В Союзе писателей еще функционировала еврейская секция.
На литературных вечерах время от времени продолжали звучать произведения на украинском, польском, еврейском, молдавском языках. Писательские бригады выезжали в города и городишка республики, и читатели с энтузиазмом воспринимали их выступления. Но за нами уже следили, на каждого интеллигента собирали «компромат». За каждое неосторожно произнесенное слово тебя могли занести в список националистов — то ли украинских, то ли еврейских. А мы были интернационалистами, жили в дружбе с писателями всех национальностей, возводили мосты интернационального единства.
Я уже писал о том, как плодотворно работали еврейские писатели над переводами на язык идиш лучших произведений украинской литературы, обогащая культуры наших народов. Всю свою жизнь классик еврейской литературы Давид Гофштейн переводил Тараса Шевченко, Ивана Франко, Лесю Украинку, Максима Рыльского, Павла Тычину и многих других. Переводили с украинского также Ицик Фефер, Эзра Фининберг, Хащеватский, Резник, Ицик Кипнис, Гарцман, Гутянский… Благодаря напряженной работе Максима Рыльского, Миколы Бажана, Павла Тычины, Владимира Сосюры, Леонида Первомайского, Миколы Терещенко, Павла Усенко, Андрея Малышко и других украинский читатель знакомился с классикой еврейской литературы.
Накануне Великой Отечественной войны в стране широко отмечались две знаменательные даты — 125-летие со дня рождения Тараса Шевченко и 80-летия Шолом-Алейхема. В Украине прошли юбилейные вечера. Еврейские писатели республики выпустили альманах, посвященный Тарасу Шевченко, и сборник, посвященный Шолом-Алейхему. В подготовке этих книг принимали участие лучшие украинские и еврейские писатели. Это стало яркой демонстрацией большой дружбы наших народов. Несмотря ни на что, в те годы было написано немало интересных романов, повестей, поэм, стихотворений. Еврейских театров становилось все меньше и меньше, но те, что остались, ставили прекрасные драматургические произведения Переца Маркиша, Самуила Галкина, Михаила Пинчевского, Добрушина, Даниэля.
А на душе было тревожно.
В Европе поднял голову фашизм. Кровожадные гитлеровские молодчики захватили ряд стран, страшная угроза нависла над миром. Мы узнали о чудовищных лагерях смерти, куда были брошены сотни тысяч ни в чем не повинных людей, узнали о казнях, душегубках, газовых камерах, гетто.
Писатели и публицисты рассказывали народу о злодеяниях фашистов, призывали готовиться к защите Родины; чувствовалось, что, покончив с Европой, гитлеровцы пойдут на нас.
Но странное дело! Произошло неожиданное!
В один из осенних дней газеты сообщили, что наши дипломаты подписали с гитлеровской Германией пакт о ненападении и дружбе!.. Дружить с фашистской Германией! Это прозвучало как гром среди ясного неба! Такого никто не ожидал. На газетных полосах красовались фотоснимки: улыбающиеся Сталин — Молотов — Риббентроп.
Гитлеру развязали руки…
Первого сентября тридцать девятого года фашистские орды напали на Польшу. Опасность нависла над Западной Украиной и Западной Белоруссией. Наша Армия перешла западные границы, чтобы присоединить к СССР эти издавна славянские территории. В рядах красноармейцев была большая группа писателей…
Когда мы вошли во Львов, Белосток, а позже в Молдавию и на Буковину, там нас встречали наши коллеги-литераторы, в том числе и еврейские писатели. Мы знали друг друга по произведениям, а теперь подружились. Вместе выступали на литературных вечерах, городских митингах.
Это была революционно настроенная интеллигенция, среди нее и маститые, всемирно известные писатели, представители более молодого поколения. Мы познакомились с Алтером Кацизной, Ашндорфом, Бомзе, Перле, Шудрихом, Грином, Альтманом, Шрайбманом, Штерренбергом, Лернером и другими.
Вскоре мы встретились с ними в Киеве, в редакции нашего журнала «Советише литератур», опубликовали ряд произведений этих самобытных мастеров слова, они стали нашими постоянными авторами.
На западных землях появились литературные центры, стали выходить еврейские газеты. Львов… Черновцы… Белосток… Кишинев… Там жила значительная часть еврейского населения, работали талантливые театральные коллективы известной актрисы Сиди-Таль, Шумахер и Джиган. Предстояла большая работа по сплочению работников искусств, проводились дискуссии, созывались симпозиумы. Творческая жизнь оживилась. Вызревали новые идеи, планы.
Только бы не был нарушен мир, только бы не вспыхнула война. Наша печать замалчивала о преступлениях гитлеровских палачей на оккупированных ими землях, дабы не обидеть наших новых «друзей» в Берлине. Но по всему чувствовалось, что пламя войны не минет и нас. В воздухе пахло грозой.
Однако многие слепо верили в силу и мудрость Сталина — коль он заключил договор о дружбе с самым коварным врагом, значит, знал, что делал. Ему все известно. Мы отодвинули этим договором войну и выкроили себе передышку. Пусть капиталисты воюют, а мы останемся в стороне…
Да, мало кто верил, что война вспыхнет так нежданно-негаданно, что гитлеровские орды, несмотря на мирный договор, осмелятся напасть на нас.
Газеты и радио восхваляли мудрую политику великого вождя на дипломатическом фронте. Война отодвинута на много лет, а возможно, и навсегда. Отныне наши народы будут жить мирно и строить новую жизнь.
А фашисты вели себя все наглее, возводили укрепления на границе с нами и не скрывали своих наглых намерений.
Тем временем «отец народов» продолжал борьбу с «внутренними врагами». Готовились все новые процессы, проводились чистки от «чуждых элементов», которые по-прежнему «проникали» во все сферы нашего общества.
Особо тщательно «чистили» ряды армии. Дошло до того, что врагами и шпионами были объявлены все высшие командиры, уничтожили талантливейших полководцев, среди которых были Тухачевский, Блюхер, Якир, Уборевич, Примаков, Егоров… Весь цвет нашей армии…
Редакции журнала сверху советовали помещать больше материалов, разоблачающих «врагов народа».
При подготовке материалов в журнал все время приходилось быть начеку, чтобы, упаси Господь, не проскользнуло слово «фашист», чтобы не было ни малейшего намека на преступления нацистов в оккупированной ими Европе. Отныне немцы — наши друзья. Все газеты перепечатывали снимок из «Правды» — улыбающиеся физиономии Риббентропа и Молотова. Они только что поднялись из-за стола после подписания мирного договора между Берлином и Москвой.
Ожесточилась цензура — то и дело приходилось выбрасывать из статей целые куски, которые могли бы вызвать недовольство Берлина.
Однажды ночью меня вызвал Лысенко, секретарь по пропаганде ЦК партии. (Он погиб в первые же дни войны под Киевом). Сначала я подумал, что это связано с редактируемым мною еврейским журналом. Но на столе у Лысенко лежал еще пахнущий типографской краской сигнальный экземпляр моей новой книги «Повесть про людей одного местечка». Зачем секретарю ЦК понадобилась моя книга? И вдруг я вспомнил: там есть картины бесчинств немцев во время оккупации Украины в восемнадцатом году. О грабежах захватчиков и о борьбе с ними украинского народа. Я смотрел на свое детище и чувствовал большую тревогу за ее судьбу: должно быть, пустят под нож.
Лысенко смотрел на меня с участием и слегка улыбался. Затем спросил:
— Ну, что будем делать? Я только что прочитал вашу повесть. Мне понравился юмор, книга хорошо читается… Но как нам быть… с немцами?
Я ответил, что писал об оккупантах Украины в 1918 году. Это историческая правда…
Заметив, что у секретаря хорошее настроение, добавил:
— Мне кажется, ничего страшного. Немцы узнают, что я еврей, и не станут читать мою книгу…
Он рассмеялся и замял дело. Книгу не запретили.
Была ранняя весна сорок первого года. Я приехал во Львов на встречу с новыми авторами журнала, выступил на литературном вечере.
В это же время в оперном театре проходили концерты известной артистки из Узбекистана Тамары Ханум. Она славилась своим исполнением песен и танцев народов Советского Союза. Это была очень популярная артистка. Как же не пойти на ее концерт!
И мы отправились в театр.
Там царила необычайная суматоха. Ждали каких-то важных гостей, которым отвели самые лучшие места.
Кто же эти гости, ради которых так старалась администрация театра? Оказывается, во Львове находилась делегация гитлеровского военного штаба. Генералы заняли первый ряд партера. Сытые, толстобрюхие боровы были все на одно лицо. Они строевым шагом вошли в зал и важно расселись на своих местах. На парадных мундирах сверкали кресты за заслуги в разгроме Польши, Чехословакии, захват Вены. На рукавах — широкие повязки со свастикой.
Поднялся занавес, и Тамара Ханум в ярком, пышном наряде, в блестящей тюбетейке выпорхнула на сцену; зал встретил ее восторженными аплодисментами.
Она порхала по сцене, как бабочка. Каждый ее номер публика приветствовала громкой овацией, только напыщенные гитлеровские солдафоны сидели с каменными лицами.
Тамара Ханум старалась не замечать их, ее больше привлекала галерка и задние ряды партера. Она пела и танцевала именно для этих зрителей.
Они понимали, что напыщенные гаулейтеры в черных мундирах со свастикой на рукавах противны актрисе, и казалось, она ни за что бы не вышла на сцену, зная, что они придут ее слушать, но теперь у нее другого выхода не было. Надо петь и танцевать, да еще делать вид, будто ее ничто не смущает. Одновременно думала, как бы им испортить настроение. И, исполнив несколько песен на разных языках, она запела известную народную еврейскую песню «Портняжка».
Немцы скривились, заерзали на местах, переглянулись. Им явно не пришлась по душе эта песня, хотя публика встретила ее бурными аплодисментами.
В зале возникло замешательство, но певица продолжала выступать с необычным вдохновением, четко произнося каждое слово.
Лилась задушевная мелодия. Актриса порхала по сцене, вкладывая в эту песенку всю душу.