Мужик и тулуп, и шапку бросил. Вышел во двор: ах ты, господи, на улице-то лето, теплынь, и дух стоит, как в пору сенокоса.
А Катя его сперва по тёмным улочкам вела, потом в поле вышла. А там слышит мужик: колокольчик сзади и конский топот всё ближе, ближе… Обернулся — тройка их догоняет, белая, как туман. Остановилась Катя:
— Ну вот, и идти нам не надо больше. Сейчас в карету сядем — и дома!
Мужик на подножку встал да и перекрестился, как это в старину по всякому случаю делали. Не успел руки опустить, как дико заржали кони и точно кто спихнул его на землю. Сразу пропало всё: ни коней, ни кареты, ни жены как не бывало. Кругом вьюга, снег в лицо, ни зги не видать.
С трудом разглядел мужик какие-то ворота, а что за ними — не поймёт. Вот когда холодом до костей пробрало, стал он соображать веселее и разобрал, что стоит перед кладбищем. Это ночью-то, зимой, и до Песков вёрст пять будет!
Пустился бедолага домой, да мыслимо ли раздетому в такую даль добежать? Повернул мужик и к Харину кинулся, кладбище-то возле Харина было. Сколько бежал, столько крестился. А в Харине к знакомому достучался, тем и спасся. Тот ещё не сразу и пустил — время за полночь, а беглец из Песков, раздетый, страшный…
Видишь, Лёня, как оно бывает. Недаром остерегали мужика добрые люди, чтоб не казнился этак… Ой, — вспомнила бабушка Тоня. — Тебе обедать давно пора, а я тебя всё сказками кормлю!
— Ба, я ведь недавно завтракал, — возразил мальчик, но бабушка покачала головой:
— Да ты на чердаке три часа просидел. Так заигрался, что и времени не заметил?
Отобедав вместе с Лёнькой, бабушка засобиралась во двор:
— Поди, скотинка наша тоже проголодалась. Пойдёшь со мной, Лёня?
Лёнька хотел пойти, но такая усталость вдруг одолела его, что не было сил подняться с места. Мальчик опустил голову на руки, закрыл глаза, и немая, холодная темнота обступила его…
…Он шёл по пустому, безжизненному полю, а на горизонте чернел неприступный лес. Сердце у Лёньки сжималось от тоски и страха, но за лесом, далеко в небе, разгорался удивительно яркий, зовущий свет. Это не был свет зари, и, торопясь навстречу золотому сиянию, Лёнька знал, что там его ждёт невыразимое, неземное счастье. Он не думал о том, как пройти этот долгий, мучительный, полный опасностей путь. Он просто шёл, понимая, что эта дорога — единственная для него и пройти её нужно во что бы то ни стало. С каждой минутой небесный пламень полыхал всё ярче, а идти Лёньке становилось труднее и труднее…
— Ты чего это за столом спишь? — раздался рядом бодрый, звонкий голос, пробуждая Лёньку от его видений.
Дед Фёдор выкладывал перед мальчиком «провизию» — хлеб, спички, кульки с крупой… Послеобеденное солнце щедро позолотило его рубашку, руки и лицо, и казалось, что старик весь пронизан заветным светом Лёнькиного сна.
— Акимыч… — прошептал Лёнька и, не давая деду опомниться, повис у него на шее.
Дед Фёдор бросил свои покупки.
— Ну-ну, — бормотал он, неумело обнимая Лёньку, — я к тебе во как спешил!.. Да вишь ты, к куму надо заглянуть и купить всего, у меня тут целый список от хозяйки…
— А, благодетель наш прибыл! — появилась в дверях бабушка. — Тут Лёнька о тебе всё утро вздыхал, не чаял дождаться. Вот нету деда у него…
— Как это нету? — искренне удивился мальчик. — А Акимыч?
После этих слов дед Фёдор окончательно стушевался.
— Ах ты, память дырявая! — вдруг выбранил он себя. — Я ж тебе, Лёнька, гостинца привёз!
Порывшись в большой дорожной сумке, Акимыч вытащил стеклянную банку и как фокусник сдёрнул с неё платочек.
— На припёке насобирал, когда обратно ехал. Это, Лёнь, первая лесная ягода.
Томясь от собственного аромата, в банке краснела дикарка-земляника.
— Ты вот что, — посоветовал Лёньке дед, — ты загадай сперва какое-нибудь желание.
— Зачем?
— А затем! Если первый раз в году чего-нибудь пробуешь и желание загадал, то оно и сбудется.
«Хочу, чтобы Акимыч меня больше не оставлял», — не раздумывая, загадал Лёнька и лукаво взглянул на деда:
— Теперь можно?
— Теперь действуй, — позволил Акимыч и опять нырнул в свою сумку.
— Ивановна, тебе тоже подарок полагается.
— Уж не баромитор ли? — прищурилась бабушка.
— Нет, Тоня, — простодушно ответил Акимыч, — привёз я тебе кой-чего понужнее. У тебя свёкла-то варёная найдётся?
— Нету. Картошка варёная есть, морковь…
— Гм-м, — озадачился Акимыч, — мне вообще-то на свёкле показывали… Ну, ладно, подавай свою морковь, поглядим.
Нужная вещь походила не то на нож, не то на штопор. Ею дед Фёдор решительно вбурился в морковку, и та лентой зазмеилась из-под его рук, а лента сама свернулась на столе в оранжевые розочки.
— Видали?! — радостно воскликнул Акимыч, а Лёнька даже перестал есть землянику.
— Вот это да!
Бабушка Тоня как следует осмотрела дедово искусство и тоже осталась довольна.
— А Пелагее-то купил? — поинтересовалась она.
Акимыч положил розочку себе на ладонь:
— Не… Моя старуха не поймёт. Ей надо, чтоб большой кусок рот радовал. Красотой её не накормишь. Зато ты, Ивановна, будешь как в ресторане готовить.
— Да кому мне готовить-то? Вот разве ему пока, — бабушка посмотрела на Лёньку с лёгкой, не понятной мальчику грустинкой. — А сам-то ты, Федя, не проголодался с дороги? Садись-ка вот, чайку сообразим. А что кум твой? Здоров ли?