В атмосфере прекрасной восточной ночи, более ясной и светлой, чем сумерки у нас на западе, товарищи следили за ним взглядом и наблюдали за тем, как он размеренным шагом шел по направлению к церкви, постепенно исчезая из виду. Но вот он растворился на фоне темного ночного горизонта; весь отряд пребывал в безмолвии и неподвижности, не сводя глаз с того места, где их главарь пропал из виду, однако должен был появиться. Прошли две минуты торжественного покоя, породившие в их преисполненных суеверия душах больше страха, чем если бы они находились под громовым ружейным огнем. Затем из темноты стала вырисовываться человеческая фигура, начавшая быстро приближаться к ним. Следует признать, что первое их побуждение при виде поспешности, с которой она двигалась, состояло в том, чтобы бежать, не дожидаясь прихода главаря; однако, как только они увидели, что никто его не преследует, им стало стыдно собственных страхов. А он, в свою очередь заметив своих товарищей, удвоил быстроту шага; не прошло и нескольких минут, как он появился — бледный, задыхающийся, со вставшими дыбом волосами.
— Ну что, — спросил один из бандитов, — эта проклятая душа все еще там?
— А как же! — ответил пришедший, останавливаясь после каждого слова, чтобы отдышаться. — Да, да, она все еще там, а с ней и другие.
— Как, ты их видел?
— Нет; но я их слышал, стоя у двери.
— А откуда ты знаешь, что их там много?
— Откуда я знаю? — повторил исполняющий обязанности главаря. — Знаю потому, что слышал, как каждая из душ требовала свои три сольдо; судите сами, сколько их там, если из суммы в семь тысяч пятьсот тридцать франков на каждую душу приходится только три сольдо.
Можно догадаться, учитывая состояние духа разбойников, какое впечатление произвел на них этот рассказ. Каждый размашисто осенил себя крестным знамением и тихо поклялся отныне вести образ жизни честного человека, ведь то, что им было рассказано, обладало всеми признаками неоспоримой истины. А дело заключалось в том, что бандит подошел к дверям церкви как раз в ту минуту, когда спор между метром Адамом и кумом Маттео был в самом разгаре, причем они так увлеченно колотили друг друга и кричали друг на друга, что не заметили, как их окружила добрая дюжина жандармов, чье присутствие они обнаружили лишь тогда, когда бригадир, обращаясь к ним, прокричал громовым голосом:
— Бросьте оружие, мерзавцы! Беру вас под арест!
Прибыв в столицу Калабрии, Марко Бранди обнаружил, что пол города перевернуто вверх дном, уцелевшие дома пусты, а население бежало в поля: ночью в городе произошло землетрясение.
Накануне Марко Бранди провел ночь на уединенном постоялом дворе в трех льё от Козенцы. Как только он задремал, ему показалось, что кровать под ним едет сама собой, и он решил, что это ему приснилось. Утром он обнаружил, что находится посреди комнаты, а поскольку дневной свет пробивался через стену, треснувшую в двух-трех местах, то ему все стало понятно. Что касается владельца постоялого двора, то он спал менее глубоким сном, чем его постоялец, и, похоже, убежал при первом же толчке, оставив Марко Бранди в роли хозяина дома.
Марко Бранди, без малейших колебаний останавливавший на дороге путника или дилижанс, счел недостойным добропорядочного бандита покинуть постоялый двор, не заплатив. Он подсчитал, во что должны были бы обойтись ужин и ночлег, добавил к этой сумме несколько карлино служанке на чай, оставил все это на самом видном месте и вышел из дома, не без внутреннего беспокойства по поводу того, какие последствия имел для Козенцы толчок, который он ощутил до того слабо, что, как мы уже сказали, убедился в характере происшествия лишь на следующее утро. И действительно, чем ближе он подходил к городу, тем его опасения становились все более и более обоснованными: все дома, попадавшиеся ему по пути, несли на себе в большей или меньшей степени следы ужасных событий. Но зрелище стало еще более печальным, когда он поднялся на вершину горной гряды, возвышающейся над Козенцей со стороны Марторано, и перед его взором предстали размеры несчастья, охватившего весь город из конца в конец: хотя он и не видел еще всех подробностей, ему бросилось в глаза, сколь разнообразны и причудливы были его последствия. Так, посреди полностью разрушенной улицы возвышался совершенно нетронутый дом; другой дом, фасад которого был прежде обращен на север, полностью повернулся вокруг своей оси и теперь смотрел на юг; один из домов и вовсе исчез, провалившись в разверзшуюся пропасть; другой еле-еле держался на хрупких сваях и качался словно пьяный; в довершение ко всему, из груд развалин доносились такие жалобные стоны людей и рев животных, что даже у самых храбрых людей в жилах стыла кровь.
Марко Бранди двигался посреди всего этого опустошения, и сердце его разрывалось от опасений, что среди жертв мог оказаться и его отец, поэтому ему захотелось, найти хоть кого-нибудь, кто мог бы подать весть о нем. Но улицы были пустынны. Старый Плачидо Бранди жил в отдаленном квартале, в стороне, противоположной той, через которую шел его сын, и надо было пройти на другой конец города, чтобы узнать хоть что-нибудь. Подойдя к небольшой речке, прорезавшей город, Марко увидел, что она сильно обмелела и русло ее почти полностью высохло. Кое-где землекопы рыли сухое дно под руководством местных ученых, прочитавших у Иордана, что Аларих, похороненный в трех гробах — золотом, серебряном и бронзовом, — был погребен подо дном реки, специально отведенной воинами, а когда похороны были окончены, Бузенто было позволено течь по-прежнему. Но теперь уже не рука человеческая свершила столь многотрудное предприятие, гигантское по масштабу, теперь Господь дохнул на реку и — река исчезла. Марко Бранди подошел к работающим и спросил их, что они тут ищут, в то время как несчастные жертвы, оказавшиеся под обломками домов, тщетно взывают о помощи; те же ответили, что они ищут тело Алариха, захороненное здесь тысяча четыреста лет тому назад. Решив, что землетрясение свело жителей Козенцы с ума, Марко Бранди продолжил свой путь.
Примерно в двухстах шагах от этого места он увидел еще одну группу людей, состоявшую из одного старика, трех или четырех монахов и дюжины сестер милосердия. Они раскапывали дом, из-под развалин которого доносились жалобные крики. Марко подошел поближе и узнал в старике, руководившем работами, своего отца. Оба Бранди бросились в объятия друг другу, затем каждый из них взялся за кирку и все снова принялись за дело; им посчастливилось спасти женщину и двух детей.
Что же касается землекопов у Бузенто, то они находились на вершине счастья: им удалось откопать бронзовую лошадку, безусловно стоившую целое скудо.
Марко Бранди с отцом устремились к еще одному дому, в то время как ученые продолжали свои раскопки; целый день одни трудились, чтобы спасти живых, а другие — чтобы обобрать мертвого. А вечером, падая от усталости, Плачидо Бранди с сыном отправились домой (дом отца, один из трех на всю улицу, устоял и теперь возвышался над развалинами); ученые же разбили бивак прямо на дне реки.
А оба Бранди, придя домой, остались на ночлег в здании, которое могло, по существу, рухнуть с минуты на минуту, и проявили тем самым беспечную храбрость или до предела непоколебимую веру: чуть ли не одни они осмелились в эту ночь пребывать под крышей. Все жители города бежали на открытое пространство и наспех из бревен и соломы сооружали там какое-то подобие бараков. Этот поспешно сооруженный лагерь можно было бы по ошибке принять за готтентотский крааль, если бы не аристократия, всегда удирающая от опасности с удобствами — даже во время землетрясения; она нарушала дикое единообразие временных людских обиталищ, расположив повсюду немалое количество запряженных по всем правилам экипажей. Разместившись внутри их (кучера остались на облучках), владельцы экипажей сочли подобного рода пристанища более комфортабельными и, безусловно, менее вульгарными, чем бараки. В общем, вряд ли где-нибудь можно было бы отыскать одновременно столько горя и печали, как в стане несчастных, где каждому было по ком или по чем скорбеть и наименьшие утраты были у тех, кто лишился одного лишь имущества.
Ночь была ужасной; надо отметить, что очередные толчки, следующие за первым, независимо от часа, когда землетрясение начиналось, повторяются обычно ночью. Похоже, что земля боится поддаться своим исступленным содроганиям в час, когда на нее взирает солнце, и ждет, когда ее повелитель уснет, чтобы снова впасть в лихорадку, которая заставляет ее стенать и корчиться, пожирая огнем, сжигающим ее чрево. И вот по земле проходит дрожь, колокола бьют сами собой, и крики «Terremoto! Terremoto!» жалобно и пугающе раздаются вокруг; все сливается в погребальную симфонию шумов, жалоб и стенаний, которая, возносясь к небу, напоминает последний вздох одного из тех проклятых городов, о которых говорится в Писании. Старый Плачидо Бранди, как и его сын, проспали не более двух часов; затем, несмотря на то что Господь, казалось, защищал их кров, они вышли из дома, но не для того чтобы бежать или предаваться мольбам и жалобам, как это делало большинство жителей, но чтобы попытаться оказать помощь тем несчастным, что, возможно, еще дышали, погребенные под развалинами собственных домов. Но отца и сына задержала на пороге странная процессия, направлявшаяся в их сторону. Это было примерно тридцать капуцинов, причем одни держали в руках факелы, а другие, обнаженные до пояса, нахлестывали себя веревками, утыканными гвоздями, и, проходя по городу, все они публично каялись в собственных грехах и грехах своих сограждан.
По пути их следования мужчины и женщины, словно привидения, выходили из развалин и преклоняли колени, вторя собственными молитвами тем, что распевали флагелланты, и отбивали такт, нанося удары по собственным плечам, откуда начинала струиться кровь. Старый Плачидо Бранди и его сын тоже встали на колени и начали, подобно прочим, петь святые литании. Но стоило мученикам, искупающим свои грехи, поравняться с ними, как Марко Бранди прервал молитву и схватил отца за руку: в предводителе флагеллантов он узнал своего помощника Паоло, а в прочих участниках процессии — остальных членов банды; все они, как он полагал, должны были бы находиться в горах Калабрии и заниматься совсем другими делами, а не публичным покаянием.
Марко Бранди не поверил своим глазам; но, будучи сам слишком религиозным, чтобы отрывать своих собратьев от столь благочестивого занятия, довольствовался тем, что последовал за ними вместе с множеством людей, которые, видя рвение святых мужей, вторили им, распевая хвалы Господу и не сомневаясь в том, что подобная жертва смягчит гнев Божий. Подойдя к ступеням церкви, факелоносцы стали петь молитвы с удвоенной силой, а флагелланты ужесточили наносимые себе удары. Столь достойный пример нашел отклик у всех собравшихся: они преклонили колени, мужчины стали рвать на себе волосы, женщины — бить себя в грудь, матери — пороть своих детей, чтобы обеспечить им искупление на всю жизнь, начиная с невинных лет, когда грешить они еще не могут, и кончая годами старческой немощи, когда грешить они уже не смогут. Наконец, когда пение молитв прекратилось, факелоносцы первыми прошли в церковь; флагелланты поодиночке проследовали за ними, а Паоло, словно генерал, командующий отходом, шел последним; он уже было вошел в церковь, как вдруг Марко Бранди остановил его, схватив за руку. Помощник главаря, чья совесть, во-видимому, еще не до конца была чиста, несмотря на совершенное им покаяние, попытался высвободить руку не оборачиваясь, ибо посчитал, что было бы неблагоразумно обращаться лицом к человеку, столь недвусмысленно выразившему желание свести с ним счеты; но в эту минуту он услышал свое имя, произнесенное чрезвычайно знакомым ему голосом Марко Бранди.
— Атаман! — обернувшись, воскликнул он.
— Он самый, — ответил Марко. — Но какого черта вы тут делаете?
— Как видите, атаман, на нас снизошла благодать Божья и мы приносим покаяние.
— Меня это вполне устраивает, — заявил Марко Бранди, — так как я прибыл сюда, чтобы объявить вам о своей отставке, и сильно опасался того, что мне придется иметь дело с закоренелыми упрямцами.
— Поздравляю, атаман, с возвращением на путь истинный, — отвечал помощник, выражая тем самым свое полнейшее раскаяние, — но расскажите же, как вы оказались здесь, в то время как мы полагали, что вы или находитесь под стражей, или погибли.
— Тогда объясните мне, почему вы тут вырядились в рясы капуцинов, в то время как раньше на вас были плащи бандитов.
— Все верно, атаман; только зайдем в церковь, там мы будем чувствовать себя спокойнее, чем здесь. Я все время боюсь, что в толпе вдруг объявится какой-нибудь жандарм, считающий, что он совершит благородный поступок, схватив меня за шиворот, и поэтому, когда вдруг я почувствовал, как вы меня остановили, признаюсь, это меня ни в малейшей степени не успокоило: я в достаточной мере был сокрушен душой, чтобы покаяться, но еще не обрел столь прочной веры, чтобы стать мучеником.
— Хорошо, — согласился Марко Бранди и проследовал за Паоло, смеясь про себя по поводу того, как он напугал своего помощника.
Подойдя к ризнице, Марко Бранди нашел там всех остальных членов банды, встретивших его с неподдельной радостью: как мы уже говорили, предводителя очень любили. Правда, к этой радости примешивались сомнения, поскольку бедняги боялись, как бы Марко Бранди не отказался последовать их добровольному решению сойти с пути преступлений. Но Паоло поспешил их успокоить, поведав им о том, что их предводитель, если и не раскаялся, подобно им, то, по крайней мере, встал на путь истинный и как раз прибыл сюда, чтобы объявить о своей отставке и освободить их от ранее данной присяги. Как только эта новость была доведена до сведения разбойников, ничто более не омрачало радости встречи и Марко Бранди посвятил их в мотивы, побудившие его удалиться в частную жизнь. Они же приветствовали это решение от всех души и в свою очередь рассказали о том, как мертвец восстал из гроба и заговорил с ними в ту минуту, когда они закончили делить в церкви награбленное, и как они, пораженные этим видением, отправились в горы, намереваясь навсегда отказаться от того ремесла, каким промышляли до тех пор, а землетрясение прошлой ночи, безусловно порожденное совершенным ими осквернением святого места, лишь укрепило их в правильности принятого ими благочестивого решения. И тогда они отправились в Козенцу, где находится монастырь капуцинов, известный на двадцать льё вокруг своей святостью; их проводили к настоятелю, и они покаялись ему в своих грехах и заранее выразили готовность подвергнуться любому покаянию, которое он только пожелает на них наложить. Настоятель, никогда не забывавший о благе собственного ордена, если оно не противоречило служению Господню, замыслил воспользоваться столь массовым, сколь и неожиданным раскаянием. И он устроил эту ночную процессию, которая должна была принести тем больше чести его ордену, чем сильнее бичевали бы себя кающиеся. Мы уже видели, как бандиты исполняли это от всей души, да и наущение, полученное настоятелем свыше, не пропало напрасно, потому что все были в высшей степени предрасположены к тому, чтобы, если землетрясение не будет иметь продолжения, приписать прекращение стихийного бедствия благочестивому заступничеству достопочтенных отцов капуцинов.
С того времени как Марко Бранди встретился с Паоло, а тот сообщил ему, что весь отряд находится здесь, у главаря тоже возникла мысль воспользоваться присутствием этих людей, чья смелость была ему отлично известна и в чьей преданности он убеждался не раз. И он обратился к ним с речью как храбрец, знающий, что обращается к храбрецам, воздал в ней хвалу им за уже содеянное, однако добавил, что раскаяние несомненно будет еще более угодно Господу, если они, до того прибегнув к средствам духовного порядка, чтобы отвести от себя грядущие несчастья, позволят себе теперь снизойти до средств материального порядка, чтобы, насколько это окажется в их силах, загладить прошлые несчастья. Налицо пятнадцать человек, крепких, бесстрашных и ловких; столько и требуется, чтобы оказывать помощь повсюду, где предположительно эта помощь может еще оказаться полезной. Если трое или четверо несчастных могут быть вырваны из лап смерти, их голоса будут ходатайствовать перед Богом за этих парней, которым не следовало пренебрегать поддержкой молитвами, поскольку Небо могло бы поставить им в упрек то обстоятельство, что они несколько запоздало подумали о том, чтобы прийти в состояние благодати. Такого рода предложение не могло не быть принято; более того, оно было встречено с воодушевлением, и под предводительством своего главаря бандиты в итоге оказались в городе, где проявили исключительную самоотверженность и своим примером прибавили душевной бодрости даже самым отчаявшимся. И вот, когда их усилия принесли значительный результат и уже человек пять-шесть было спасено из-под развалин, они услышали отчаянные крики со стороны Бузенто и мигом поспешили туда, но, несмотря на всю их расторопность, прибыли туда слишком поздно. Господь, накануне иссушивший ложе реки, теперь приказал ей следовать прежним путем, так что волны неожиданно стали возвращаться, несясь словно лошади на скачках и унося с собою к морю многоуважаемых ученых, не пожелавших в своем археологическом рвении покинуть место, где надеялись отыскать гробницу Алариха.
Это было последнее прискорбное происшествие, случившееся тогда в столице Калабрии. Подземные толчки мало-помалу становились все слабее; утром, когда солнечные лучи осветили место трагедии, несчастные жители города обрели мужество смотреть ей прямо в глаза, причем они так и не узнали, кто были те, кого следовало благодарить за помощь, оказанную так неожиданно и таким чудесным образом, так как бандиты на рассвете скромно удалились в монастырь капуцинов, а Марко Бранди уединился со своим достопочтенным отцом, чтобы получить его благословение и упорядочить все денежные дела, связанные с предстоящей женитьбой.
Мы уже говорили, что отец Марко Бранди любил во всем порядок; в полном порядке были и все его счета, и сыну оставалось лишь поздравить себя с тем, как честно и в то же время прибыльно были использованы эти средства. Однако в данных обстоятельствах юному жениху требовались наличные, и потому он взял тысячу скудо золотом и тысяч четырнадцать-пятнадцать франков в виде чеков на предъявителя, выписанных на банкирские дома «Мариекоф» в Неаполе и «Тортониа» в Риме, а остальное не тронул: в умелых руках, почти что удвоивших его скромное состояние, эта сумма могла увеличиться еще в два раза.
У Марко Бранди были свои причины не следовать во второй раз одним и тем же путем. Когда в Козенце воцарилось смятение, его никто не узнал, что было вполне понятно, ведь каждый был чересчур поглощен личными бедами, чтобы всерьез интересоваться чем-то еще, не имеющим отношения к происшествию, в результате которого половина города была полностью разрушена, а каждый новый толчок угрожал другой половине города, пока еще целой. И потому Марко направился в Сан Лючидо, а уже оттуда, заплатив рыбакам за проезд и плывя вдоль берега, был доставлен в Тропеа.
Прибыв в этот город, он одновременно узнал две совершенно неожиданные новости: метр Адам умер, а Джельсомина уже несколько дней живет у тетки; разузнав, где находится жилище доброй женщины, он нашел несчастную девушку в окружении множества девиц ее возраста, которые своими банальными словами сочувствия лишь усиливали горе, вместо того чтобы его ослабить, а горе Джельсомины было весьма велико, потому что, несмотря на ее капризный характер и беспокойный дух, у нее было доброе сердце и она любила отца от всей души. И вот, стоило ей увидеть, как отворилась дверь и на пороге появился тот, кого она любила, она почувствовала, что Господь посылает ей душу, которой можно излить свое горе, бросилась молодому человеку на шею и залилась слезами. А поскольку до того прошел слух, будто девушка собирается выходить замуж за друга своего брата, то в новоприбывшем все сразу же увидели жениха и, уступая естественному побуждению не проявлять назойливость, удалились, так что они остались одни.
Марко Бранди и не пытался утешать Джельсомину; напротив, он стал рассказывать ей о великолепных качествах ее отца, о своей любви к ней, обо всем том, от чего у нее, наконец, потеплело на сердце, и девушка нашла в слезах, которые он заставил ее пролить, единственное настоящее утешение, соразмерное ее горю. Затем мало-помалу среди слез страдания, словно луч солнца среди грозовых туч, стали прорываться слова любви; Марко Бранди перестал говорить о настоящем и перешел к надеждам на будущее; он напомнил о тех надеждах на их счастье, о тех планах для них, которые вынашивал метр Адам и которые они теперь, без него, обязаны осуществить; причем молодой человек настолько в этом преуспел, что в результате начал с проявившейся в нем чуткостью, быть может неожиданной для полудикого горца, снимать с глаз несчастной Джельсомины траурную пелену, застилавшую ей горизонт. Вначале она только слушала его, а потом стала ему отвечать: ведомая Смирением, она сделала первый шаг по направлению к Надежде.
К концу дня по городу прошел странный слух. Стали поговаривать, будто фра Бракалоне, проезжая через город на Валааме, чтобы, как обычно, собирать пожертвования в соседних деревнях, проронил несколько загадочных слов по поводу некоего воскрешения, которое может оказаться еще более горестным для семьи, чем сама смерть. И когда его стали расспрашивать о подробностях последних минут жизни метра Адама, францисканец, вместо ответа, лишь покачал головой, как человек, который ничего хорошего сказать не может, но не мешает каждому строить любые догадки, какие тот пожелает. Эти полуоткровения были доведены до сведения тетки Джельсомины; та же, не понимая, как это на свете может существовать нечто такое, что хуже смерти, довела до сведения племянницы все те слухи, каким мог бы дать надлежащее объяснение лишь один достопочтенный ризничий. Надежда в человеческом сердце угасает последней; вот и Джельсомина начала надеяться, еще не отдавая себе отчета в том, на что же именно она может рассчитывать. В эту минуту на повороте улицы показался фра Бракалоне вместе со своим ослом. Джельсомине захотелось подбежать к нему, но ее удерживала тетка. Однако в тот момент, когда фра Бракалоне следовал мимо ворот, Марко Бранди преградил ему путь и попросил зайти. Ризничий узнал давнего знакомого, которого, как и все, считал другом капрала Бомбарды и, полагая, что рано или поздно Джельсомине придется узнать правду, предпочел, чтобы она услышала все из его уст, ибо таким образом она будет уведомлена о случившемся со всеми предосторожностями, которые могут смягчить боль.
Фра Бракалоне оказался прав: новость, принесенная им, оказалась гораздо хуже того, что было известно. Метр Адам связался с бандой воров, метр Адам притворился мертвым, чтобы прямо в церкви, где его должны были похоронить, принять участие в дележе награбленного у государства, и это ничуть не удивляет тех, кто наблюдал его долгую и многотрудную борьбу с нищетой. И Джельсомина, будучи не в силах выдержать неистовство самых разнообразных чувств, последовательно охватывавших ее, по окончании рассказа фра Бракалоне упала без чувств в объятия Марко Бранди.
Марко Бранди был человек неглупый и знал из опыта, что женские обмороки бывают иногда продолжительными, но никогда не бывают опасными. И потому он передал Джельсомину на руки ее тетке, а сам повел фра Бракалоне в соседнюю комнату, где попросил его рассказать обо всем и со всеми подробностями.
Эти неизвестные Марко Бранди подробности содержали в себе немного нового для нашего читателя. Достойный ризничий, чему мы уже были свидетелями, покинул метра Адама в ту минуту, когда он понял, что забыл о самой существенной части данного им обещания. После примерно десятиминутного отсутствия он возвращался с необходимым облачением и вдруг услышал страшный шум в помещении церкви, где, когда он только что оттуда уходил, было тихо, как в склепе. Он подошел на цыпочках к двери, осторожно приоткрыл ее и увидел, как на клиросе добрая дюжина разбойников делила кучу золота. Фра Бракалоне, ни в малейшей мере не претендовавший на храбрость, ни единой минуты не намеревался в одиночку выступить против столь большого отряда. И потому он столь же бесшумно ретировался, как и подошел туда, и покинул аббатство, чтобы сообщить обо всем судье. У дверей этого почтенного служителя закона, занимающего весьма достойное положение в деревнях Калабрии и Сицилии, он встретился с эскортом, сопровождавшим почтовую карету, и тот в полном составе отправился туда же и с той же целью. Стыд стражников по поводу того, что они обратились в бегство почти без боя; страх перед увольнением, которое несомненно повлекла бы за собой кража доверенных им денег; желание продвинуться по службе, если бы им удалось взять реванш и вернуть сумму, которую они позволили похитить у себя; возможность легко захватить не готовых к обороне бандитов в ту минуту, когда они менее всего этого ждут, — все это придало стражникам смелости, на какой-то миг утерянной ими, и под предводительством фра Бракалоне они прошли в аббатство в тот самый миг, когда метр Адам обратил в бегство всю банду, встав в гробу и громогласно произнеся ужасные слова: «Душа чистилища!»
Ну а нашим читателям известно все остальное: бригадир вместе со своим отрядом, вместо того чтобы иметь дело с Паоло и его бандой, встретился в церкви всего-навсего с кумом Маттео и метром Адамом. Однако, поскольку украденные деньги находились там же, а оба достойных персонажа пребывали посреди кучи заряженного оружия, получилось, что именно они и были соучастниками, если не руководителями страшной банды разбойников, разорявшей эти места. Кое-кто даже додумался до того, что заявил, будто имя Марко Бранди всего лишь бандитская кличка метра Адама и, кроме уважаемого художника, на свете не существовало другого Марко Бранди.
Естественно, метр Адам и кум Маттео были препровождены в деревенскую тюрьму, а судье были представлены улики.
По мере того как фра Бракалоне вел свой рассказ, завеса тайны, до сих пор покрывавшая столь внезапное и неожиданное обращение Паоло и его товарищей, стала спадать с глаз слушателя. Ему, человеку, лучше чем кому бы то ни было знавшему о существовании настоящего Марко Бранди и невиновности метра Адама, было пока неясно только одно: почему тот притворился мертвым, что имело для несчастного лжепокойника столь ужасные последствия; однако теперь, поскольку фра Бракалоне не в состоянии был сообщить ничего иного, кроме известных ему самому маловразумительных сведений, он распрощался с храбрым ризничим, и тот вместе с Валаамом направился по дороге в сторону Никотеры; Марко Бранди же вернулся в ту комнату, где находилась Джельсомина.
Она уже пришла в себя после обморока, но у нее начался сильнейший приступ лихорадки. Марко Бранди подошел с тревогой к ее постели. Речь у Джельсомины была отрывистой и бессвязной, дыхание — прерывистым, в глазах — нездоровый блеск; она, тем не менее, узнала молодого человека, но отнеслась к нему с определенной долей страха, решив, что это последнее несчастье, обрушившееся на семью, как и все прочие беды, исходит от Марко Бранди; воздействие этого молодого человека на семью девушки воистину было роковым, и это начало ее путать. В первый раз, когда он появился в деревне, там было подорвано доверие к художнику; во второй раз было разбито сердце отца, а в третий раз была запятнана репутация честного человека.
Эти же мысли уже роились в голове у самого Марко Бранди, так что ему не составило труда разобраться в истинных причинах охлаждения к нему невесты. К тому же у нее все более и более усиливался жар; с сухих губ ее слетали бессвязные слова, что свидетельствовало о начале бреда. Марко Бранди протянул было к ней руку, но она ее отстранила. Тогда он сел позади изголовья, чтобы больная его не видела, та же, все более погружаясь в бред, звала отца как скорбящая дочь со словами, преисполненными душевной боли. Что касается Марко, то она словно совсем забыла о нем, а если случайно произносила его имя, то лишь с оттенком упрека, рвавшего ему сердце. Марко Бранди понимал, что такое состояние не может длиться долго. Слабую и нервную Джельсомину этот бред за три дня доведет до могилы; прекратить его можно лишь доставив к ней отца, и Марко Бранди более уже не колебался.