Начальник станции сказал:
— Мы уже грузим ваш багаж.
Эти слова просто осчастливили меня. Без особых трудностей я втиснулся между клетками. Так началось путешествие в Приморский Лес.
Первые пять лиг дорога представляла собой сплошное болото; достойный похвалы «рикенбекер» ехал медленно и опасливо. Я жаждал моря, подобно греку из «Анабазиса», однако в воздухе ничто не предвещало близости воды. У водопоя скотный двор тщился укрыться от солнца в бледной тени, отбрасываемой крыльями мельницы. Мои попутчицы волновались в своих клетках. Когда автомобиль притормаживал у изгороди, облачко из перьев, подобно цветочной пыльце, парило в воздухе, и зыбкое ощущение знакомого запаха вызвало в моей памяти счастливые образы детства: отец и мать возле птичников моего дяди в Бурсако. Можно сказать, на несколько минут мне удалось сбежать от этой тряски и жары в чистую, младенчески невинную картину: яйцо в белой фарфоровой чашке, на которое льется струя воды.
Наконец мы добрались до гряды дюн. Вдали я различил блестящую полоску. Я приветствовал море: «Thalassa! Thalassa!». Оказалось, это мираж. Через сорок минут я увидел фиолетовое пятно и, воскликнув про себя: «Epi oinopa ponton!» — обратился к шоферу:
— На этот раз я не ошибся. Там море.
— Это фиолетовые цветы, — ответил тот.
Через некоторое время рытвины кончились.
Шофер сказал:
— Надо поторапливаться. Через несколько часов начнется прилив.
Я огляделся. Мы медленно ехали по доскам, проложенным по песку. За дюнами, справа вдали, появилось море.
Я спросил:
— Так почему же вы едете так медленно?
— Если колесо соскочит с доски, мы увязнем в песке.
Я предпочел не задумываться о том, что было бы, путешествуй мы на другом автомобиле. Для этого я слишком устал. Даже не заметил морской свежести. Мне все же удалось выговорить:
— Еще долго?
— Нет, — ответил шофер. — Восемь лиг.
Я проснулся в сумерках и не понял, где я и который час. Сделав над собой усилие, я попытался сориентироваться и вспомнил: это моя комната в отеле «Сентраль». Потом я услышал море.
Я включил свет. По своему хронографу, который лежал рядом с томами Чирона, Кента, Яхра, Аллена и Геринга на сосновом столике, определил, что уже пять вечера. Я медленно начал одеваться. Какое блаженство — освободиться от жесткой экипировки, которую навязывают нам условности городской жизни! Я облачился в шотландскую рубашку, фланелевые брюки, грубый холщовый жилет, мягкую панаму и старые желтые ботинки и вооружился тростью с набалдашником в виде собачьей головы. Наклонив голову, я с неподдельным удовольствием разглядывал в зеркале свой лоб мыслителя, в очередной раз соглашаясь с неким абстрактным и беспристрастным наблюдателем: мое сходство с Гёте действительно существует. Правда, я человек невысокий, а в смысле переносном, я бы даже сказал, мелкий: мои настроения, впечатления и мысли не распространяются далеко, их география неширока. Мне нравится, что у меня густые волосы, приятные на вид и на ощупь, красивые маленькие руки, тонкие запястья, щиколотки и талия. Мои ноги, «неутомимые бродяги», не отдыхают, даже когда я сплю. Кожа белая, слегка розоватая. Аппетит прекрасный.
Я заторопился. Не хотелось терять первый пляжный день.
Подобно тем дорожным впечатлениям, которые стираются из памяти, а потом обнаруживаются в альбомах с фотографиями, в тот момент, когда я ослабил ремни своего чемодана, я вдруг увидел — и, может быть, уже не впервые? — сцену моего прибытия в гостиницу. Современное белое здание показалось мне живописно воткнутым в песок: оно маячило, как корабль в море, как оазис в пустыне. Отсутствие деревьев компенсировалось прихотливо раскиданными пятнами зелени, напоминающими не то очертания льва, не то дракона с разверстой пастью и шелестящей изгородью из тамариска. На заднем плане пейзажа — два-три домика и еще какая-то хижина.
Я уже не чувствовал усталости, даже наоборот — я ощущал подъем духа. Я, Умберто Уберман, открыл этот рай, рай для образованного человека. За два месяца работы в одиночестве я закончу переложение Петрония. А затем… «Новое сердце, новый человек». Придет время поискать других авторов, обновить свой дух.
Я тайком пробирался темными коридорами, стремясь избежать разговора с хозяевами гостиницы, моими дальними родственниками, — это отсрочило бы мое свидание с морем. Судьба была ко мне благосклонна, позволив выйти незамеченным и начать мою прогулку по песку. Трудное это было путешествие. Городская жизнь делает нас до такой степени слабыми и нервными, что шок от первых невинных сельских удовольствий туманит сознание, подобно пытке. Природа тут же дала мне понять всю нелепость моего наряда. Одной рукой я поминутно натягивал на голову шляпу, чтобы ее не сдуло ветром, другой — втыкал в песок трость, пытаясь обнаружить доски, которые иногда проглядывали и тем самым обозначали дорогу. Еще одной помехой были ботинки: в них сразу набился песок.
Наконец я дошел до места, где песок стал более плотным. Справа от меня, метрах в восьмидесяти, на пляже громоздился серый парусник; я заметил, что веревочная лестница свисает с палубы, и сказал себе, что в одну из ближайших прогулок непременно взберусь по ней на борт судна. Совсем близко от моря, возле кустов тамариска, трепетали два оранжевых тента. На фоне удивительного свечения, порождаемого небом и морем, возникли четкие, будто увиденные сквозь лупу, фигуры двух девушек в купальных костюмах и мужчины в синей капитанской фуражке и закатанных брюках.
Другого места, чтобы укрыться от ветра, не было. Я решил подойти к тентам с задней стороны и устроиться около тамариска.
Я снял ботинки и носки и растянулся на песке. Какое счастье! Почти абсолютное: его несколько умеряло лишь предчувствие неминуемого возвращения в гостиницу. Во избежание всякого вмешательства со стороны соседей — кроме уже упомянутых там был еще один мужчина, его скрывал тент — я обратился к своему Петронию и притворился совершенно погруженным в чтение. На самом деле в эти мгновения непозволительного забвения единственным, что я читал, подобно авгурам, был полет белых чаек на свинцовом фоне неба.
Подходя к тентам, я не учел, что там разговаривают. Эти люди были заняты беседой и совершенно не обращали внимания ни на красоту вечера, ни на утомленного соседа, тщетно пытающегося отгородиться от них чтением. Их голоса, которые до сих пор вплетались в шум моря и крики чаек, вдруг стали выделяться из хора и сделались неприятно громкими. Причем один из женских голосов показался мне знакомым.
Побуждаемый естественным любопытством, я повернул голову в их сторону. Девушку, чей голос был мне знаком, я сразу не увидел — ее скрывал тент. Ее подруга стояла рядом; она была высокая, светловолосая, осмелюсь сказать, очень красивая, с удивительно белой кожей, местами покрытой розоватыми пятнышками («цвета сырого лосося», как выразится позднее доктор Маннинг). На мой вкус, она была сложена слишком атлетически, в ней угадывалось некое слегка намеченное животное начало, которое привлекает иных мужчин, о чьих пристрастиях я предпочитаю не высказываться.
Послушав их разговоры пару минут, я собрал следующую информацию: блондинку, страстную меломанку, звали Эмилией. Другая девушка, Мэри, переводила или редактировала детективы для какого-то престижного издательства. Что касается их спутников, одного из них, того, что в голубой фуражке, звали доктор Корнехо. Мне понравилось его приятное лицо, а также глубокие познания в метеорологии и во всем, что касается моря. Ему было около пятидесяти; седые волосы и задумчивые глаза придавали лицу романтическое и в то же время волевое выражение. Второй мужчина, помоложе, походил на мулата. Несмотря на некоторую простоватость речи и внешность, напоминающую афиши «Танго в Париже», — черные гладкие волосы, живые глаза, орлиный нос, мне показалось, что он обладает интеллектуальным превосходством над своими спутниками, ничем, в сущности, не примечательными. Я узнал также, что его зовут Энрике Атуэль и что он жених Эмилии.
— Мэри, уже поздно для купания, — настойчиво убеждал Атуэль. — Кроме того, море бурное, а вы не очень-то выносливы…
Весело прозвучал голос, показавшийся мне знакомым:
— Я непременно пойду в воду!
— Ты просто дурно воспитана, — ласково произнесла Эмилия. — Ты решила покончить жизнь самоубийством или хочешь заставить нас умереть от страха?
Жених Эмилии настаивал:
— При таких волнах не купаются, Мэри. Это блажь.
Корнехо посмотрел на часы.
— Начинается прилив, — заключил он. — Нет никакой опасности. Если она обещает не заплывать далеко, я разрешаю.
Атуэль обратился к девушке:
— Если у вас не хватит сил доплыть до берега, очень вам пригодится его разрешение! Послушайтесь меня, не купайтесь.
— В воду! — радостно закричала Мэри.
Она подпрыгивала, натягивая купальную шапочку, и все повторяла:
— У меня крылья! У меня крылья!
— Ну, кажется, я тут лишний, — сказал Атуэль. — Я ухожу.
— Не делай глупостей, — сказала ему Эмилия.