Еще хуже оказалось в самих покоях. Аджит не был бы хорошим целителем, если бы не ощущал чувства людей с особой остротой. Смерть и страх, царящие в комнате, были густыми, как вонь портовых закоулков.
— Раздвиньте занавеси, — резко приказал он.
Слуги засуетились, убирая расписные ширмы и раздергивая драпировки, впустив в комнату соленый запах моря и крики чаек.
Аджит никогда прежде не видел Мауза иль-Нехата, смотрителя казны, но подозревал, что тот был полным человеком с лоснящимся от довольства и хорошего питания лицом. Сейчас среди атласных покрывал лежал старик, сгоравший — и уже почти сгоревший — изнутри. Он был в сознании, и когда чародей присел на край кровати, попытался заговорить. На исхудалом лице осталось слишком много кожи: она пришла в движение, как диковинная маска, но голоса маг так и не расслышал.
— Лучше помолчите. Не тратьте силы, — проговорил Аджит.
— Ему стало хуже аккурат как вы отправились за колдуном, — говорил слуга за спиной у мага.
— …послал за лекарем? — кажется, голос провожатого.
— Ползвона назад. Мы…
— Тихо! — прикрикнул чародей. — Мне нужна тишина. Я уйду в себя, чтобы найти болезнь и вывести ее из тела. Сколько бы лекарей ни заявились, пусть помалкивают и не мешают. Мне потребуется… — он умолк, прикидывая время, — не больше звона.
— За звон он может оказаться при смерти, — тихо произнес проводник: похоже, секретарь, а не обычный челядинец.
— Ваши лекари корпели дни напролет, — отрезал Аджит. — Если вы не выделите хотя бы звона, зачем вообще звать целителя?
Взгляд секретаря обжег Аджита холодом.
— Сейчас не время артачиться, колдун!
— Хорошо, — чародей встал. — Передайте лекарям мои лучшие пожелания! — и, пока секретарь не успел опомниться, шагнул к нему вплотную. — В нашем положении есть одно достоинство: мы не боимся ни Золотого, ни Бумажного двора. Круг пал так низко, что хуже только новая резня. Вряд ли тебе это под силу. Особенно, если твой господин умрет, а новый советник вышвырнет тебя отсюда, едва переступит порог. Дай мне звон. После — делай, что считаешь нужным.
Нужно отдать должное, секретарь колебался всего-то пару ударов сердца.
— Убери всех слуг, — приказал он напарнику. — Держи лекарей за дверью и пусть попробуют поднять голос! Если я их услышу…
Аджит так и не узнал, чем закончится для лекарей излишний шум. Вновь присев на край постели, он принял позу поудобнее, положил руку на грудь советника. Вдох, выдох — и он уже не слышал, что творилось вокруг.
Проникновение в разум больного похоже на путешествие по лабиринту алых туннелей. Вернее — так это виделось Аджиту. Изнанка мира лишена цвета и звука, магов учат придавать ей облик, чтобы не сойти с ума в пронизанной потоками силы пустоте. Чародей с детства любил медицину и знал, как выглядят кровеносные сосуды. Потоки силы в теле он представлял себе примерно так же.
Болезнь спутала эти потоки, отыскать ее не составило большого труда. Это было похоже на… пещеру, в которой струи красноватого света смешались, потускнели и переплелись в клубок, пульсирующий в такт ударам сердца. Сложнее было этот узел расплести — да так, чтобы не повредить ни единой нити.
Чародей знал, что снаружи время течет быстрее, чем на Изнанке. Он торопился, но, с чего ни брался за переплетение — каждый раз отступал. Еще раз. Который по счету? Пятый… Да, пятый! Теперь он прислушивался к ощущениям с особым тщанием. Но как ни вел нить, виток за витком разматывая ее, та вновь ускользнула. Клубок как будто сопротивлялся. Жил своей жизнью — так, словно… что-то сдерживало его.
Проклятье!
Конечно. У советника были враги, и Аджит мог бы догадаться раньше. Сосредоточившись, чародей нырнул еще глубже, полностью отдавшись ощущениям. И впрямь: клубок опутывала тонкая, почти невидимая паутина силы. Чужие чары? Нет, колдовской яд. Просто яд, действующий так тонко, что даже маг не сразу разглядит.
Выбросив из головы саму мысль об утекающем времени, он рвал нити одну за другой. Он вбирал яд в себя самого, чтобы вывести из тела больного — и выбросить прочь. С каждой впитанной каплей маг слабел — но продолжал работать, положившись на привычку. Мысли его начали мутиться. Он не знал, что это было за вещество… насколько оно ядовито, насколько опасны чары? Нужно вывести все, до капли… Нельзя рисковать.
Вроде, еще что-то оставалось там…
Последнее, что он запомнил — как вывалился в тварный мир, дрожа и в холодном поту. Потом его вырвало.
Аджит пришел в себя от влаги, ударившей ему в лицо. Один раз, второй… Маг чихнул и мотнул головой. Секретарь советника стоял над ним, держа наготове кувшин и чашу и, похоже, собираясь повторить процедуру.
— Что это было? — спросил он. — Ему стало лучше, потом ты начал бледнеть, дрожать и упал в обморок. Все… все в порядке?
Теперь, когда худшее было позади, в его голосе прибавилось теплоты.
— Колдовской яд, — Аджиту пришлось повторить, с первого раза голос вырвался из горла хриплым карканьем. Чародей попробовал встать, но охнул и остался на полу. — Меня вырвало. Убирайте осторожно. Не знаю, как он действует… Может через кожу.
Слова давались с трудом, и маг закрыл глаза, не желая смотреть, как бешено вращается вокруг него покой.
— Ну, думаю, тогда мы оба трупы, — хохотнул секретарь. — Ты упал лицом в свою блевотину, а я оттащил тебя и еще оттирал.
Он вновь склонился над господином и, кажется, остался доволен увиденным.
— Спит, — возвестил он. — Но так, знаешь… спокойней, чем раньше. Не как в последние дни.
— Я… посмотрю…
— Сиди уж. Я передам Верховному, что ты выдохся и тебе нужен отдых. Заодно денек присмотришь за достойным господином. А мне… похоже, у меня прибавилось дел, — заключил секретарь.
Он взял с постели подушку и бросил магу.
— Устраивайся, пока не принесут кушетку.
Аджит выдавил из себя благодарность и сунул подушку под плечи, блуждая взглядом по комнате. Морской бриз колыхал тонкие газовые занавеси. Вокруг кровати суетился секретарь. Песочные часы крупинка за крупинкой отмеряли время — из отпущенного ему звона прошла едва ли половина.
Был перелом лета и осени: один из дней, когда жара спадает, но на улице еще тепло, а по ночам ветер с моря завывает в колоннаде Пяти Царей, как стая бродячих псов. Прямо под окнами Аджита городские поливальщики разбрызгивали воду, чтобы ветер не нес уличную пыль в дома добропорядочных горожан. Чуть дальше южный базар, не стихавший ни днем, ни ночью, загорелся кольцами факелов, а Сердце Атамы — огромный бронзовый гонг под куполом храма времени — ныл и стонал, скорбя о кончине еще одного дня.
Джамила спала. Тонкое покрывало из некрашеного хлопка сбилось к ее ногам. В тусклом свете масляной плошки бедра чародейки казались смуглыми до темноты… нет — выточенными из орехового дерева.
Так странно и непривычно было смотреть на линию спины, на разлегшиеся по загорелой коже тени — и понимать, что тебе с этим жить, вместо того, чтобы видеть лишь будоражащие кровь изгибы. Полумрак скрывал недостатки, но Аджит знал: они все там, стоит лишь получше всмотреться. Ему было все равно.
Он слышал тихое дыхание. Угадывал в полутьме знакомые родинки — там, где они должны быть.
Лечь бы рядом, обнять сзади, почувствовать ладонью мягкость ее груди… Подавив возбуждение, целитель отошел к окну, вслушиваясь в эхо отзвонившего гонга.
Из-за Сердца Атамы или фривольных мыслей — но чародей не слышал стука, пока в дверь не замолотили кулаками.