Очень долго я мечтал об одном: увидеть почерк Колчака. Ведь сам по себе почерк говорит о многом…
Изменению я подверг лишь советскую часть биографий Федорóвича и в определенных местах — Чудновского, Денике и Тимиревой. Однако все персонажи без исключения действуют в подлинно исторических условиях.
Патушев — отнюдь не выдуманный литературный персонаж. За вымышленной фамилией скрываются доподлинный человек и его поступки — это то, что имело место в действительности, но дошедшее до меня с искажениями, не более.
Я далек от того, чтобы идеализировать дореволюционное прошлое России, но то, что пришло ему на смену, никак не назовешь благом.
«Огненный Крест» написан не для доказательства того, что лучше — капитализм или социализм. В книге исследуются ленинизм и социализм изнутри, с позиции нравственной. Это главное.
Я не ставил целью сорвать зло на социалистическом прошлом своей Родины. Для подобных дел сочиняют не такие книги. Кто-то должен был возвысить голос против мракобесия ленинизма. Судьбе было угодно, чтобы этот жребий принял и я.
Основу исследования прошлого составили книги, изданные тогда же, в 1917–1924 гг., то есть до кончины Ленина (ни в коем случае не переписывания более поздних лет, уже враставших в «эпоху»). Это показания свидетелей тех событий, их боль, раздумья, нередко и пророческие предостережения…
Я искал и находил эти книги с великим тщанием, неутомимо, упорно — то были воистину сверхзолотые самородки, особенно издания 1918–1919 гг., открывающие непосредственную реакцию общества на Октябрьский переворот и вживление ленинизма в народный организм — его самый первый удар скальпелем по народному организму. Все эти книги (в зависимости от исторической ценности и самобытности) и использованы в той или иной мере в моем историко-литературном исследовании, а точнее, в одной горестной исторической исповеди.
Не уберегли Россию…
Однако книгу было бы опрометчиво рассматривать как сугубо историческое исследование, это не учебник по истории революции. Это всего лишь стремление вырвать из-под диктата власти-победительницы право единоличного и так называемого беспристрастного научного анализа новейшей истории России. Диктатура партии и ее генеральных секретарей наложила и здесь безоговорочные и однозначные оценки-приговоры.
История советского государства предстает сегодня уже не как славная борьба трудового народа с капиталистической несправедливостью, а как история становления, развития и укрепления бюрократической партийной диктатуры. Это история сведения участия народа в государственной жизни к чистой формальности. Это история жестокого и беспросветного насилия над народом именем партии, именем нового святого — Ленина. Все это заставляет другими глазами смотреть на ленинизм, революцию и Гражданскую войну. Совершенно другим предстает наше прошлое: не традиционно героическим, легендарным, а мучительно-кровавым восхождением в якобы светлое будущее. Обманное будущее. Великая революция октябрьских обманов.
За всеми «достоинствами» социалистического общества — кровь.
Историческая вина большевизма в том, что он убил все демократические движения в России, единолично присвоив все их права. И спустя два десятка лет после революции, уже не таясь, он заговорит одним голосом с Гитлером, что, в общем, неудивительно: природа того и другого явлений (большевизма и фашизма) — одной основы. Там и тут пружина жизни государств — тотальное насилие. Без него ни одно из этих государств не в состоянии было бы существовать.
Не столь уж был далек от истины итальянский диктатор Бенито Муссолини, когда в октябре 1939 г. заявил: «Большевизм в России исчез, и на его место встал славянский тип фашизма». Безусловно, суть власти на одной шестой земной тверди была им схвачено верно, за исключением сущего пустяка: эта власть с момента своего зачатия в ноябре 1917 г. уже являлась античеловечной.
И что поразительно и в то же время устрашающе: среди нас по-прежнему присутствует немало людей, готовых продолжать строить мир по-большевистски, насаждать «счастье» через насилие, «свободу» — через кандалы, лагеря и принуждение. Ничему не научила их история.
Это свидетельствует об опасном присутствии в обществе людей, противостоящих жизни, — не свободе, счастью, а жизни вообще.
«Антилюди» ждут своего часа, когда жизнь народа идет на излом — без этого не бывает истории. Тогда и они густо вливают яд в души людей.
У них такие же лица, руки, голоса — и потому они опасны. С виду ведь они такие же, как и мы, а существо у них совсем другое. Солнце одинаково греет людей и тварей.
Ленинизм — это жуткое действо в масках. Настоящего нет, настоящее скрыто под масками.
Советская система как родилась, так и держится благодаря насилию. Отпусти удила насилия — и общество погрузится в хаос.
Ленинизм в понимании Системы — это не счастье людей, как цинично втолковывают им чуть ли не с рождения, и не теория революционного преобразования общества, а особое, господствующее положение партийно-бюрократической касты. Именно так каста прежде всего и главным образом понимает ленинизм. «Массы» — это лишь материал, на котором созидается ее благополучие. Ни слезы людей, ни горе, ни бедствия страны не имеют значения.
Порожденную ленинизмом государственную систему отличает бесплодность. Другие верования и государства оставили о себе память в тысячелетиях соборами, дворцами, рукописными и печатными памятниками культуры. А марксизм со своим детищем КПСС? Горы черепов? Блочные дома? Устав КПСС?..
Ленинизм как государственная доктрина опасен и трагичен для судеб государств, так сказать, вдвойне. Разрушаясь, государство социалистического типа неизбежно становится добычей чужеродных сил, ибо вместо него остается пустота, ничто. Ленинизм — это тот мост, через который происходит массированное вторжение инородных сил в национальное государство. Его земля, богатства, народ становятся добычей кого угодно, вплоть до авантюристов и мощных мафиозных структур. В этом еще одно каиново дело ленинизма.
Чтобы написать эту историческую исповедь, следовало прочесть множество книг, принять в сердце тысячи судеб, пережить бессмысленность и безнадежность горя и гибели великого множества людей. Это было как высшее назначение — идти к цели, не обращая внимания на риск, проклятия, клевету, отступничество близких, разрушение здоровья, беды и утраты. Словно боль, надежды, вера миллионов сошлись на мне.
Стефан Цвейг любил книги — иначе, разумеется, и быть не могло. Он посвятил им немало проникновенных слов. Я читал и перечитывал их, но в каждое слово, в каждую строку невольно вкладывал совсем другой, новый смысл…
Нет, эти слова уже не о книгах. Это сказано о людях.
Убитые, замученные, замордованные, униженные, обездоленные… «Они здесь, ожидающие, молчаливые… Они не толпятся, не требуют, не напоминают… Они не просят… Будто погруженные в сон, безмолвно стоят они, но… каждый смотрит на тебя».
Смотрят десятками миллионов глаз…
Ну дай им ответ. Ну что же ты смог после того, как их не стало, что смог?!
Я должен был дать ответ — так я прочел свою судьбу.
Жизнь из-за книги складывалась изнурительно-напряженной: кто кого пересилит — она меня или я ее.
Когда я — глава за главой — складывал эту книгу, жизнь с невероятной быстротой уходила от меня. Я болел, слабел, отдавая рукописным строкам всего себя. И запоздал с книгой, которую вынашивал едва ли не всю жизнь.
А тогда для всех я был ненастоящий: не со своими словами, не со своим характером. Ведь я был зверски переутомлен, хронически, десятилетиями. Работа над главной книгой отнимала жизнь — на встречи и поддержание отношений с людьми просто недоставало сил. Да и разве могло быть иначе? И я, будучи от природы очень общительным и сверхдоверчивым, все больше и больше замыкался, пока не привык к одиночеству.
Есть несколько «правд». Одна видится непосредственно в самом действии, в дни действия. Другая — начинает просматриваться некоторое время спустя (лет через десять, двадцать). Это уже обобщение, но, как правило, обобщение победителей, то есть одной стороны. Затем наступает «момент истины» — начинает складываться почти объективная оценка данных событий. Она тоже необъективна, она вся под влиянием отката от официальной доктрины и ее оценок. Это уже почти вся правда, но… не вся. Мы находимся в этом времени. Следовательно, и мой «Огненный Крест» тоже относится к этому времени.
И наконец, утверждается наиболее полный, взвешенный взгляд на данные события. Его несет еще более отдаленная во времени эпоха. Страсти уступают место объективной оценке потомков. Для оценки революции и ленинизма это время еще далеко впереди. Хотя, на мой взгляд, оно мало что добавит к нашему представлению.
В книгу просочилась ненависть, я не смог удержать ее. Муки обездоленных, истерзанных, мольба замученных стучат в мое сердце. Поэтому «Огненный Крест» — как бы не моя книга. В ней я изменил себе. Я отрицаю ненависть, но ничего с собой поделать не смог.
Ненавистью можно победить, но ничего не построить, ничего не породить, кроме новой боли и несправедливости.
В разного рода невзгодах 1986–1989 гг. оказались утраченными несколько глав (в частности, весьма интересная и нужная — «Искусы Самсона Игнатьевича»), отдельные эпизоды, о чем я горячо сожалею. Не теряю надежды, что судьба в конце концов и меня наградит спокойными днями. Тогда я вернусь к «Огненному Кресту» и восстановлю потерянное.
Окончательный вариант книги я перепечатывал с августа 1989 г. по апрель 1990-го. Это позволило внести кое-что новое.
Общий объем работы подавлял, казалось, я никогда не одолею рукопись! Следовало пропустить через машинку только беловых 2100 страниц! Я буквально слепнул за работой. Остаток лета, осень, зима, весна — как один день, а тут легочные задыхи, лихорадки, митинги, Съезд, интервью, встречи, выступления, тысячи писем, телеграмм, приемы избирателей, совещания, подметные письма с угрозами, клевета, неопределенность будущего…
Работа осложнялась новыми текстами. Я не мог удержаться и вводил их в книгу, что называется, с ходу. Очень помогала в работе моя жена (Лариса Сергеевна). Эти новые тексты не отлеживались, а сразу «ложились» в дробь пишущей машинки. Я даже не набрасывал их на черновик. На это у меня не было времени, да и не было уверенности в завтрашнем дне: а вдруг подведет здоровье (сколько можно тащить — спорт рекордов, операции, жизнь в литературе на унижениях, а самое главное — полное отсутствие будущего), а вдруг военный переворот (в стране все зыбко, неустойчиво, валом нарастают национальные столкновения и нужда, в основном из-за продовольственной «разрухи»).
Россия. Духовная окаменелость…
Россия. Может ли путь к правде лежать через бесчестье?..
Я всегда держал в памяти слова Льва Толстого: «Освободили крестьян не Александр Второй, а Радищев, Новиков, декабристы. Декабристы принесли себя в жертву…»