенсию со всех сторон густые сады одного из главных источников плодородия».
Всякая равнина, освоенная для возделывания на ней культур массового спроса, становится крупной экономической и социальной величиной, становится большой силой. Но при этом она должна жить и трудиться не только для себя, но и для других. И это обстоятельство, которое является условием ее величия, в XVI веке, столь неблагополучном в отношении хлеба, является также причиной ее зависимости и ее бедствий. Мы убедимся в этом на примере Андалусии, которая еще до 1580 года оказалась вынужденной ввозить хлеб с севера289.
По завершении предпринятых нами странствий нам остается охватить во всей их целостности многочисленные проблемы, связанные с перегонами скота на выпасы и с кочевым образом жизни, т. е. с регулярными перемещениями человеческих масс и стад скота, которые мы рассматриваем в последнюю очередь как одну из характерных особенностей средиземноморского мира. Эти постоянно возобновляемые передвижения трудно будет до конца объяснить, если ограничить наше рассмотрение только полуостровными частями континентов. Нам придется совершать довольно пространные и неоднократные экскурсы на восток и на юг и охватить, по крайней мере включив в рассуждение, жизнь скотоводов на протяженных границах пустынь. Вот почему мы подходим с таким опозданием к этим трудно локализуемым проблемам.
Есть несколько видов сезонных перемещений скота: географы выделяют по меньшей мера два, возможно, три таких вида.
Прежде всего, речь идет о «нормальном» выгоне скота в горы: в этом случае его собственники и пастухи являются обитателями равнины, они покидают ее летом, в неблагоприятное для равнинного скотоводства время. Горы в этом процессе выступают всего лишь как конечный пункт этого перемещения в пространстве. При этом чаемое пространство часто принадлежит крестьянам с равнины, но в основном его арендуют у горцев. К XVI веку уже, возможно, на протяжении четырех или пяти столетий Арль291 являлся центром массовых летних перегонов скота, во время которых стада из Камарги и особенно из Кро отправлялись каждый год по дорогам, пролегающим в бассейне реки Дюране, на пастбища Уазана, Деволюи и Веркора, вплоть до окрестностей Морьенны и Тарантезы. Это настоящая «крестьянская столица»: здесь живут «капиталисты»292, как совсем недавно называли заправил здешнего овцеводства; здесь работают нотариусы, которые удостоверяют соответствующие контракты.
Пример «обратных» перегонов скота в XVI веке наблюдается в испанской Наварре. На этот раз стада и пастухи спускаются с высокогорной местности euskari. При этом на долю низин выпадают только рыночные функции, если там есть рынок. Эти зимние переходы напоминают беспорядочное бегство. Пастухи и скотина, покидая горы из-за сильных холодов, вторгаются в нижнюю Наварру, как захватчики в завоеванную страну. При приближении этих страшных гостей все замирает. Так каждый год возобновляется вечная война между пастухами и крестьянами. Она продолжается, пока стада не достигнут открытых частей равнины или больших пастбищ Барденас Реалес, и снова вспыхивает на обратном пути. Барденас Реалес — это каменистая степь на границе с Арагоном, с довольно скудными из-за зимних дождей пастбищами293.
Обратные перегоны скота происходят также в Калабрии, когда пастухи и стада зимой и весной скапливаются на узких полосах прибрежной земли. «Утром на праздник Пасхи, — рассказывает в июне 1549 года епископ Катандзаро, — некоторые священнослужители отправлялись на побережье, где находятся многочисленные стада, и по обыкновению служили там обедню на алтаре, уложенном из кругов сыра, затем благословляли сыр и стада и причащали пастухов. За это священник получал весь сыр, из которого складывали алтарь. Я наказал священнослужителей, участвовавших в этих службах, и под страхом ужасных кар запретил им делать это впредь»294.
Таковы два вида сезонных перегонов скота. Кроме того, существует еще один — смешанный — вид, обладающий признаками и летних, и зимних передвижений. В этом случае отправной пункт и место жительства скотоводов располагаются на середине склона, на полдороге между двумя пастбищами. Таково в настоящее время положение вещей в корсиканской местности Шатэньерё.
На самом деле строгая классификация не может исчерпывающе отразить все проявления реальности. Сезонные перегоны скота связаны с самыми разнообразными факторами: физическими, социальными, историческими295. В Средиземноморье, если принять самое простое определение, они представляют собой предпринимаемые по вертикали перемещения с зимних пастбищ, располагающихся на равнине, на летние, расположенные в горах. Это существенная часть жизни обоих этажей и одновременно передвижение людей — выходцев из той или иной деревни, принадлежащих к той или иной группе сельского — или не обязательно сельского — населения. Они занимаются только скотоводством или уделяют какое-то время обработке земли. В период одной из своих сезонных стоянок они выжигают кустарники, чтобы ускорить созревание растений296; эти люди могут обитать как наверху, так и внизу; они могут иметь постоянное жилище или не иметь его. Короче говоря, существует множество вариантов, но строго определенное для каждого данного случая. Оценим мимоходом следующий анекдот. Городок Корон на греческом берегу в 1499 году принадлежал еще венецианцам, и паша Морей хотел запретить албанцам и грекам из этого местечка сеять хлеб и пасти стада на территории великого султана. Rettori*EB Корона удовольствовались dolcemente*EC ответом: «Если наши люди приходят летом на ваши земли, то зимой ваши стада пасутся на наших»297.
Две данности — рельеф и время года обычно предопределяют если не полностью, то главным образом то, что может и должно происходить. В 1498 году298, в дни Карнавала страдиоты*ED сделали набег на окрестности Пизы. Перечень их добычи, захваченной зимой на берегу моря, не удивляет: триста голов крупного рогатого скота, коров и буйволов, 600 баранов, несколько кобыл, и мулов. Другой набег на турецкую территорию близ Зары в январе 1526 года: уведено 2500 животных299. Последнее свидетельство: в декабре 1649 года300 морлахи*EE, подстрекаемые своим новым вождем, захватили на побережье Далмации 13000 голов скота.
По данному нами определению, перегоны скота являются только одной из форм, введенной в правила и как бы испытанной, средиземноморской пастушеской жизни, протекающей как на равнинах, так и на горных пастбищах. Эта испытанная форма представляет собой результат длительной эволюции. Даже самое беспорядочное передвижение стад сопровождается перемещением только одной группы населения, специализирующейся на скотоводстве. Это предполагает существование разделения труда, повсеместное распространение земледелия, следовательно, пахотных полей, за которыми нужно ухаживать, постоянных жилищ и деревень. Часть населения последних, в зависимости от времени года, отправляется либо на равнину, либо в горы. Многие исследования, посвященные XVI веку, показывают такие наполовину обезлюдевшие деревни, где остаются только старики, женщины и дети.
Кочевники, напротив, все перевозят с собой на огромные расстояния: людей, скотину и даже дома. Однако в их странствия никогда не бывают втянуты, как при сезонных перегонах, громадные массы овец. Небольшие стада кочевников растворяются в безбрежном пространстве иногда очень маленькими группами. На сегодняшний день кочевники — правда, в Средиземноморском регионе сохранились только их разрозненные остатки — это дюжина людей, которых встречаешь поздним вечером сгрудившимися у огня в пригороде Бейрута, или в Алжире после сбора урожая, среди жнивья — несколько верблюдов, баранов, ослов, две-три лошади, женщины, одетые в красное, и несколько черных палаток из козьей шерсти; или еще на равнине Анталии в Памфилии, на юге Тавра, два десятка шатров, иногда — но довольно редко — расположенных в виде подковы, как этого требует постепенно исчезающая традиция301.
5. Места зимовки и летнего выпаса овец в верхнем Провансе в конце XV века
По книге Therese Sclaferl, Cultures en Haute-Provence, 1959, p. 134 et 135.
Сезонные перегоны скота и кочевничество выглядят разновременными явлениями, порождениями разных эпох — так не следует ли считать второе более древним, чем первое? На наших глазах на всем пустынном и полупустынном пространстве, которое окружает юг Средиземноморья и тянется в сторону Центральной Азии и далее, прививаемая современными правительствами оседлость превращает потомков древних кочевников в пастухов, ведущих менее суровый образ жизни (в Сахаре, как и в Триполи; в Сирии, как и в Турции и Иране), занимающихся, по сути дела, выгоном скота, специализированным видом труда. Таким образом, указанная хронологическая последовательность выглядит правдоподобной. Следует добавить, что в переделах горного Средиземноморья обратные перегоны скота, по всей вероятности, предшествовали тому, что географы называют нормальными перегонами.
Такая временная последовательность — кочевничество, обратные перегоны скота, так называемые нормальные перегоны скота — представляется правдоподобной. Но дело обстоит вовсе не так просто, как может показаться по этой априорной модели. Прошлое было более щедро на катастрофы, на сокрушительные перевороты, чем на длительные периоды спокойного развития. К сожалению, бедствия, случавшиеся в рассматриваемой нами сфере, известны гораздо хуже, чем политические катастрофы.
В самом деле, при более пристальном рассмотрении подробностей функционирования скотоводческих структур оказывается, что нормальные и обратные перегоны скота довольно часто трудно отличить друг от друга. В Верхнем Провансе302 в XV и XVI веках собственники скота с высокогорья (более многочисленные и богатые) и скотоводы равнин используют одни и те же пастбища. В этих условиях две формы сезонных перегонов скота отличаются только характером задействованной в них собственности. Тут мы из области географии вынуждены будем перейти к социальным вопросам собственности и даже к вопросам политики. Перемещения стад представляют большой фискальный интерес, которым не может пренебречь ни одно государство, как правило, охотно помогающее в организации и охране таких передвижений. Обратные перегоны скота с Абруццских гор на равнину Тавольере в Апулии восходят к римской эпохе и являются стимулом для развития сукноделия в Таранто. Они продолжались впоследствии в достаточно произвольных формах до 1442–1447 годов, когда Альфонс I Арагонский303 своей властью упорядочил их, установив удобные и обязательные маршруты передвижения овечьих стад, tratturi, пути соединения между ними (tratturelli), места отдыха с пастбищами (riposi) и места зимнего выпаса; кроме того, он издал распоряжение, запрещающее продавать скотину и шерсть в других местах, кроме Фоджи, предусмотрев, очевидно, взимание пошлин по пути следования. Эта система, раз и навсегда установленная, в дальнейшем изменялась и дополнялась только мерами защиты от нападений, производимых живущими вдоль этих дорог крестьянами, выращивающими виноград и оливки, и особенно производителями зерна.
В 1548 году на территории в 15000 карри (величина одного карро более 24 гектаров), находящейся в Апулии, королевские пастбища составляют немногим более 7000 карри; кроме того, власти наложили взыскание, под более или менее благовидным предлогом, еще на 2000 карри обрабатываемой земли. Поголовье скота, насчитывавшее в среднем один миллион единиц, на протяжении последующих десяти лет увеличивается в среднем до миллиона трехсот тысяч единиц. И эта цифра постоянно росла, поскольку в октябре 1591 года, по официальным оценкам, насчитывалось два миллиона восемьсот восемьдесят одна тысяча двести семнадцать голов, в то время как земли, лежащие по маршруту перегонов овец, отдавались на откуп крестьянам сроком на шесть лет в моменты «хлебной дороговизны» (в 1560, 1562, 1567, 1584, 1589, 1591 годах), и на этих землях урожаи зерна достигали рекордных значений, сам 20 или сам 30. Отсюда шумные торги «при свечах»*EF 304, проводившиеся в Неаполе между претендентами на землю. На кону были большие ставки: интересы казны, для которой таможня в Апулии являлась «несравненной жемчужиной», интересы торговцев шерстью и мясом, интересы владельцев крупных стад, которые все больше и больше отделяются от массы мелких скотоводов. «Какой-нибудь ѵіllano*EG из провинции Абруцци, — говорится в донесении католическому королю, — имеет 10, 15, 20 или 30 тысяч овец, которые он приводит каждый год на таможню (в Апулии) для продажи баранов и шерсти. После этого, наполнив монетами свои сумки, он возвращается домой, чтобы закопать деньги; иногда он так и умирает, оставив свои сокровища в земле»305. Однако начиная с XVII века и особенно в XVIII происходит концентрация собственности, увеличение поголовья стад у богатых землевладельцев, и намечается перевес в пользу нижележащих местностей. Речь идет о плохо поддающемся проверке впечатлении306. По крайней мере, проблема предстает перед нами во всей ее сложности.
Такая же двойственность наблюдается в окрестностях Виченцы — в Вичентино. Неизданные работы эрудита XVI века Франческо Кальданьо307 говорят о ней как об habitatissimo*EH местности, где нет ни клочка необрабатываемой земли; это сплошной цветущий сад, усеянный большими деревнями, похожими на города, со своими рынками, своей торговлей, своими «прекрасными дворцами». Здесь всего в достатке — леса, который привозят на телегах или сплавляют по реке, древесного угля; на задних дворах толпятся даже павлины и индейские петухи. На ручьях и реках стоит невообразимое количество мельниц, лесопилок и т. п. На орошаемых лугах пасутся тысячи и даже сотни тысяч голов скота. Пополняясь многочисленными ягнятами, козлятами и телятами, вся эта скотина летом отправляется на выгон в горы. Вот пример нормального перегона скота, который проходит не без конфликтов с жителями гор по поводу аренды или использования высотных пастбищ. Так, по поводу Мандриолы (горы, которую арендуют вичентинцы) возникают конфликты со швейцарцами, жителями кантона Граубюнден, и в этом нет ничего удивительного: граубюндендцы пригоняют свою скотину в южные Альпы и в окрестности Венеции308, в которой они иногда обосновываются в качестве мясников. Но и в самом Вичентино есть свои горные жители, обитающие в том уголке Альп, который называется Sette Comuni*EI, среди которых много мясников и охотников за дичью и которые занимаются как земледелием, так и скотоводством, особенно в Галио, где имеется от 50 до 60 тысяч голов овец. Летом эти стада остаются на пастбище Sette Comuni, а осенью спускаются на равнину и разбредаются по лугам Вичентино, Падовано, Полезине, Тревиджано, Веронезэ и даже Мантовано*EJ. Это доказывает, что кипучая пастушеская деятельность, разворачивающаяся на вичентинской равнине, не захватывает всего пространства, пригодного для выпаса стад. Для всех здесь находится свое место.
Сезонные перегоны скота в Кастилии могут служить хорошим примером для проверки всех определений. Наблюдатели описывали их зрелище десятки раз. Нам известны все подробности, проблемы и факторы, определяющие это явление.
6. Отгонное животноводство в Кастилии
По книге Julius Klein, The Mesta, a Study in Spanish Economic History 1723–4836, Cambridge, 1920, p. 18–19.
С самого начала следует различить «большие перегоны» которые достигают 800 км, и перегоны на короткие или очень короткие расстояния. Нас будут интересовать только большие перегоны, связанные с прославленным овцеводческим «товариществом» Местой (привилегии которого восходят к 1273 году). По словам одного натуралиста конца XVIII века, в Испании есть «два вида овец; особи первого вида, с обычной шерстью, проводят всю жизнь в месте своего рождения, на одних и тех же пастбищах и каждый вечер возвращаются в свою овчарню; другие, обладающие особо тонкой шерстью, каждый год совершают переходы и, проведя лето в горах, спускаются в жаркие луга южных частей королевства, таких как Ламанча, Эстремадура и Андалусия. Этот второй вид называется «путешествующими овцами»309. Эта классификация, как и всякая другая, является лишь приблизительной: «путешествующими овцами» с их драгоценным руном, на зиму обмазываемым красной глиной, называются только те, которые прибывают на окраины Кастилии по большим дорогам, canadas, где располагается дюжина королевских застав, взимающих пошлины. Но маршруты пастухов пролегают и по менее важным дорогам (cordeles, veredas). Их стада, не принимающие участия в дальних переходах, перемещаются взад или вперед в зависимости от времени года; их называют ganados travesios, или riberiegos, или merchaniegos, в том случае когда они отправляются на рынок (mercados). Длительная, постепенная борьба позволяет королевской власти распространить свой контроль за рамки основных дорог: этим объясняется быстрое развитие налогообложения скотоводства вплоть до 1593–1599 годов310. Но нас сейчас занимают другие проблемы.
Нам нужно представить себе это великое движение по дорогам canadas, эти перемещения вдоль меридианов с севера на юг, затем с юга на север и т. д., карту которых мы воспроизводим по классической книге Юлиуса Кляйна311. Нет никаких сомнений на этот счет: несмотря на дальность расстояний (часто передвижения направлены по горизонтали, или к точкам разрыва между преграждающими путь возвышенностями), мы имеем дело не с кочевниками, поскольку баранов и овец сопровождают профессиональные пастухи, и только они, rabadanes, старшие пастухи и подпаски, вооруженные пращой и длинным посохом, прихватывающие в дорогу мулов и нескольких лошадей, походные котлы и пастушеских собак. Речь никоим образом не идет о переселенческом движении. Скажем даже без колебаний: это обратный перегон скота. Действительно, стада тонкорунных овец спускаются с северных высокогорий на южные низменности. Стада и их владельцы (крупные и мелкие) связаны с Севером, прежде всего с четырьмя большими центрами овцеводства, которые защищают в кортесах интересы влиятельной Месты: с Леоном, Сеговией, Сорией и Куэнкой. Впрочем, вся система зависит от ограниченной емкости летних пастбищ, расположенных на севере; безбрежные просторы Эстремадуры, Ламанчи и Андалусии на юге позволили бы ей расширяться до бесконечности312. Следовательно, если кастильские стада не пересекают символическую границу с Португалией, это связано не столько с противодействием бдительных соседей, сколько с нецелесообразностью использования дополнительных площадей, хотя кастильцы жалуются на указанное препятствие.
Отметив это, не станем пока рассматривать многосторонний конфликт между пастухами и крестьянами (связанный прежде всего с возвращением странствующих стад); не будем говорить также о соперничестве между стадами, перемещающимися на дальние и близкие расстояния; на стороне стад постоянного содержания, estantes или travesios, выступают города, не разделяющие интересы Месты, такие как Саламанка, то есть города, население которых составляет местная аристократия — дворяне и земельные собственники. Мы не станем дальше распространяться о борьбе между «группой давления», которую представляет Места, и ведомствами, враждебными ее правовым привилегиям; о борьбе за дорожные пошлины между государствами, городами, крупной знатью и Церквью. Однако все эти хорошо известные факты показывают, насколько сложной является здешняя система отгонного животноводства, насколько она связана с другими системами и насколько трудно ее понять, не учитывая особенностей длительной эволюции, предшествовавшей ее складыванию. Пастушеская жизнь способствовала развитию иберийской экономики, утверждает историк наполовину всерьез, «больше, чем оливки, виноград или даже сокровища Перу»313. И он прав. Речь идет не только о XIV веке и не просто о важности распространения породы мериносов, выведенной путем скрещивания между испанскими баранами и баранами, привозимыми из Северной Африки. Стечение ряда обстоятельств, складывание благоприятной международной конъюнктуры были необходимы для формирования Месты (и, может быть, подъема ее влияния примерно до 1626 года). Развитие овцеводства Кастилии и появление миллионов ее постоянно находящихся в пути овец были бы невозможны, немыслимы без европейского кризиса XIV и XV веков, без очевидной притягательности низких цен на кастильскую шерсть, без хорошо известного свертывания экспорта английской шерсти, без сукнодельческой промышленности итальянских городов314.
7. Отгонное животноводство сегодня
По статье Elli Müller, «Die Herdenwanderungen im Mittelmeergebiet», in Petermann’s Mitteilungen, 1938.
Коротко говоря, примечательный и показательный пример Кастилии подводит к недвусмысленному выводу: всякая система сезонных перегонов скота предполагает наличие сложных внешних и внутренних структур, прочных учреждений. В случае с кастильской шерстью речь идет о городах и рыночных центрах наподобие Сеговии, о генуэзских дельцах, которые выплачивают задаток за шерсть и вместе с флорентийцами располагают мастерскими, где моют и выделывают овечьи шкуры, не говоря о кастильских представителях этих крупных торговых компаний, перевозчиках кип шерсти, о флотилиях (контролируемых Бургосским консулатом), отплывающих из Бильбао и прибывающих во Фландрию, или о доставке шерсти в Аликанте или Малагу для переправки в Италию и, наконец, если обратиться к более заурядным подробностям, то о такой необходимой вещи, как соль, которую требуется купить и привезти к стадам на пастбище. Невозможно объяснить систему кастильских перегонов скота вне этого широкого контекста, в который она встроена и от которого не может освободиться.
В каждом случае, более или менее характерном, анализ приводит к одним и тем же выводам.
1. Почти все известные примеры показывают, что перегоны скота — явление, закрепленное многими установлениями, находящееся под защитой всевозможных покровителей, уставов, привилегий и поставленное как бы вне общества, что отражает обособленное положение пастухов вообще. Исследования, посвященные, правда, Верхней Германии315, подчеркивают эту обособленность, «неприкасаемость» пастуха, и это весьма примечательно. Замечательный репортаж о путешествующих пастухах современного Прованса316 также открывает перед читателем целый мир, особую цивилизацию.
Очевидно, от одной области к другой меры предосторожности, принимаемые в пользу и против перегонов скота, могут изменяться, но они всегда имеют место. В окрестностях Арля, на равнине Кро, допускаются злоупотребления в интересах «чужих стад»; муниципальный совет принимает по этому поводу решение в 1603 году и поручает капитану дю Гюэ организовать необходимое расследование, уполномочив его собрать специальный налог для возмещения убытков. Парламент Экса утверждает соответствующий регламент. Не будем лишний раз повторять: речь здесь идет о сложившейся системе317. В Неаполе в начале XVII века318 главная должность за пределами города — это должность таможенного начальника в Фодже. Он распределяет пастбища, вызывает в суд, взимает плату за пользование лугами, а в его отсутствие эти функции выполняют местные власти, представляемые президентом Камеры, который два раза в год отправляется на место, al modo de la Mesta*EK, как уточняется в анонимном сообщении. Такое сближение, справедливо оно или нет, симптоматично. Сходным образом в Арагоне пастушеской жизнью руководит своя Места, аналогичная кастильской и имеющая свои привилегии, — но на ее архивы историки еще не покушались.