Известно, что детективный жанр был создан англоязычным автором — Эдгаром По. Затем доведен до совершенства англичанами: Раймон Кено утверждал — не без основания, что английский детективный роман «достиг к середине 1930-х годов такой же степени совершенства, как классическая трагедия во времена Вольтера». Наконец превращен в массовое чтение соотечественниками первого из детективных писателей уже после Второй мировой войны. Даже французы, в чьей литературе детектив пустил крепкие корни, не смогли всерьез поколебать англосаксонскую монополию: имена Гастона Леру и Мориса Леблана сейчас почти ничего не говорят читателям по сравнению с именами Уилки Коллинза и Артура Конан Дойла. Фантомас или Нестор Бюрма смогли выжить только как киноперсонажи. Тем более несерьезно звучат слова «латиноамериканский детектив». Латиноамериканцы пользуются в основном славой первооткрывателей, пролагателей новых путей в литературе. Пожалуй, литературным символом этого континента для нас надолго (навсегда?) останется Габриель Гарсиа Маркес — не как нобелевский лауреат, но как самый латиноамериканский из всех латиноамериканских писателей. И здесь кажется абсурдным говорить о соблюдении каких-то строгих, устоявшихся в течение десятилетий канонов, — а ведь именно они составляют сущность любого детектива. Но аргентинская литература — это особый случай. А творчество Адольфо Биой Касареса и Сильвины Окампо — случай, особый вдвойне.
Если говорить только о литературе, то из всех стран Латинской Америки судьба Аргентины оказалась самой странной — но и самой счастливой. С почти полностью истребленным индейским населением, усиленно заселяемая с конца XIX века выходцами из Европы — особенно итальянцами, Аргентина в первой половине XX века оказалась самой богатой и процветающей латиноамериканской страной. И одновременно самой «бесцветной» — больше, чем другие, лишенная исторического прошлого и национальных особенностей, которые и составляют питательную среду для художественного творчества. В Аргентине это вызвало своеобразный феномен: ее литература развивалась по пути не подражания, а глубокого усвоения и своеобразной переработки европейского и североамериканского опыта — переработки, основанной на страстном желании «заполнить пустую книгу Аргентины» (Карлос Фуэнтес). А это дало в высшей степени оригинальный сплав — произведения, которыми до сих пор наслаждается читающая публика всего мира. Здесь можно привести немало громких имен, но три аргентинских автора заслужили поистине всемирную известность: Хорхе Луис Борхес, Хулио Кортасар, Адольфо Биой Касарес.
Из всех трех Биой Касарес позднее прочих дошел до российского читателя (уже в самом конце 80-х годов). Что в известной мере несправедливо: именно для Биой Касареса русская литература значила очень много, и признаки этого можно найти в предлагаемом вниманию читателя романе. «Я… обнаружил неожиданное сходство между аргентинской и русской равниной и подумал о некотором родстве душ наших народов», — отмечает его главный герой, доктор Умберто Уберман, без всякого сомнения отражая взгляды самого автора. Примеры подобного рода можно продолжить. Рассказ «Как рыть могилу» носит очевидные следы влияния Достоевского. А в конце жизни Биой Касарес признавался в огромном впечатлении, произведенном на него Чеховым. Отчасти это можно объяснить особой, чисто северной сдержанностью Биой Касареса, хотя по своей биографии он был в сильнейшей степени аргентинцем.
Адольфо Биой Касарес родился 15 сентября 1914 года в Буэнос-Айресе. Стоит отметить, что семейство будущего писателя принадлежало к числу состоятельных, и это в какой-то степени облегчило его жизненный путь. Что касается родителей — Адольфо Биоя и Марты Касарес, то они были людьми высокообразованными и с ранних лет начали знакомить сына с шедеврами аргентинской, а также мировой литературы. Одним из самых ярких воспоминаний детства для него навсегда осталось чтение отцом произведений так называемой гаучистской поэзии, прежде всего знаменитого «Мартина Фьерро» X. Эрнандеса. Сам Адольфо Биой всю жизнь мечтал проявить себя в области изящной словесности. Это ему не удалось, но две книги его воспоминаний, особенно первая, имели в начале 1930-х годов определенный успех среди читающей публики Буэнос-Айреса. По всей видимости, поэтому он возлагал особые надежды на сына и поощрял его первые литературные опыты.
Опыты эти между тем начались довольно рано: уже в восьмилетием возрасте Биой Касарес выпускал вместе с друзьями рукописный журнал, а в десять лет сделал первую попытку написать рассказ. Интересно, что толчком к ней послужила детская влюбленность: так с самого начала любовь — по большей части неразделенная — стала одной из важнейших тем творчества Биой Касареса. Но всерьез к литературе Биой Касарес обращается в 1928 году, когда пишет рассказ «Тщеславие, или Жуткое приключение», соединявший черты фантастического и детективного жанра. По признанию самого Биой Касареса, в это время он находился под впечатлением от произведений Гастона Леру («Тайна желтой комнаты») и Артура Конан Дойла. Отец, видя серьезность намерений сына, начинает вводить его в литературные круги аргентинской столицы.
Необходимо сказать, что период с 1930-го по 1943 год вошел в историю Аргентины под именем «позорного десятилетия». В сентябре 1930 года законное правительство страны было свергнуто, Аргентиной стали управлять более или менее консервативно настроенные диктатуры. В этих условиях передовые литературные силы, которые группировались вокруг журнала «Сур» («Юг»), играли в известной мере и роль гражданской оппозиции. Это отразилось и на творчестве Биой Касареса, хотя он всегда был человеком, чрезвычайно далеким от политики. Сам журнал «Сур» стал центром притяжения для многих будущих знаменитостей, среди них были Хорхе Луис Борхес и Эрнесто Сабато. В этом кругу талант Биой Касареса был оценен почти мгновенно: семнадцатилетним он оказался в составе редакции журнала, практически с самого момента его основания. Руководила журналом Виктория Окампо. Именно в ее доме состоялись два важнейших знакомства, определивших дальнейшую жизнь Биой Касареса.
Первое из них — с Борхесом в 1932 году — стало началом многолетней дружбы, прекратившейся только со смертью Борхеса. Второе — с сестрой Виктории Окампо Сильвиной — двумя годами позже, переросло во взаимное чувство, и в 1940 году Биой Касарес и Сильвина Окампо станут мужем и женой. Так возникли два замечательных литературных союза, подробнее о которых будет сказано чуть дальше. Пока же заметим, что усилиями новых друзей Биой Касарес в 1934 году оставляет Буэнос-Айресский университет и целиком отдает себя литературе. На протяжении 1930-х годов он много пишет — в свет выходит несколько его книг — и еще больше читает. Результатом этого явился поразительный роман «Изобретение Мореля», изданный в 1940 году.
«Изобретение» стало самым знаменитым из произведений Биой Касареса, обеспечившим ему аргентинскую, а несколько позднее и мировую славу. Во всяком случае, после его появления Биой Касарес отказался от всего написанного им прежде и не переиздавал ни одной из своих ранних вещей. Но и к «Изобретению» он относился весьма критически, считая его недостаточно совершенным с точки зрения литературного мастерства. Поэтому следующий роман, «План побега», стал попыткой достичь новых высот в том же фантастико-приключенческом жанре — попыткой, нужно признать, удачной. Сам же Биой Касарес из всех своих романов лучшим считал третий, «Сон о героях», появившийся в 1955 году. Начиная с него писатель отказывается от экзотической тематики, местом действия его произведений становится родной Буэнос-Айрес с окрестностями. Вместе с тем Биой Касарес все чаще обращается к малым формам: в 50—60-е годы издаются несколько сборников его рассказов. Настоящим событием стал выход в 1969 году «Дневника войны со свиньями». Роман, написанный под явным влиянием событий 1968 года во Франции и в других странах, стал примером необычного для Биой Касареса обращения к острым проблемам современности. И, возможно, поэтому приобрел особое звучание. В 70-е и 80-е годы продолжают выходить как романы, так и рассказы Биой Касареса, но еще больше остается неоконченным или ненапечатанным: писатель всегда отличался высокой требовательностью к себе. Приходят и заслуженные награды: орден Почетного легиона в 1981 году — именно французы открыли Биой Касареса для Европы в начале 1950-х годов, как одновременно открыли и Борхеса. И наконец, премия Сервантеса — «Нобелевская премия» испаноязычного мира — в 1990-м. Адольфо Биой Касарес завершил свой жизненный путь в феврале 1999 года на испанской земле, будучи уже тяжело больным.
Можно сказать, что литературная судьба Биой Касареса сложилась парадоксально. Как писателю ему явно выпал счастливый билет: раннее признание, устойчивая и ничем не омраченная слава, прочно занятое место в «большой тройке» аргентинской литературы XX века, рядом с Борхесом и Кортасаром… Но есть все-таки известная несправедливость в том, что для миллионов читателей во всем мире он был и остается главным образом автором «Изобретения Мореля». Ведь созданные им позже вещи, часто не уступая «Изобретению» в оригинальности сюжета, отмечены печатью заметно возросшего мастерства. А если взять все написанное Биой Касаресом в соавторстве, то оно тем самым отодвигается даже не на второй, а на третий план. Между тем здесь Биой Касарес раскрывается совершенно с неожиданной стороны.
Больше всего из соавторов Биой Касареса известен, конечно, Борхес. Любопытно, что первым их совместным произведением (1937) стала брошюра с рекламой йогурта. Она была заказана дядей Биой Касареса, владельцем фабрики молочных продуктов. Но на том сотрудничество не закончилось. Вот что об этом говорил Борхес: «Вначале я думал, что не смогу писать в соавторстве. Я не представлял себе, как могут сотрудничать два писателя». Однажды — по-моему, шел дождь — Биой сказал мне: „А почему бы нам не попробовать? Если не получится, больше не будем“. И вот оказалось, что для нас это просто. За один-два дня мы придумали сюжет, а потом стали сочинять фразы». Затем произошло рождение Онорио Бустос Домека — под таким псевдонимом вышли в 1943 году «Шесть задач для дона Исидро Пароди». Это была тщательно подготовленная мистификация. Бустос Домек появился на свет уже немолодым мужчиной с солидной литературной биографией. Псевдоним составился из двух фамилий: Бустос — прадед Борхеса и Домек — прадед Биой Касареса. Впоследствии у Бустос Домека возник литературный родственник — Суарес Линч, чья фамилия была составлена по аналогичному образцу. В общей сложности Борхес и Биой Касарес издали под этими вымышленными именами несколько книг. Впрочем, тайна вскоре перестала быть тайной, и созданные общими усилиями два киносценария оба писателя в 1955 году выпустили уже под собственными фамилиями. Кроме того, Борхес и Биой Касарес вместе составили несколько антологий.
Что больше всего поражает в их совместном творчестве? Определим это одним словом: несерьезность. Как хорошо известно, в произведениях Борхеса юмор практически отсутствует. С Биой Касаресом все обстоит несколько иначе, не случайно X. Кортасар в свое время обмолвился: «Когда-нибудь мы поймем, что юмор не должен оставаться привилегией англичан и Адольфо Биой Касареса». Но и у младшего друга Борхеса преобладало тревожное ощущение действительности, и Биой Касарес в целом отличался пессимистическим отношением к жизни. Поэтому для его произведений — и небольших, и крупных — так характерны трагические развязки, когда главного героя ждут в лучшем случае нелегкие испытания, в худшем — расставание с жизнью. Напротив, «Шесть задач» — книга, где юмористическое и сатирическое начала полностью преобладают. Начать хотя бы с общей идеи: шесть новелл, объединенных общим героем, мастером разгадывать преступления. Этот герой, Исидро Пароди, как выясняется уже в первом рассказе… двадцать лет находится в заключении. Разгадка же каждого дела основана на фактах, которые сообщают ему посетители. Конечно, детектив, сидящий в тюремной камере, был пародией на сам детективный жанр как таковой. Однако замысел Борхеса и Биой Касареса оказался намного шире. «Эта книга была заодно сатирой на Аргентину», — замечал Борхес. Сатирой на правящий режим: дон Исидро проявлял несомненные признаки оппозиционных настроений. Сатирой на аргентинское светское общество: характерные типы его оказались изображенными в донельзя карикатурном виде. Наконец, в книге пародировалась, и блестяще, аргентинская речь той поры. Собственно, все выглядело достаточно прозрачно, начиная с фамилии главного персонажа. Потом опыт был повторен: последовал сборник «Две памятные фантазии», несколько рассказов, «Хроники Бустос Домека» — серия повествований, написанных «о вымышленных экстравагантных современных художниках… рьяным критиком-модернистом. Но и автор, и его персонажи — глупцы, и трудно сказать, кто кого перещеголял» (Борхес). Со временем Бустос Домек становился все более материальным: в одном из интервью Борхес и Биой Касарес даже указывали его точный рост — 1,75 метра и вес — 82 килограмма. А под именем Бенито Суареса Линча у Борхеса и Биой Касареса вышла повесть «Образцовая смерть» с теми же героями, что и в «Шести задачах».
Счастливым не только в житейском, но и в творческом смысле оказался брак Биой Касареса с Сильвиной Окампо (1910–1993). Она была старше Биой Касареса на четыре года и выступала в литературе вполне самостоятельно. Вместе супруги сделали, в общем, не так много: занимались (при участии Борхеса) составлением «Антологии фантастической литературы» (1940) и «Антологии аргентинской поэзии» (1941). Самым значительным литературным плодом их союза стал роман «Ненависть любви», который и предлагается вниманию читателя.
На первый взгляд, в романе соблюдены строгие каноны англоязычного детектива. Соответствующая обстановка — уединенная гостиница на берегу моря. Преступление вполне классического вида: смерть молодой девушки от отравления. Узкий, даже слишком узкий, круг подозреваемых. Главный герой — недалекий резонер, пытающийся без успеха внести свой вклад в расследование… Все не так уж далеко от привычных образцов жанра, начиная с самых знаменитых — произведений Уилки Коллинза (один из его персонажей даже мелькает на страницах романа) и Артура Конан Дойла.
Однако один из подозреваемых оказывается полицейским — чего в классическом детективе быть не должно. Любовная тема едва ли не заслоняет собой тему расследования — чего не должно быть также. Развязка не удовлетворяет читателя: ведь объяснено только одно отравление, а их произошло три. Возможно, ключ ко всей истории нужно искать в одной из последних фраз: «…Эмилия и Атвелл поженились и, вероятно, счастливы». Никаких хэппи-эндов в серьезных вещах Биой Касарес себе не позволял, исключение составляли только вещи пародийные, вроде рассказа «Юных манит неизвестное».
Значит, скорее всего, перед нами очередная пародия или нечто сродни пародии. При внимательном рассмотрении это очень похоже на правду. Главный герой доктор Умберто Уберман — персонаж насквозь комичный: носящий итальянское имя в сочетании с немецкой фамилией, мужественно сознающийся в ограниченности своего умственного кругозора и, в довершение всего, боязливый, как нутрия; комиссар Обри, глядящий «проникновенно и грустно» своими голубыми глазами и «создающий атмосферу духовности» разговорами о литературной масс-продукции второй половины XIX века; разбросанные по тексту цитаты из вымышленных авторов и так далее.
Роман вышел в свет в 1946 году. А это значит, что создавался он в самый разгар экспериментов Борхеса и Биой Касареса с Бустос Домеком. Возникает вопрос: зачем Биой Касаресу понадобилось создавать еще один пародийный детектив? Рискнем предположить, что в Бустос Домеке все-таки оказалось больше от Борхеса, чем от Биой Касареса. Или что этот персонаж, заживший своей жизнью и даже, как признавался Борхес, «взявшийся нами руководить», уже не удовлетворял Биой Касареса полностью. Давний поклонник детективов, Биой Касарес решил начать собственную литературную игру — вместе с женой, поскольку не мог играть в одиночку. Доктор Умберто Уберман имел все шансы сделаться такой же полнокровной личностью, как Онорио Бустос Домек, и стать аргентинским доктором Ватсоном. Почему же он им не стал? Оставляем ответ на этот вопрос будущим поколениям литературоведов. Так или иначе, перед нами еще одна из многочисленных загадок писателя по имени Адольфо Биой Касарес, чья судьба — никогда не быть разгаданным до конца.
У меня во рту растворяются безвкусные целебные крупинки — шарики мышьяка (arsenicum album). Слева, на рабочем столе, — экземпляр «Сатирикона» Гая Петрония», в прекрасном издании Бодони. Справа — поднос с благоухающим чаем: чашка тонкого фарфора и бутылочки с целебными бальзамами. Книга, как принято говорить, потрепана от многократного чтения; чай китайский; гренки тоненькие и ломкие; мед — от пчел, что собирали нектар с цветков акации и сирени. Здесь, в этом маленьком раю, я и начну писать историю убийства в Приморском Лесу.
Думаю, первая глава начнет разворачиваться в вагоне-ресторане ночного поезда, направляющегося в Салинас. За столом тогда со мной сидели: одна знакомая семейная пара — дилетанты в литературе, зато прекрасно разбирающиеся в скотоводстве, и некая безымянная сеньорита. Воодушевленный консоме, я подробно изложил им свои намерения: в поисках сладостного и плодотворного одиночества, то есть в стремлении обрести себя, я направлялся теперь на новый курорт, который мы, утонченные сторонники близости к Природе, недавно открыли, — в Приморский Лес. Я давно уже вынашивал этот план, но, поскольку я практикующий врач — а должен признаться, что действительно принадлежу к братству Гиппократа, — мой отпуск откладывался. Супружеская чета восприняла мое откровение с интересом. Несмотря на то что я преуспевающий врач, я пошел по стопам Ханнемана — пишу более или менее удачные сценарии для кинематографа. Сейчас студия «Гаучо Филм Инкорпорейтед» заказала мне переложение знаменитой книги Петрония применительно к аргентинской действительности. Уединение на берегу моря мне было просто необходимо.
Мы разошлись по своим купе. Однако и через некоторое время, когда я уже лег, закутавшись в толстые дорожные плюшевые одеяла, в душе моей все еще звенела благодарная струна — радость человека, которого поняли. Но счастье мое омрачила внезапная тревога. Не опрометчиво ли я поступил? Не вложил ли сам в неопытные руки этих двоих людей оружие, с помощью которого они могут отнять у меня мои сокровенные мысли? Впрочем, бесполезно было ломать над этим голову.
И душа, сговорчивая и покладистая, тут же решила искать утешения среди деревьев, что должны были вот-вот появиться на берегу океана. Напрасные старания. Мы еще не доехали до этих сосен… Подобно Беттериджу, всегда прибегавшему к «Робинзону Крузо», я обратился к своему Петронию и вновь восхитился, прочитав абзац:
«Думаю, наши юноши столь глупы оттого, что в школах с ними не говорят о жизненном, обычном, а лишь рассказывают о пиратах с цепями, сидящих в засаде на морском берегу; о тиранах, что вынашивают указы, повелевающие сыновьям обезглавливать собственных отцов; об оракулах, к которым обращаются во время эпидемий и которые советуют принести в жертву трех или более девственниц…»
Высказывание, справедливое и сегодня. Когда наконец мы откажемся от детективов и фантастики и выберемся из этого густо заваренного на вымысле, приправленного тщеславием литературного варева? Когда вернемся к здоровому плутовскому роману и ласкающим взор картинам быта и нравов?
Морской воздух уже проникал через форточку. Я закрыл ее. И уснул.
В точности выполнив мою просьбу, проводник разбудил меня в шесть утра. Я произвел несколько торопливых обтираний остатками воды Вильявисенсьо, которую попросил вчера перед сном, принял десять крупинок мышьяка, оделся и отправился в вагон-ресторан. Мой завтрак состоял из фруктов и двух чашек кофе с молоком (не надо забывать, что в поездах подают цейлонский чай). Я пожалел, что лишен возможности объяснить вчерашней супружеской паре, с которой ужинал, некоторые подробности закона об интеллектуальной собственности; они следовали гораздо дальше Салинаса (ныне этот городок носит имя полковника Фаустино Тамбусси) и, без сомнения, одурманенные продуктами аллопатической фармакопеи, посвящали сну эти лучшие часы утреннего солнца, которые, по нашей нерадивости, являются достоянием исключительно сельских жителей.
С опозданием на девятнадцать минут — в семь часов две минуты — поезд прибыл в Салинас. Никто не помог мне вынести чемоданы. Начальник станции — судя по всему, единственный, кто в этом городе не спал, — был слишком поглощен вымениванием детских ивовых серсо у машиниста, чтобы прийти на помощь одинокому путешественнику, не располагающему временем и обремененному багажом. Наконец этот малый закончил свои переговоры с машинистом и направился ко мне. Я незлопамятен и уже приоткрыл было рот для сердечной улыбки, а рука моя потянулась к шляпе, когда начальник станции вдруг повернулся и уперся, как слабоумный, в дверь вагона. Отперев ее, он залез внутрь, и оттуда на перрон стали с грохотом вываливаться клетки с птицами. Я просто задохнулся от возмущения. Я бы с радостью вызвался сам разгрузить клетки с курами, чтобы спасти их от такого насилия, и утешился мыслью, что моим чемоданам повезло гораздо больше.
Я отправился на задний двор, чтобы выяснить, не приехал ли за мной автомобиль из гостиницы. Нет, не приехал. Я решил не откладывая справиться у начальника станции и после недолгих поисков нашел его в зале ожидания.
— Вы что-нибудь ищете? — спросил он.
Я не стал скрывать своего нетерпения:
— Вас.
— Ну так вот он я.
— Я жду машину из отеля «Сентраль», из Приморского Леса.
— Если вас не смущает моя компания, советую посидеть здесь. Тут хоть какое-то движение воздуха. — Он взглянул на часы. — Семь четырнадцать утра, а какая жарища. Помяните мое слово: это кончится бурей.
Он достал из кармана маленький перламутровый перочинный ножик и принялся чистить ногти. Я спросил, долго ли ждать машину из гостиницы.
Он ответил:
— Тут никаких прогнозов дать не могу.
Он полностью погрузился в свое занятие.
— Где здесь почта? — поинтересовался я.
— Идите до водонапорной колонки, это чуть дальше вагонов, которые стоят в тупике. Справа увидите дерево. Там поверните под прямым углом, перейдите дорогу у дома Судейды и идите не останавливаясь до булочной. Красненький домишко и есть почта. — Мой собеседник чертил руками в воздухе подробный план. Чуть погодя он добавил: — Если застанете начальника бодрствующим, с меня причитается.
Я показал ему, где оставил свой багаж, попросил не отпускать без меня гостиничный автомобиль и отправился плутать по этому несносному лабиринту, залитому солнцем.
Распорядившись пересылать в отель всю корреспонденцию, какая поступит на мое имя, я несколько приободрился и пустился в обратный путь. Я задержался около колонки, где в результате энергичных усилий мне удалось утолить жажду и смочить себе голову двумя-тремя струйками тепловатой воды, после чего я в задумчивости направился к станции.
Во дворе стоял старенький «рикенбекер», груженный клетками с курами. Сколько же еще ждать гостиничного автомобиля в этом аду?
В зале ожидания я обнаружил начальника станции, беседующего с человеком, наглухо закутанным в плащ. Тот спросил меня:
— Доктор Умберто Уберман?
Я кивнул.