2. Второе правило: всякая система перегонов скота вырабатывается в силу потребностей сельскохозяйственной деятельности, которая, будучи не в состоянии полностью принять на себя бремя пастушества и одновременно отказаться от его преимуществ, оказывается вынужденной разделить его, в зависимости от местных возможностей и времени года, с местами выпаса, расположенными в низинах или в горах. Вследствие этого всякий логический анализ должен начинаться с земледелия как перводвигателя. Именно оно заставляет провести грань между пастухами и крестьянами. Первой заботой крупного скотоводческого движения, отправным пунктом которого являются Абруццские горы, а конечной целью — равнина Тавольере в Апулии, было обозначить положение местного крестьянства как в горах, так и на равнине. Мы уже отмечали ведущую роль Севера и постоянно живущих там крестьян в организации перегонов скота в Кастилии. Вспомним о paese habitatissimo*EL на равнине в Вичентино. Более того, разве в Северной Африке, так же как в Турции и Иране, демографический взрыв и сельскохозяйственный подъем не ломают на наших глазах древние пастушеские порядки? То, что происходит сегодня, происходило и вчера.
3. Единственный способ обобщения этих отдельных случаев состоит в том, чтобы нанести все известные нам маршруты перегонов скота на карту Средиземноморья. Эту операцию применительно к нашему времени проделала в 1938 году мадемуазель Элли Мюллер, составив карту, которую мы воспроизводим в упрощенном виде с некоторыми дополнениями319. Применительно к прошлому мы можем представить ее в виде ряда фрагментов. Шириной в полтора десяка метров, скотопрогонные тракты носят в разных местах разные названия: canadas в Кастилии, camis ramaders в Восточных Пиренеях, drayes или drailles в Лангедоке, carraires в Провансе, tratturi в Италии, trazzere в Сицилии, drumul oilor в Румынии. Древние следы и остатки этой дорожной сети образуют довольно ясную географическую картину. На средиземноморском пространстве XVI века сезонные перегоны скота были ограничены рамками Иберийского полуострова, Южной Франции, и Италии. На других полуостровах — на Балканах, в Анатолии, в Северной Африке — их следы тонут в потоках всеобъемлющих кочевых или около-кочевых передвижений. Только часть Средиземноморского региона располагает достаточно развитым земледелием, достаточно многочисленным населением, достаточно активной экономикой, чтобы заключить пастушескую деятельность в свои узкие, тесные рамки.
За пределами этих участков все усложняется, но, как мы увидим, клубок противоречий можно распутать не столько с помощью пространственных характеристик, которым нужно отдать должное, сколько с помощью исторических образов.
В самом деле, история — замечательное подспорье для объяснений. На востоке и на юге Средиземноморский регион пережил два нашествия, по сути дела, два ряда следующих друг за другом потрясений, затронувших его вплоть до основания. Это «две зияющие раны», о которых говорит Ксавье де Планьоль: нашествия арабов начиная с VII века и нашествия турок начиная с XI века; отправной точкой последних были «холодные» пустыни Центральной Азии, они сопровождались распространением или усилением распространения верблюдов; первые начинались в «жарких пустынях» Аравии и способствовали экспансии дромадеров, даже были ее причиной320.
Эти два вида вьючных животных отличаются друг от друга, несмотря на явное сходство и частое их смешение. На Западе очень многие ошибались на этот счет, что, впрочем, извинительно: Савари в своем «Коммерческом словаре» (1859 г.) определяет дромадера как «вид верблюда», что совершенно неверно. Итак, это два разных животных: верблюд, родина которого Бактрия, не боится ни холода, ни высоты; дромадер, выходец из Аравии, остается детищем песчаных пустынь и жаркого пояса. Он практически не пригоден к путешествиям по горным дорогам и не выносит низких температур. Уже прохладными ночами в сахарских или аравийских пустынях хозяева заботливо прячут головы дромадеров под полой своих шатров. Гибрид верблюда и дромадера, выведенный в Туркестане около X века, имел лишь местное значение.
Важное значение для обоих животных имеет окружающая среда. Довольно широкая пограничная зона разделяет области их обитания, она простирается от линии, которую можно прочертить по южным оконечностям Загроса и Тавра (это основная граница) до условной линии, пролегающей вдоль восточного побережья Черного моря, южного побережья Каспийского моря и поворота реки Инд321. В очень грубом приближении этой зоной является Иранское плоскогорье, сильно промерзающее зимой. Дромадеры попадают туда, это верно, в составе многочисленных караванов, движение которых в XVI веке сосредоточивается вокруг Исфагана322. Дромадеры доходят даже до Индии, где они ценятся323 так же высоко, если не выше, чем лошади, и отсюда следует, что это не совсем привычная для них местность. В действительности и анатолийские плато, и иранские нагорья являются скорее закрытыми для них, и, если арабское завоевание потерпело неудачу в Малой Азии, если арабы никогда не чувствовали себя уверенно в Персии, это следует приписывать, по большей части, как раз ограниченным возможностям дромадеров.
Во всяком случае, каждая из двух зон имела свою историю.
От Сирии до Магриба арабские завоеватели обходили стороной горные вершины. Они предоставили собственной участи эти древние внутренние горы, сухие и обращенные к пустыне, рано освоенные людьми, такие как Орес в Северной Африке; равным образом арабы обогнули безлюдные горы, граничащие с морем и благодаря изобилию осадков, покрытые густыми лесами. Эти сохранившиеся с незапамятных времен леса, которые люди всегда щадили, во время арабского завоевания служили укрытием для беженцев. В VIII–XII веках марониты и друзы обосновались в Ливане; создавая свое государство, они расчищали территорию от лесов. В Северной Африке Кабилии начинают заселяться с X и особенно с XI века, после массового притока кочевников хиляли324. «Бедуинизация», последовавшая за арабским нашествием, заполонила эти давно или недавно заселенные горные края, как потоп, окружая горные вершины, как море окружает острова. При этом обитатели высокогорья оказались неожиданно отрезанными от внешнего мира, благодаря чему некоторые архаичные черты образа жизни (быки как тягловая сила, земледелие в орошаемых долинах, амбары с зерном, пещерные жилища, где скучиваются люди и животные) сохранились чуть ли не до наших дней.
Появление турок с их верблюдами в горах Малой Азии и в меньшей степени на Балканах, где существует множество исключений, повлекло за собой сокрушительные, иногда необратимые перемены, но совершенно другого характера. Агрессивные кочевники при первой возможности взбирались на самый верхний этаж горного края, поднимаясь выше пределов лесного пояса. Причина заключается, возможно, в том, «что летний отдых обозначен в языке турок дорогим для них понятием «яйла», в которым образы летней прохлады, струящейся ледяной воды, роскошных пастбищ смешиваются с представлением о рае»325. Великое дело весной «покинуть стоянку «пирелэнди», которая стала обиталищем блох и рассадником червей», и, самое главное, стронуться с места, двинуться в путь. Турецкая пословица (в свободном переводе) говорит: «Юрюк (кочевник, путник) не обязан направляться куда-то, главное, чтобы он двигался»326, побуждаемый к этому скорее традицией, чем географическими предпосылками.
Богатая история этих передвижений запутанна, ее трудно разложить по полочкам: у нее есть свои ловушки; кроме того, кочевникам приходится бороться с постоянно возобновляющимся противодействием оседлых жителей; они должны преодолевать, обходить или ломать препятствия, воздвигаемые этими последними, и иногда отступать перед их безмолвным натиском. В Малой Азии в период с XIII по XV век пастухи-кочевники постепенно и последовательно вытеснялись с внутренних равнин и низменностей и были отброшены к гористым окраинам и периферийным равнинам, «почти пустынным», которые на протяжении веков оставались во власти «болезнетворного воздуха и запустения», «а летом зарастали ядовитым кустарником», — эго киликийские, памфилийские равнины, долины Меандра и Гжедиза. В XVI веке турецкое правительство не прекращало попыток приручить юрюков, т. е. сделать их оседлыми путем наделения земельными участками, при этом самых упорствующих ссылали на работы в рудники или на строительство укреплений, а также переселяли, в частности, на Кипр, принадлежавший туркам с 1572 года.
Но это была безнадежная задача. Если кочевой образ жизни угасает в западной Анатолии, то он процветает на востоке, куда прибывают кочевники из Азии, известные под общим именем «туркмены». Вплоть до наших дней туркмены перемещаются по анатолийской степи и доходят до Алеппо и Дамаска; на всем протяжении этого маршрута встает проблема их привлечения к оседлой жизни. Начиная с XVI века и еще более в следующем столетии предметом особой заботы оттоманских правителей и сборщиков податей становятся кочевники-туркмены, которые до этого, во времена великих успехов, великих завоеваний предшествующих эпох, никогда их не беспокоили. Для Порты речь идет о взимании налогов с туркмен, о наборе среди них воинов для конницы. Ожесточенная борьба с Персией влечет за собой вытеснение в Иран шиитских племен; сунниты, напротив, продвигаются на запад и пополняют ряды кочевников-юрюков. Племя, которое в 1613 году находится в области Караман, на юго-востоке от Коньи, через 70 лет оказывается в районе Кютахьи; одна группа попадает даже на остров Родос. Последняя волна: образовавшиеся на юго-востоке пустоты заполняются снова; курды, до тех пор запертые в своих горах, захватывают новые пространства. В XIX веке «благодаря им возобновляются великие миграции с севера на юг между анатолийским высокогорным плато и южными предгорьями Тавра». Это доказывает, что кочевая жизнь развивается по циклам, в которых есть неожиданные остановки, периоды застоя, плавного развития и возобновления327.
Попытка все объяснить с помощью этих двух завоеваний — арабского нашествия VII и последующих веков и турецкого, относящегося к XI веку и следующим, — это упрощение необходимое и дозволенное, но все же упрощение. Дромадерам не нужно было дожидаться арабских походов, чтобы попасть в Северную Африку и в Сахару. Точно так же верблюды появились в Анатолии еще до первых побед Сельджукидов. Но в общих чертах схема верна. Средиземноморье, расположенное на стыке жарких и холодных пустынь, в своей совокупности рассекающих континентальную массу Старого Света, сталкивается с проникновением в свои пределы образа жизни, естественного для кочевников Азии.
Во всяком случае, это богатое наследие прошлого в XVI веке дополняет картину полуостровной жизни Средиземноморья — Балкан, Анатолии, Северной Африки, — где система сезонных перегонов скота в том виде, как их рисуют наши западные источники, была нарушена, оттеснена на окраины или подверглась значительным изменениям. Это важное уточнение помогает понять характер некоторых горных «островков», независимых, но отгородившихся от внешнего мира и вызывающих его опасение и вражду, например Джебель Друза, автономии, совершающей своего рода «набеги на мавров, турок и арабов»328, или Кабилии — в испанских текстах королевство Куко — независимой, но стесненной в плане внешних сношений. Напрасно его правители пытаются установить контакт с испанцами, в особенности с помощью маленького прибрежного участка Стора (рядом с современным Филипвиллем)329. В Северной Африке дело обстоит еще сравнительно просто. Каждое лето многочисленные кочевники пригоняют свои стада к морю; с приближением зимы они возвращаются на юг и в Сахару. Таким образом, жители гор получают передышку, во время которой их стада могут пастись в низине, оставленной ими на пороге зимы. Ничего подобного, как мы говорили, нет в Анатолии и тем более на Балканах, где потоки сезонных движений скота смешиваются и сталкиваются с кочевыми. На востоке Балканского полуострова турецкое правительство под давлением обстоятельств основало колонии кочевников, юрюков Малой Азии, в надежде привязать их к месту и укрепить свои вооруженные силы. Впрочем, это не единственные кочевники на широком пространстве Балкан.
Указанное достаточно ясное в сравнении с Италией или Испанией различие не укрылось от глаз западных путешественников как недавнего, так и далекого от нас времени. Перемещения кочевых (или, лучше сказать, полукочевых) скотоводов запечатлелись и в памяти Диего Суареса330, автора солдатских записок об Оране, и фламандца Бузбека, и такого замечательного путешественника, как Тавернье, и любознательного барона де Тотта, и англичанина Холланда, современника Шатобриана. Самую интересную картину рисует Холланд, который в 1813 году331 встретился с суровыми пастухами Пинда, гонящими свои стада в полупустынные в то время поля Салоник, или на берега залива Арта, своего рода внутреннего глубоководного моря. Каждый год с наступлением лета они снова отправляются в дорогу в родные горы. Это, несомненно, кочевники, потому что с ними едут их жены и дети За длинной цепочкой баранов, задающих ритм движения, тянется обоз, насчитывающий до 1000 лошадей, навьюченных хозяйственной и домашней утварью, палатками и младенцами в лукошках. Даже попы сопровождают свою паству.
Кочевниками были и те люди, которых Бузбек332 видел в окрестностях Анкары, где разводят ангорских овец и баранов с жирными курдюками, известных в Северной Африке под именем берберских. «Пастухи, гонящие эти стада, день и ночь проводят в поле; они везут с собой своих жен и детей на двуколках, которые служат им жилищами; у некоторых из них, однако, есть небольшие шатры; эти люди забредают довольно далеко и при удобном случае занимают новые территории; иногда они уходят на равнину, иногда поднимаются на возвышенности, иногда спускаются в долины; их маршруты и места стоянки зависят от времени года и обилия пастбищ». На границе между Арменией и Халдеей, «в четырех часах в пути от города Эривань, — пишет Тавернье333 в середине XVII века, — находятся высокие горы, куда летом приходят живущие в жарком краю на стороне Халдеи крестьяне, числом до 20 тысяч шатров, то есть семейств, в поисках хорошего выпаса для своей скотины; в конце осени они отправляются в обратный путь».
В этом случае сомнений также не возникает. Сто лег спустя этих же кочевников-туркмен встречает барон де Тотт, но его свидетельство грозит оставить нас в легком недоумении. «Народы, — пишет он, — которые зиму проводят в середине Азии, а летом доходят до Сирии в поисках пастбищ для своих стад, прихватив с собой свой скарб и оружие, считаются кочевниками, но являются ими не более, чем испанские пастухи, которые, следуя за своими овцами, проходят в течение восьми месяцев по всем горам Андалусии»334.
Открываемая таким образом дискуссия полезна, но заслуживает лишь краткого отступления. Смешивать кастильских rabadanes и туркменских скотоводов можно только на первый взгляд, представив себе огромные расстояния, преодолеваемые «странствующими стадами» Месты. Туркмены не покрывают больших расстояний, но путешествуют вместе со своими семьями и жилищами. В этом заключается разница. Кроме того, разногласия касаются слова «номады»*EM. Напомним, что ученый термин «кочевничество» не входит в словарь Литтре, который в то же время иллюстрирует понятие transhumance*EN лишь одним примером, датированным 1868 годом. Впрочем, слова transhumance и transhumant недавнего происхождения: словарь Блока-Варбурга (1960 г.) приводит ранние примеры, датированные 1803 годом. Если слово trashumante и выходит из-под пера Иньясио де Ассо в 1880 году335, непохоже, чтобы этот термин с очень давних пор использовался за пределами Пиренеев, а слово trashumancia доныне отсутствует*EO. Но не станем слишком далеко уклоняться в этом направлении.
В ходе предшествовавшего изложения была отмечена чрезвычайная длительность превращения кочевников в сезонных скотоводов, горцев — в жителей равнин и городов. Для завершения всех перемен такого рода необходимы столетия. Чтобы пробудить равнину к деятельной жизни, преодолеть враждебность водной стихии, проложить дороги и прорыть каналы, могут понадобиться и 100, и 200 лет. С того момента как начинается отток населения с гор на равнину, миграции продолжаются столько времени, сколько необходимо для удовлетворения ее потребностей в человеческих ресурсах, — один-два века и более. Это процессы, длящиеся столетиями, и их течение становится заметным только тогда, когда хронологические рамки рассмотрения расширены до предела.
Как правило, историю интересуют только кризисы, которые являются высшими точками этих медленных процессов. Но кризисам предшествуют огромные подготовительные периоды, и они порождают бесконечные последствия. Бывает так, что медленно текущие процессы мало-помалу меняют свое направление. Созидательные периоды сменяются периодами распада и так далее в таком же порядке. Моменты расцвета в жизни гор чередуются с моментами полного упадка, и иногда точка наивысшего подъема является точкой начала падения. Когда история выходит за пределы отдельных событий или локальных процессов, оказывается, что эти «географические» (если так можно выразиться) циклы, имеющие максимальную длительность, подчиняются очень приблизительному согласованию. Так, в конце XVI века перенаселенность и стесненные условия жизни в средиземноморских горах приводят к взрыву. Повсеместная освободительная война сливается в наших глазах и отходит на второй план по сравнению с той формой замаскированной и нескончаемой социальной войны, которую определяют как разбойничество, понятие на редкость размытое. Альпы и Пиренеи, Апеннины или другие христианские и мусульманские горы имеют общую судьбу, которая прочитывается в истории огромных горных цепей, овеянных дыханием окружающего их моря.
Итак, в этих почти неподвижных рамках влияние медленных приливов и отливов не является обособленным, сдвиги глобальных отношений между человеком и окружающей его средой сливаются с другими колебательными движениями — экономическими, тоже иногда протекающими медленно, но, как правило, более краткосрочными. Все эти процессы переплетаются друг с другом. И те, и другие всегда оказывают сложное воздействие на условия жизни людей. Успех созидательной деятельности последних зависит от того, умеют ли они сознательно использовать эти приливы и отливы или нет. Иными словами, географическое рассмотрение долгосрочных периодов приводит нас к пониманию самых длительных колебательных процессов, которые знает история. Вот на что направлены наши рассуждения в этой и последующих главах.
1 Я не счел нужным останавливаться на этом спорном вопросе. А. Philippson, Das Mittelmeergebiet, 1904, служивший для меня основным руководством, явно устарел, и в данном случае переиздания не предлагают, по существу, ничего нового. Что касается более свежих геологических трудов, стоит обратиться к таким классическим работам, как Bubnoff, Geologie von Europa, 1927; к отменной книге общего характера, несмотря на название: Von Seidlitz W. Diskordanz und Orogenese am Mittelmeer, xxiv — 651 p., Berlin, 1931; или Stile H., Beiträge zur Geologie der westlichen Mediterrangebiete, hgg. im Auftrag der Gesellschaft der W., Göttingen; или к частным исследованиям, таким как Aschauer и J. S. Hollister, Ostpyrenäen und Balearen (Beitr. z. Geologie d. westl. Mediterrangebiete, № 11), 208 p., Berlin, 1934; Wilhelm Simon, Die Sierra Morena der Provinz Sevilla, Frankfurt, 1942; или к новейшему очень основательному очерку Поля Фалло и А. Марэна о Рифской Кордильере, опубликованному в 1944 г. испанским Институтом геологии и минералогии (ср. сообщение М. Жакоба на заседании Академии наук 24 апреля 1944 г.). Я отступаю перед необходимостью бесчисленных ссылок на труды Биро, Ж. Буркара, Ж. Лекуантре. Возвращение к вышедшей, по всей видимости из моды, гипотезе о перешейках и рухнувших континентах навеяно чтением книги Le Danois, L’Atlantique, histoire et vie d’un océan (Атлантика, история и жизнь океана), Albin Michel, Paris, 1938. В ясном и динамичном изложении Рауля Бланшара (Blanchard R. Géographie de l’Europe, Paris, 1936) ударение сделано на особом, с его точки зрения, средиземноморском семействе гор, которые он предлагает называть общим именем Динариды. О Ди нар идах в собственном смысле пишет Жак Буркар: Bourcart Jacques, Nouvelles observations sur la structure des Dinarides adriatiques, Madrid, 1929. Termier, À la gloire de la Terre, 5e издание, включает раздел о геологии западного Средиземноморья. Повторяю, что я не собирался останавливаться ни на этих геологических проблемах, ни на географических проблемах Средиземноморского региона, изложение которых можно отыскать в общих трудах. Освещение вопроса и современную библиографию см. в учебнике P. Birot et J. Dresch, La Mediterranée et le Moyen-Orient, 2 vol., Paris, 1953–1956.
2 Этот компактный характер называемых Динаридами гор хорошо показан у R. Blanchard, Géogr. de l’Europe, p. 7–8. Le Lannou, Pâtres et paysans de la Sardaigne, 1941, p. 9.
3 Выражение принадлежит Стржиговскому. В Греции, замечает A. Philippson, р. 42, бывает, что, поднимаясь в горы, покидаешь зону апельсиновых и оливковых рощ, пересекаешь все европейские растительные пояса и достигаешь практически вечных снегов.
4 Léon l'Africain, Description de l’Afrique, tierce partie du Monde, Lyon, 1556, p. 34.
5 Президент Charles de Brosses, Lettres familières écrites en Italie, Paris, 1740,1, p. 100.
6 Этот перечень легко продолжить: Меркантур в окрестностях Ниццы; Олимп, со своей «зеленоватой снежной короной» (W. Helwig); снега Сицилии, отмеченные Фромантеном в его «Путешествии в Египет», с. 156; и «эта ужасная снежная пустыня» близ Эрзерума, о которой говорит Серси (Sercey, Une ambassade extraordinaire en Perse en 1839–1840, Paris, 1928) применительно к горам Армении. Смотри также у Габриэля Эске (Esquer G. Iconographie de l’Algérie, Paris, 1930) впечатляющую литографию Раффе об отступлении из Константины в 1836 г., при виде которой вспоминается скорее русская кампания, или подробности, приводимые Армстронгом {Armstrong, Mustapha Remai), 1937, p. 68 о 30000 турецких солдат, которых зима застигла в горах на русско-турецкой границе во время войны 1914–1918 гг.; они погибли лежа вповалку, пытаясь согреться, и были обнаружены много позже русскими разъездами. О долговечности африканских снегов делает замечание о. Diego de Haedo, Topografia e historia generai de Argel, Valladolid, 1612, p. 8 v°: «en las montanas mas altas del Cuco о del Labes (do todo el ano esta la nieve)*EP». Обильный снегопад спас Гранаду в декабре 1568 г. Diego de Mendom, Guerra de Granada, Biblioteca de autores espanoles, t. XXI, p. 75.
7 Лучшей книгой о Дон Карлосе остается Гашар, Gachard: Don Carlos et Philippe II, Paris, 1867,2e ed., 2 voi. He совсем удачно обращается к этой проблеме Ludwig Prandi, Johanna die Wahnsinnige, F. i. В. 1930, p. 132 и след. Следует отвергнуть положения работы Viktor ВіЫ, Der Tod des Don Carlos, Wien, 1918.
8 Voyage faict par moy Pierre Lescalopier, рукопись H. 385 Медицинской школы Монпелье, f°44 и 44 ѵ°, опубликованная Эдуаром Клерэ с пропусками, под заглавием: «Путешествие парижанина Пьера Лескалопье из Венеции в Константинополь в 1574 году», в: Revue d’Histoire diplomatique, 1921, pp. 21–55.
9 Salomon Schweigger, Ein newe Reissbeschreibung auss Teutschland nach Constantinopel und Jerusalem, Nürnberg, 1639, p. 126.
10 Belon du Mans, Les observations de… singularités, Paris, 1553, p. 189.
11 Lettres du Baron de Busbec, Paris, 1748,1, p. 164; II, p. 189.
12 S. Schweigger, op. cit., p. 125.
13 J. Sanderson, The Travels of John Sanderson in the Levant (1584–1602), 1931, p. 50, n. 3.
14 B. M. Add.28 488, f°12, около 1627.
15 A. N. A. E. B1 890, 22 июня 1754 г.
16 О мороженом и шербетах Franklin, Diet. hist, des Arts, pp. 363–364; Enciclopedia Italiana, Treccani, art. «Gelato» (мороженое).
17 Jean Delumeau, La vie économique à Rome, 1959,1, p. 398. Предложение ввести налог на снег A. d. S. Naples, Sommaria Consultationum, 7, P 418–420, 19 июля 1581 г.
18 Ortegay Gasset, Papeles sobre Velâzquez y Goya, Madrid, 1950, p. 120.
19 Petrus Casola, Viaggio a Gerusalemme, 1494 (Миланск. изд., 1855), p. 55.
20 Museo Correr, Cicogna 796, Itinéraire de Gradenigo, 1553.
21 Cp. письмо Вийгэньона к королю Франции в 1552 г.: «Все морское побережье от Гаэты до Неаполя и от Неаполя до Сицилии покрыто неприступными горами, плоскость у подножия которых открыта всем морским ветрам, как, к примеру, берег Пикардии, овеваемый ветром с моря, только у вас там есть где укрыться, а у них нет». Сообщение аббата Маршана, озаглавленное «Документы для истории царствования Генриха II», в: Bulletin hist, et phil. du Comité des travaux hist, et scient., 1901, p. 565–568.
22 См. V. Bérard, Les Navigations d’Ulysse, II, Pénélope et les Barons des îles, 1928, p. 318–319. Как можно упускать из виду этих горцев, сегодня и в прошедшем: позавчера это выходцы из Черногории, завоевывающие Америку, вчера — солдаты в турецкой войне за независимость, соратники Мустафы Кемаля, облик которых Армстронг {Armstrong, Mustapha Kémal, op. cit., p. 270) описывает столь живописными мазками, добровольцы «зеленой армии» Эдена, «дикие, свирепого вида» телохранители Мустафы из горного племени лазов (на южном побережье Черного моря), «дикие храбрецы, гибкие, как кошки», в качестве привилегии сохранившие свои старинные национальные одеяния и свои танцы — танец «зебек». Сошлемся еще на пример курдов: на их черные шатры, их лепешки, в которых больше соломы, чем муки, на их козий сыр и вообще на их образ жизни, описанный в путевых заметках Серей, op. cit., р. 216, 288, 297.
23 Предисловие к кн.: Jules Blache, L’Homme et la Montagne, op. cit., p. 7.
24 Pierre Vilar, La Catalogne dans l’Espagne moderne, I, 1962, p. 209. Слова Артура Юнга процитированы там же, р. 242.