В те времена, как и теперь, было немало графоманов. Они тоже приходили в нашу редакцию, крутились в коридоре, прислушивались, принюхивались и все услышанное мотали на ус.
Стоило забраковать очередную подборку из бездарных стишков (в основном это были поэты), как они тут же забрасывали высшие инстанции жалобами. Естественно, чаще всего доставалось редактору нашего журнала «Советише литератур» Ицику Феферу.
Его обвиняли в издевательстве над молодыми талантами, но вредительстве и прочее.
После каждого доноса его, беднягу, вызывали «наверх», где ему приходилось оправдываться, доказывать, что он не верблюд. Конечно, все обвинения легко опровергались. Но кто же не знает: когда человека обливают грязью, что-то и прилипает…
Особенно отличались грязными кляузами и анонимками молодые поэты Ш. и К. Им бы жаловаться на свою судьбу, что Господь-Бог не наделил их талантом, — писали такую белиберду, которая не лезла ни в какие ворота. Значительно лучше у них получались доносы. Да простит меня читатель, что я не называю их имен, со временем они таки пролезли в литературу, остались живы их дети и внуки, поэтому не хочется причинять им боль, — ведь они не виновны, что имели таких родителей.
Сыпались доносы и на других известных писателей, кое-кто собирал этот «компрометирующий материал», и со временем он послужил причиной для их репрессий.
Ицик Фефер вырос в Шполе, в семье многодетного учителя, который жил в ужасной нужде, здесь никто никогда не наедался. Не достиг Ицик и шестнадцати лет, как ему пришлось устраиваться учеником в типографию. Работал за гроши. Юношей втянулся в революционное движение, примкнул к ячейке, выполняя отдельные поручения. В девятнадцатом году вступил в партию. Тогда же его отправили на подпольную работу в Киев. Не успел он даже связаться с подпольем, как во время облавы попал в лапы деникинцев и его упрятали в Лукьяновскую тюрьму. Он с честью выдержал первое испытание на «допросах с пристрастием». Несмотря на пытки, держался мужественно, не признался, с какой целью прибыл в Киев и кто его направил сюда. Парень ждал страшного приговора — смерти, но, видать, он родился под счастливой звездой. Началось наступление на Киев красногвардейцев. Восстали киевские арсенальцы, напали на тюрьму и выпустили арестованных.
Он еще дома, в Шполе, баловался стихами, читал их товарищам, и те их оценили. В Киеве Фефер встретился с Давидом Бергельсоном и Давидом Гофштейном. Они выслушали стихи молодого красноармейца, предсказали ему большое будущее.
Вскоре Ицик Фефер стал одним из любимейших поэтов, обрел громкую славу. Его поэзия отличалась юмором, теплой иронией, революционным зарядом. Он подружился с Павлом Тычиной и Максимом Рыльским, Владимиром Сосюрой и Миколой Бажаном, Александром Фадеевым, Якубом Коласом, Янкой Купалой, Шалвой Дадиани и Самедом Вургуном… Максим Горький принимал его в своем доме и разговаривал с ним на равных… Однако Ицика Фефера тоже объявили врагом народа.
Мы, как могли, выручали, оберегали его, несколько раз, как говорится, спасали от смерти.
И все же кое-кто из бдительных руководителей Союза писателей настоял, чтобы Ицика Фефера устранили от редактирования журнала «Советише литератур», который он же создал!..
Для него это было тяжелым ударом. Он понимал, что последует дальше, в какой опасности он оказался.
Это случилось мрачным осенним вечером. Собралось правление, и члены его вынуждены были проголосовать против Фефера, выразили ему политическое недоверие.
Когда на том заседании я услышал, что должен занять место редактора журнала, меня словно окатили ушатом холодной воды. Как же так? Я был еще молодым писателем. Только что бросил институт, и сразу же ни с того, ни с сего — такая ответственность!
Но иного выхода у меня не было, пришлось взвалить на себя тяжелый груз.
В то время в немилость попал и еще один член редколлегии журнала: Давид Гофштейн. На него, как и на Фефера, начальство уже давно смотрело косо. И все же долгое время их удалось сохранить в редакционной коллегии. Мы, сменившие их, по всем вопросам советовались с этими маститыми мастерами. Относились к ним с большим уважением, давая почувствовать, что они для нас — неопровержимые авторитеты.
Делали журнал вместе с ними. Читатели говорили, что журнал не ухудшился, дух остался прежним.
Журнал являлся органом Союза писателей Украины, однако мы расширили круг авторов, и часто на его страницах печатались писатели, живущие в других республиках, в Москве, Ленинграде, печатались и произведения авторов, живущих за рубежом.
Так, на страницах «Советише литератур» можно было прочитать повести, рассказы, стихи Давида Бергельсона, Нистера, Переца Маркиша и Арона Кушнирова, Самуила Галкина и Добрушина, Нусинова, Росина, Бузи Миллера, Арона Вергелиса, Брегмана, Даниеля.
В те мрачные дни, когда Ицика Фефера сняли с должности редактора журнала «Советише литератур», мы подслушали один интереснейший разговор. В Союз писателей пришло два начальника «органов» и потребовали срочно созвать партийное собрание, где исключить Фефера из партии, иначе «может быть поздно»… На него, мол, имеется компромат.
Мы долго думали, как спасти своего друга. Был единственный выход — надо, чтобы он тяжело заболел и не явился на собрание…
Побежали к нему домой, рассказали обо всем и посоветовали лечь в постель. Скажем, что у него высокая температура.
Он был убит этим известием. За что его собираются исключить из партии? Активистом стал с первых дней революции, воевал за власть Советов.
В назначенное время мы пришли на собрание. В зале уже сидели «начальники», которые созвали его. Они были в штатской одежде. А за углом здания стоял «черный ворон». Стоило только человека исключить из партии, а дальше все решала техника.
Люди из «органов» были ужасно возмущены тем, что на собрание не явился тот, за которым они сюда явились.
— Где этот Фефер? Почему не доставили его сюда? — возмущались лица в штатском. — Что за дисциплина? Вы играете с огнем…
— Позвольте, но человек заболел, — заметили им.
Они совсем сбесились:
— Как это — заболел? Знаем эти «болезни». Приведите его сюда живого или мертвого. Хоть на носилках!
— В партийном уставе не записано, чтобы больного коммуниста приносили на собрание на носилках, — бросил кто-то реплику.
— Как же быть?
— Очень просто: отложить собрание, пока он не выздоровеет.
И собрание перенесли.
Три раза откладывали собрание по разбору «дела Фефера» из-за его «болезни». Тянули время. Это его на какое-то время спасло. Как мы позже узнали, эшелон с «врагами народа» был заполнен и досрочно отправлен в Воркуту.
Каких только казусов не было в те годы!
Поздней ночью молодчики из НКВД подъехали в Харькове к дому писателей «Слово» арестовать Василя Минко, который жил на четвертом этаже. Парадное было плохо освещено. Они поднялись на третий этаж и увидели на двери дощечку. Едва разобрали первое слово «Василь». Постучали, приказали хозяину одеться и следовать с ними… Но здесь жил не украинский поэт Василь Минко, а Василь Мысык. Все равно его отвезли на вокзал, где уже стоял приготовленный эшелон для репрессированных. У вагона началась перекличка, Мысык, прислушиваясь к выкрикам тюремщика, убедился, что его фамилии в списке не значится. Значит, какое-то недоразумение.
— Так ты говоришь, что твоя фамилия не Минко, а Мысык? Тоже писатель? Что ж, и того возьмем, а ты, контра, залазь в теплушку и не гавкай!.. Все вы враги!
Почти восемнадцать лет мучился в лагерях Василь Мысык ни за что ни про что…
На собраниях ораторы, захлебываясь, говорили о «триумфе ленинско-сталинской национальной политики».
А под звуки этих речей уничтожали лучших представителей науки, культуры, искусства…
Стоило кому-то обрести в народе популярность, как с ним тут же жестоко расправлялись, убирали с пути. Сталину нужны были посредственности, тупые роботы, а не таланты. Господствовала теория «винтиков» и «гвоздей».
Люди жили надеждой, что этот кошмар когда-то кончится. Перекосы в национальной политике, думали мы, творятся без ведома вождя. Все безобразия наконец дойдут до его ушей, и он накажет виновных. Разве может быть иначе?! Абсолютное большинство, несмотря на репрессии, верило Сталину, верило в то, что в стране орудуют враги народа, вредители, диверсанты. Они тщательно маскируются, но чекисты не спят, ловят и уничтожают их, сажают в тюрьмы и лагеря. К тому же все, как один, осужденные признаются в своей враждебной деятельности…
А по радио каждый день звучали слова: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».
На самом деле дышалось не очень-то вольно. Люди жили в постоянном страхе. И все же работали, строили, собирали урожай, производили материальные и духовные ценности.