Он успел одеться, походил по заваленному цементными глыбами берегу, когда из темноты моря возник Петр. Мощно взмахивая руками, он почти вплотную подплыл к берегу и только тогда встал.
— Правильно, что сразу вернулся… — натягивая одежду, неприятно хохотнул он. — А то бы одежду еще сперли! Представляешь, голышом возвращаться, а?
— Т–ты далеко живешь?
— На горе… Там, где были.
— Т–там?
— Там… Петруша вытащил из кармане сигареты и закурил, усевшись рядом с Левой. — Ты что? На Ольгу глаз положил?
— Я?! С–с чего ты взял?
— Ну раз нет, тогда все в порядке… Тогда и толковать не о чем. И правильно. Зачем толкаться, если бабья здесь и так хватает. Правильно я говорю?
Лева ничего не ответил. Цинизм всегда вызывал в нем отвращение. Странно, конечно. Ведь кончал Лева медицинский институт, а выпускники его особой стыдливостью не страдают. Хотя, конечно, там цинизм другой. Другого сорта, что ли…
— Ты чего молчишь?
— П–противно отвечать.
— А–а… Ну ладно. Тогда пошли спать.
Петруша отбросил сигарету и встал. Этакая глыбища, нависшая над Левой. Лева тоже на всякий случай встал.
— Ты кем работаешь?
— В–врачом…
— А–а… Ну, понятно. А я на такси…
Что значило это «а–а», что было понятно Петруше, при чем тут его работа на такси, а главное — откуда у него такие права на Ольгу? Неясно… Хотя в принципе этот Петруша прав: ни к чему «толкаться». Он, Лева, не для того приехал на море. Но соглашаться с таксистом Петрушей не хотелось. Поднявшись вверх, сухо кивнул ему и тут же свернул в темноту своего переулка.
Лева надеялся, что только доберется до своей раскладушки в сарайчике, сразу и заснет. Не тут–то было. Долго ворочался в липкой и жаркой темноте и, хотя все уже решил для себя, все равно снова и снова прокручивал события ушедшего дня, все разговоры, пытался ухватиться за что–нибудь, чтобы понять, что же все–таки связывает Ольгу с этим Петрушей… Заснул он уже на рассвете, под крик горластых абхазских петухов. А потом начали просыпаться соседи по сараю, заскрипели половицами, загремели умывальниками. Лева, правда, не стал вставать, лежал с закрытыми глазами и слушал плоские шуточки насчет разгульной жизни, которую ведут некоторые.
— Ай–яй–яй… — сокрушенно вздыхали соседи. — Первый день и сразу к бабам…
— Брось, дарагой! Даже абхазская народная пословица есть на этот счет. Парткома бояться — с женщинами не гулять… Правильно делает. Зато, видишь, какой сон крепкий?
Наконец соседи ушли, и Лева заснул и проспал самое лучшее для загара время. А проснувшись, не позавтракав, помчался на пляж. Настроение было поганым, а море казалось похожим на плохо сваренный борщ. Пришлось даже прибегнуть к аутотренингу, и где? — это на юге–то… И вот когда, кажется, успокоился уже, опять начинается вчерашнее. Подумав об этом, Лева сразу помрачнел, замолк, сделал вид, что целиком поглощен шашлыком. Чушь какая–то…
Счет принесли общий. Пока Лева соображал, что ему теперь в этой ситуации делать, пока судорожно дергался, вытаскивая из кармана бумажник — раньше ковбои в такой с–ситуации хватались за кольты, кто быстрее вытащит, а теперь за бумажники, — Петруша не спеша выложил на стол десятирублевку,
— Сдачи не надо… — усмехаясь, сказал он.
— П–подождите… — запротестовал Лева. — Я не с–согласен… В–возьмите мою половину.
И Лева вытащил из бумажника пятерку. Петруша даже не посмотрел на нее.
— Пошли… — сказал он Ольге.
— Не ссорьтесь, мальчики… — попросила та. — Пойдем кофе пить!
Она протянула руку Петруше, чтобы тот помог ей встать, но кошачьими глазами смотрела на Леву.
— П–прекрасно… — убирая пятерку, проговорил тот. — П–пойдемте пить кофе. Только, чур, я угощаю.
Кофе пили в открытом кафе на набережной. Народу здесь было немного. За угловым столиком под пальмой сидело трое местных парней и две девушки в коротеньких сарафанчиках. Похоже, что они так и не попали в кафе, раз оказались здесь. Парни, окружавшие их, были местные. Они уговаривали «красавыц» поехать на прогулку в горы. «Красавыцы» посмеивались возбужденно и согласно.
Кофе здесь варили по–восточному. Правда, от Востока была только лень, с которой готовилась кофейная бурда, да цена. Кроме того, Лева взял еще и мороженое, и ему пришлось сделать три ходки, а этот Петруша даже не встал, даже не предложил помочь. Нет. Как сидел за столом, так и продолжал сидеть, что–то негромко втолковывая Ольге. Лева со злостью подумал, что Петруша мало чем отличается от субчиков за угловым столиком. Такие же манеры, такой же культурный уровень.
«С–спокойно… С–спокойно. Все п–прекрасно. Я на юге. Мы сидим в кафе на берегу теплого моря и пьем кофе. Сидим с красивой девушкой, которая улыбается мне. Все замечательно. Я в отпуске. Я отдыхаю…»
Ольга действительно улыбалась Леве.
— Спасибо! — она подвинула вазочку с мороженым. — Здесь так красиво. Сидишь на берегу моря и пьешь кофе… Как в кино!
И снова, зеленовато вспыхивая, восторженно светились кошачьи глаза, и, когда Лева заглядывал в них, уже не нужно было уговаривать себя, что он счастлив. Господи! Да о чем угодно можно забыть, все что угодно сделать, когда смотрят на тебя так!
За угловым столиком между тем продолжался прежний разговор.
— Ай! Нэт, ты слушай, слушай! — говорил чернявый паренек. — Ты знаешь, как я еду?! На меня боятся смотреть, когда я выезжаю на трассу. Мне не жалко ничего. Разобьется машина — тьфу! Новый купим. Меня все милиционер знают и все понимают, что в гробу я буду учить правила движения. Меньше, чем восемьдесят километров, я не езжу. А на трассе — сто! У меня такой правило — уступи дорогу и подожди, пока я проехал!
Девочки повизгивали, и непонятно, зачем чернявый продолжал хвастаться — девочки были уже согласны на все. Ехать в горы, мчаться по горной трассе со скоростью сто километров в час, пить вино и закусывать шашлыком, отдаться этому чернявому абхазцу, или любому его приятелю, или всем вместе сразу, на поляне, в машине, мчащейся под сто, где угодно. Для этого они и шили свои сарафанчики, для того и приехали сюда, чтобы было море, страстные абхазцы, машина, летящая по горной дороге со скоростью сто километров. Девочки были согласны. Это были еще те девочки. Не они боялись предстоящей эскапады, а, кажется, сами мальчики.
Лева подумал об этом и засмеялся.
— Ты чего? — удивленно посмотрел на него Петруша.
— Нич–чего… — ответил Лева. — Т–так… Не обращай в–внимания… П–просто я очень люблю Абхазию! П–прекрасная страна, п–прекрасный язык. Абазар… Амагазин… Акорабль… Или так, слушай, дарагой! Пойдем на абазар, купим барашка, п–пойдем в горы. Ты видел, какой море оттуда? Зачем не видел?
— Вломят тебе сейчас… — ухмыляясь, сказал Петруша.
— Ай, зачем гаваришь такое?! — возмутился Лева. — Какой слово нехороший сказал. Ай–ай! 3–зачем так? Дэвушка! — он схватил Ольгу за руку. — Ты знаешь, дэвушка, я недавно в Сухуми ехал. Ты знаешь, какой у меня машина… Жму под сто. Навстречу этот! — Он кивнул на Петрушу. — Тоже жмет под сто. М–может, немного меньше. Ай–ай, думаю, з–зачем так быстро ездит? Дорога узкий, гора высокий. Не жалеет себя, думаю, но с–скорость не сбрасываю. Ай, думаю, как жалко! Такой хороший человек, а на таран идет. Ай, п–пачему, думаю, мама не рассказал ему, какой у меня машина. Страшный человек. Камикадзе. Айятала Хамени! Дарога узкий. Не разъехаться двоим на такой скорости. Ой, его бедный мамочка! Написал ли тебе твой сын п–письмо, сказал ли до свидания, когда садился за руль своей уцененной машина?! Такой плахой, такой нехароший! Маме письмо не написал, а за руль сел. Но уже совсем близко. Уже поздно, если он и вспомнит о свой мама, все равно не успеть уступить мне дарога! Такой глупый, панимаешь?
— А дальше, дальше что было? — задыхаясь от смеха, спросила Ольга, и снова Леве показалось, что кто–то встряхнул шкаф с фарфоровой посудой. — Дальше–то что?