— Д–дальше? Дальше: хрясть, лязг, крики, с–скрежет, огонь… Дальше не помню ничего. Как доехал до Гагра, тоже не помню. В Гагра вышел, пасматрел машину — весь капот поцарапан. Ай–ай, думаю. Какой нехороший человек был. С мамой не простился, весь капот на моей машина исцарапал… Где такой нехороший человек родился?
Когда Лева увлекался, почти исчезало заикание. Он ничего не замечал, не замечал, даже, что давно смолкли парни за столиком под пальмой, и хмуро прислушиваются к его рассказу, забыв про девушек в коротеньких сарафанчиках.
— Хватит! — вставая, сказал Петруша. — Еще один такой рассказ, и два часа драки без перекуров.
Только тут и заметил Лева хмурые взгляды местных джигитов. Но не испугался. Вернее, сообразил, что сейчас пугаться нечего. Не такие дураки эти юные джигиты, чтобы ввязываться посреди дня в драку с двумя мужиками. Ничего. Перехмурятся. Перебьются. Он победно — один ноль в его пользу! — взглянул на Ольгу.
Ах, Оля–Оленька… Ну какой же она молодец! Она–то еще не сообразила, что никакой драки не будет. В ее зеленоватых глазах был испуг и еще… Что же еще? Ну, конечно, восхищение Левиной смелостью. Т–так что простите, уважаемые рефери. Не один ноль. П–простите…
А дальше воображаемый рефери и не сумел бы сосчитать все очки, зарабатываемые Левой. Игра шла в одни ворота. Море, солнце, сияющие глаза Оленьки — этот праздник солнечного юга не могла омрачить Петрушина хмурость. Лева видел, что Петруша пытается что–то втолковать Ольге, но Ольга не слушала его, не могла услышать… Петруша, правда, попытался взять реванш, провел запрещенный, как говорится, удар ниже пояса — предложил завалиться в какой–нибудь коктейль–бар, скоротать там два часа, а потом рвануть всем в ресторан.
Но сейчас–то Лева не растерялся. Как говорится, карты брошены, господа. Руки на кольтах! Лева достойно встретил этот запрещенный в его кругу удар. Быстро прикинув свои возможности и приплюсовав к ним всемогущество антиалкогольного законодательства, небрежно кивнул головой.
— Прекрасно! — Ольга захлопала в ладошки. — Какие вы молодцы, мальчики! Но тогда мне нужно идти. Собираться.
— 3–зачем? Вас, Оленька, и в купальнике в любой ресторан пустят!
— Не стыдно? — Ольга шутливо стукнула Леву ладошкой по лбу. — Вы меня проводите до дому, мальчики?
— Я не могу, — хмуро ответил Петруша. — Я должен за фотками зайти.
— К–к вашим услугам… — готовно встал Лева. — Что п–прикажете делать, мадемуазель?
Он был счастлив. И второй раунд остался за ним. А в исходе третьего можно не сомневаться. Конечно, в кольте, то бишь в бумажнике, у соперника больше патронов, но не та выбрана дистанция, чтобы количество ассигнаций решило дело. Схватка выиграна. Третий, как поступают интеллигентные люди, должен уйти. Вот так–то, уважаемый П–петруша…
По дороге в гору, волоча тяжело нагруженную пляжную сумку — и чего она туда напихала? — Лева, конечно, сделал все, чтобы упрочить свою победу.
— С–странный какой–то П–петя… — осторожно сказал он.
— Да ну его! — ответила Ольга и нахмурилась, — Дурак! Поэтому и странный!
— М–может, одни п–пойдем? Б–без Пети…
Ольга с интересом взглянула на него.
— Ты очень скандала хочешь?
Скандала Лева не хотел. Ни очень, ни вообще. Он хотел, чтобы все обошлось мирно.
— П–правильно… — сказал он. — Р–раз договорились — нехорошо человека б–бросать. П–пойдем вместе.
Все складывалось прекрасно.
Вернувшись к себе в сарай, Лева успел поспать два часа, а потом — когда везет, то везет во всем! — уговорил хозяйку пустить его под душ. Под душем вспомнил вчерашний разговор с Петрушей на берегу ночного моря, недомолвки, но тут — «К–какого черта Оля должна достаться этому таксисту?» — позабыл о благоразумном и мудром решении и принялся яростно растирать мочалкой тело. П–приятно, черт возьми, что загар прямо впитывается в него. Он всего третий день здесь, а никаких признаков ожогов, не то что у этого Петруши с веснушчатыми руками.
Ольга, как и договаривались, ждала под пальмами на набережной. Боже мой, до чего хороша она была в коротенькой плиссированной юбочке, в блузке, под которой топорщатся — без ничего–то! — соски крепких грудей.
Н–нет… Это д–дураком надо быть, чтобы упустить такую женщину!
И в ресторане, и в коктейль–баре Лева выложился. Он то танцевал с Ольгой, а танцевать он любил, то рассказывал ей о современном музыке, а эту музыку он знал, то вдруг сам полез — это был его коронный номер — на сцену и самолично под одобрительные кивки отдыхавших музыкантов сбацал на пианино канкан.
Ольга уже в не смотрела на хмурого Петрушу, только для Левы сияли ее глаза, а Петруша быстро и молча, поглощал безалкогольные коктейля. Но даже если он и решил разорять Леву, то выбрал, надо сказать, самоубийственный способ.
— Левочка! — смех Ольги звенел как фарфор, который расставляют на праздничном столе. — Левочка! Ну откуда ты все знаешь?
— В школе х–хорошо учился… — отвечал Лева, косясь на разбухшего от коктейлей Петрушу. Он дождался–таки, пока тот сорвется. Петруша сорвался, когда Лева, поглаживая Олину руку (как бы и невзначай, как бы для лучшего усвоения объяснений), рассказывал, что надо любить классику. Неважно какую, но классику. Можно Бетховена и Чайковского, можно с–современные рок–группы, можно ретро, но всегда, непременно — классику. Классику — в серьезной музыке, классику — в рок–музыке, классику — в ретро… Классику и только классику. Только классика способна облагородить душу человека. Так вот, когда Лева, поглаживая Олину руку, рассуждал о классике, Петруша взорвался:
— Откуда ты знаешь, что надо любить?
— В д–детском с–саду рас–сказывали… — напрягшись, ответил Лева. Он был готов к драке и нисколько не боялся ее. Ни убить, ни покалечить его Петруша не сможет, а унизить — просто не хватит времени. Их разнимут. Ольга первая накинется на этого бугая. Поэтому–то он и не отвел глаза, ему даже хотелось, чтобы Петруша ударил его сейчас. Главное, только не волноваться, главное, с–спокойно. От первого удара можно и увернуться, можно и самому п–попробовать врезать этому громиле с веснушчатыми руками, главное — хладнокровнее.
Петруша все понял. Ухмыльнулся и, вытащив из кармана деньги, комком швырнул их на стол:
— На! Заплатишь за девочку!
Эх, Петруша–Петруша! Ну разве не объясняли тебе, что такие дешевые трюки дважды не проходят? Неужели трудно сообразить, что Лева действительно хотел подраться. Хотя бы потому, что уж лучше сейчас, чем потом…
— 3–забери деньги! — побледнев, проговорил он. — Я к–кому сказал!
Н–да… Жидковат оказался Петруша, несмотря на внушительную мускулатуру. Не ждал, не ждал он такой прыти от Левы. А впрочем… Впрочем, кто ж мог знать, какие неповоротливые мысли бродили в Петрушиной голове… Ухмыльнувшись, Петруша пожал плечами и, забрав деньги, зашагал к выходу.
Вот и все. Лева облегченно перевел дыхание. И по бедно взглянул на девушку.
Ольга как–то сникла после этой сцены. Наманикюренным ноготком водила по скатерти, и чистый лобик ее перерезали тонкие морщинки. Нельзя было терять ни минуты. Срочно надо уводить Ольгу отсюда, пока она совсем не раскисла. Ч–черт знает, кем ей доводится этот Петруша!
— Счет!
Лева — жест завсегдатая ресторанов и кутилы, который так легко давался ему! — вскинул вверх руку и щелкнул пальцами. Жест сработал и на этот раз. На стол перед Левой лег счет. Заглянув в него, Лева чуть округлил глаза — из птичьего молока, что ли, мешали здесь безалкогольные коктейли? — но спорить не стал, небрежно кинул поверх счета три десятки и встал.
Кто злословит про южные ночи? Жалкие, не умеющие радоваться жизни люди! Разве может человек остаться равнодушным к этой бархатной темноте, к этому небу с такими крупными, бесчисленными звездами, к дорожке лунного света, дрожащей на теплой воде. Как это сказано в песне: «Южные ночи! Южные ночи…»
Все и было как в песне. И крупные звезды сияли на небе, и серебряная дорожка лунного света дрожала в морской темноте, и губы женщины были мягки и послушны, и вся она, казалось, рождалась из этой созданной для любви ночи…
И была любовь. И было ночное купание, когда так туманно и так неясно проступает из бархатной тьмы нагое тело. И снова любовь, и это сводящее с ума купание — рядом, совсем близко и так неясно, так неотчетливо белеющее тело…
А потом, обнявшись, они смотрели, как из–за гор пробиваются, прорываются к морю первые солнечные лучи и, вонзаясь в его чернь, растекаются по воде багровыми всполохами.