В тот же миг Горька, как был — в рубашке, трусах и сандалиях — очутился в воде. За ним бросились в воду Вовка и Юрка.
— Тимка! Тимка! Держись, Тимка! — подбадривал Горька, разрезая воду, как щука.
— Тимка! Держись! — отчаянно кричали Вовка и Юрка, изо всех сил работая руками и ногами.
Женька не умел плавать, но вбежал в воду по горло и протянул руки:
— Тимка! Да Тимка же!
Тут Утенку удалось высвободить ноги, и он, бестолково барахтаясь и вопя, поплыл к берегу. Ребята сомкнулись вокруг него, Горька плыл последним, то и дело угрожающе оборачиваясь назад.
А когда, толкаясь локтями, все выскочили, как из кипятка, на берег, увидели: на утенковых ногах прилипли спутанные, похожие на пучки длинных тонких зеленых волос, водоросли.
— Т-тина… — заикаясь сказал Утенок.
— Верно — тина, — подтвердил Горька, потрогав для верности рукой. — А… осьминог?
— Его… нет! — обрадовался Утенок. — Это я его сам… изобрел.
Горька понял не сразу:
— Совсем нет?
— Н-нет.
— А как же объявление?
— Я… написал, чтоб сома… ловить.
— Эх, ты, — сказал Горька, и лицо его сразу стало скучным. — Я так и знал. И ошибка еще там — «осьменог»… Эх, ты — «осьменог»…
И вдруг он влепил такого пинка Утенку, что тот кувыркнулся в траву, но — не обиделся: сидел и улыбался, хоть по щекам и текли слезы. А ребятам при взгляде на Утенка стало отчего-то радостно. Один только мокрый, тяжело дышавший Горька отвернулся и принялся стягивать через голову рубашку.